Газета «Коммерсантъ»

25.04.1997, 00:00 Интервью с Приставкиным о гуманизме

Анатолий Приставки: у милосердия не может быть законов
Проблема смертной казни вновь оказалась в центре общественного внимания после того, как Борис Ельцин дал министру иностранных дел указание подписать протокол #6 к соглашению с Советом Европы, который обязывает страны — члены СЕ в течение трех лет с момента вступления в Совет принять закон, отменяющий высшую меру наказания. С председателем комиссии по помилованиям при президенте РФ, писателем АНАТОЛИЕМ ПРИСТАВКИНЫМ беседует наш корреспондент ЭДУАРД Ъ-ДОРОЖКИН.

— Анатолий Игнатьевич, почему протокол #6 не был подписан раньше?
— Об этом я судить не берусь. Скажу лишь, что Российской Федерацией было подписано заключение #193, пункт десятый которого обязывал нас с момента вступления в Совет Европы ввести мораторий на приведение в исполнение смертных приговоров. Этот пункт не выполнялся. В "запретный" период было казнено шестьдесят два человека — из них одиннадцать "новых" и пятьдесят три, оставшихся с 1995 года. Казни прекратились только в прошлом августе. 29 января этого года Совет Европы принял резолюцию #1111, гласящую примерно следующее: если Россия не подпишет протокол, то ассамблея вправе рассмотреть вопрос о неутверждении российской парламентской делегации на следующей сессии. Потеря авторитета в Совете Европы означала бы для России потерю репутации и в других международных организациях.

— Какое место комиссия по помилованию занимает в российской судебной системе?
— Комиссия — конституционный, а не апелляционный орган. Мы не рассматриваем степень доказанности вины. Любой человек, попавший к нам, заведомо рассматривается как виновный — потому что все апелляционные инстанции им уже пройдены. Нас интересует не юридический, а человеческий, гуманитарный, если хотите, аспект проблемы.

— Сколько человек обратилось в комиссию за время ее существования?
— Около семидесяти тысяч. Предварительно дела отбирает управление по помилованию — это такой бюрократический орган. Решение же принимаем мы. Затем документы отправляются на рассмотрение президента.

— Кто входит в состав комиссии?
— Третью часть составляют юристы. Остальные — гуманитарии в широком смысле слова. Бывший политзэк социолог Лев Разгон, журналистка Евгения Альбац, публицист и писатель Валентин Оскоцкий, поэт и главный редактор издательства "Московский рабочий" Кирилл Ковальджи, священник отец Александр, один из лучших психологов России Михаил Коченов, Булат Окуджава, Мариэтта Чудакова, Аркадий Вайнер и другие. Я часто сам задумываюсь над вопросом: что заставляет этих людей, у которых куча своих собственных профессиональных забот, абсолютно бесплатно, даже не за спасибо, заниматься такой действительно сложной работой? Как ни банально звучит, но причина единственная — искреннее желание помочь несчастным людям. Причем выполняют свои обязанности члены комиссии весьма добросовестно. Наши собрания — это постоянный спор. Да и в нерабочее время, ночью, например, мне кто-нибудь может позвонить: "А не слишком ли мы были строги в отношении такого-то? А не можем ли мы еще раз к этому делу вернуться?". Или кто-нибудь болеет, но все равно приезжает. Это своего рода нравственный шантаж: потому что если не приедешь, осужденный на день, на два, на неделю дольше проведет в тюрьме. А Разгон, прошедший через это, говорит, что там каждую лишнюю минуту ощущаешь, а сутки — это вообще целая вечность.
Хотя, конечно, когда через тебя идет нескончаемый поток ужаса, очень трудно сохранять в себе человеческое. Мы существуем для того, чтобы смягчать сердца. Но и наши сердца подвергаются иногда нелегкому испытанию. У многих членов комиссии существуют свои "пристрастия": кто-то нетерпим к насильникам детей, кто-то — к дедовщине, кто-то — к людям, убившим своих родителей. А я, например, занимаю очень жесткую позицию в отношении детоубийц. В этом смысле я полностью понимаю и поддерживаю покойного Франсуа Миттерана: за годы своего правления он не помиловал ни одного детоубийцы.

— Сейчас, когда казни приостановлены, с каким чувством вспоминаете вы 1995 и 1996 годы?
— Вы знаете, по мере того, как отдаляются те страшные дни и страшные цифры (в 95-м году было казнено 86 человек, в 96-м — 53), я все отчетливее понимаю, какое сильное давление оказывали тогда на президента и чиновники, и депутаты, и пресса. После убийства Листьева президент не подписал, как и обещал, ни одного акта о помиловании. Ему было тогда безумно сложно. От него требовалось исполнять роль человека, который должен и может остановить рост преступности. Парадоксально, но мне кажутся очень верными строки Григория Остера: "Я бы тоже казнил декабристов, если был бы российским царем". В отличие от всех нас президент всегда на виду, каждое его решение ретранслируется на весь мир. И подчас такое положение накладывает очень неприятные обязательства.

— Кто из тогдашнего окружения президента активно выступал за смертную казнь?
— Точно я этого не знаю. Но мы обратили внимание, например, что когда руководителем администрации президента был Егоров со товарищи, отрицательные резолюции президента на наших посланиях превалировали. Ни один государственный муж не принимает решений, не посоветовавшись со своим окружением. В какой-то момент деятельность нашей комиссии была фактически парализована. Над нами поставили человека, который полагал, что такое количество прошений рассматривать попросту не следует. Помилование он считал делом исключительным, несмотря на то, что конституция гарантирует право на помилование любому гражданину Российской Федерации. За то время, что мы бездействовали, различные наказания отбывали больные, умирающие от рака люди, инвалиды, получившие инвалидность в лагерях, женщины... Потом этот гражданин разработал план новой комиссии — в нее должны были войти, как при советской власти, представители МВД, Верховного суда, Генеральной прокуратуры и так далее. Слава Богу, с приходом Чубайса все встало на свои места.

— Насколько я знаю, старый уголовный кодекс не предусматривал такого наказания, как пожизненное заключение.
— Нет, не предусматривал. Пожизненное заключение нам удалось пробить в Верховном совете в 1993 году как замену смертной казни в случае помилования. До этого же случались такие, например, ситуации: Верховный суд утверждал смертную казнь, но в заключении, подписанным одним из судей, рекомендовал нам заменить ее на пожизненное заключение. Но это не юридический казус. Во многих странах мира судья имеет право, осудив человека на смертную казнь, лично просить о помиловании. По новому нашему кодексу, максимальный срок заключения — 15 лет, затем идет пожизненное заключение и смертная казнь.

— По чьей инициативе была создана ваша комиссия?
— Формально по инициативе комитета по правам человека, который возглавлял тогда Сергей Ковалев. Однажды он мне рассказал, как все было на самом деле. После августовских событий 1991 года, когда гэкачеписты сидели в тюрьме, Ельцин очень переживал из-за того, что по статье "Измена Родине" им могли дать высшую меру наказания. И как бы для того, чтобы этого не произошло, и была создана наша комиссия. Очень трудно было утвердить ее состав: требовалась масса согласований. И если бы в один прекрасный день Сергей Шахрай не взял наши документы и не представил на подпись непосредственно президенту, то никакой комиссии могло бы и не быть. Сейчас мы рассматриваем по двести-триста дел в неделю.

— Доводилось ли вам лично встречаться с Ельциным?
— Мы виделись с ним три раза. И всегда находили взаимопонимание.

— Сейчас раздаются голоса, что вопрос об отмене смертной казни должен решаться на референдуме.
— Не должен. Во всех странах, кроме крошечной Швейцарии, решение об отмене высшей меры наказания принималось вопреки воле большинства. В Германии, кстати, это произошло в сорок девятом году — в момент чудовищного разгула преступности. Самый распространенный вариант — это введение моратория на приведение в исполнение смертных приговоров. Просто главный человек страны проявляет милосердие. А у милосердия не может быть законов. Де-факто Россия уже пошла по этому пути. Но здесь есть одна опасность. В любой момент у президента могут смениться советники, может поменяться и сам президент, ухудшится положение с преступностью — мораторий покоится на очень зыбком основании. Поэтому, конечно же, необходим закон.

— Как складываются ваши отношения с правоохранительными органами?
— Плохо. МВД, прокуратура, Верховный суд, Главное правовое управление — все они выступает против отмены смертной казни. Минюст колеблется. А горстка писателей-интеллектуалов неспособна своей волей изменить законодательство. Вся надежда — на Совет Европы, который, кажется, придает этому вопросу первостепенное значение. Не проходит недели, чтобы к нам не приезжали их представители. Потому что в отличие от МВД мы располагаем реальными цифрами. Европа проверяет: не сорвались ли мы. Одни ждут этого с ужасом, другие — с радостью.

— Кто приводит в исполнение смертные приговоры?
— Об этом не знаю даже я. Говорят только, что семьи палачей не догадываются о том, кем работают их сыновья, мужья, братья и отцы. Заключенного перевозят в тюрьму, где есть специальные камеры и коридоры. В течение определенного времени с ним "работает" один и тот же охранник. Когда "смертник" к нему уже привык, охранник стреляет в какой-то момент ему в затылок. Родственникам трупы не выдаются. И если вдруг окажется, что расстреляли невиновного, это будет весьма печальное свидетельство: если так случилось однажды, значит, может случиться и впредь.

— Каков примерный социальный состав людей, осужденных на смерть?
— Наша судебная система казнит только самую деградировавшую часть общества — потерявших человеческий облик алкоголиков, нищих, не способных оплатить хорошего адвоката, больных. То есть тех людей, из которых легче всего выбить признание в том, чего они не совершали. Организованная преступность через нас не проходит. Недавно молодые врачи из Вологды посетили тамошний лагерь смертников. Вот что выяснилось. 36 процентов смертников на момент преступления были хроническими алкоголиками, потерявшими и социальную и нравственную ориентацию. Еще тридцать процентов имели психические заболевания. Иначе говоря, две трети приговоренных к смерти — это больные люди. Еще две цифры. Лишь 30 процентов преступлений, за которые полагается высшая мера наказания, были совершены в корыстных целях. Остальные 70 процентов — преступления ситуативные, решение о которых принималось в момент совершения. Поэтому утверждения, что смертная казнь способна остановить преступность, просто бессмысленны: что же делать с этими самыми случайными 70 процентами?

— В каких условиях отбывают пожизненное заключение помилованные президентом преступники?
— В чудовищных. Это практически концлагеря. Гулять их выпускают на полчаса в наручниках. Никакой медпомощи, газет, книг. Никакого общения с внешним миром. Настоящий ГУЛАГ. Не имея сил казнить их сразу, МВД казнит их медленной смертью. Тот, кто отсидел в нашем лагере десять лет, — инвалид. Тот, кто двадцать-двадцать пять лет — просто обреченный на смерть. Наши тюрьмы вскармливают "волков".

— Каким образом попадают к вам прошения о помиловании?
— К нам попадают не только прошения. Все смертные приговоры проходят через нас. Из приговоренных к смерти каждый четвертый в нужный срок — семь дней — прошение о помиловании не подает. И я знаю, почему он этого не делает. Не потому, что хочет умереть: он не верит в Закон, не верит в объективность нашей комиссии и милость президента, не доверяет судебной системе вообще. Однако, услышав от сокамерников про положительные решения, спохватывается и таки пишет прошение. До последнего времени это было возможно. С первого июня вступает в силу новый порядок исполнения наказаний. Он позволяет — в том случае, если в течение семи дней со дня утверждения смертного приговора президиумом Верховного суда не подана апелляция — приводить приговор в исполнение. На подготовку палача уходит месяца два. Два месяца — вот сколько отпущено на то, чтобы решилась жизнь человека. Всякие моратории милиции безразличны. В августе снова могут зазвучать выстрелы. В Америке за год приводится в исполнение от тридцати до пятидесяти приговоров. Но ожидают своей участи три тысячи человек. Происходит это потому, что там больше всего боятся допустить судебную ошибку: поэтому дело может многократно пересматриваться.

— Как вы полагаете, Государственная дума утвердит подписанный Россией протокол?
— Думаю, что нет.

— Что же делать в этом случае?
— Я не знаком со всеми юридическими тонкостями вопроса, но, кажется, международное право имеет приоритет перед национальным законодательством. Уже сейчас на нас начали атаку сторонники смертной казни. Особенно усердствует провинциальная коммунистическая печать. А "Комсомольская правда" вообще написала, что наша комиссия помиловала маньяка, растерзавшего в Питере нескольких детей. Сегодня с утра — ураган звонков от родственников, которые грозят нас просто растерзать. Проблема, однако, в том, что этого дела мы даже в глаза не видели: по нашим сведениям, оно находится сейчас где-то в районе Верховного суда. И это, кстати, типичный случай. "Президент помиловал маньяка", а что за этим стоит, почему помиловал, никому неинтересно. Потому что в воздухе витает запах крови.

Газета «Коммерсантъ» №60 от 25.04.1997, стр. 14