Окуджава

Век почти что прожит
Вчера Москва прощалась с Булатом Окуджавой. Прощалась на Арбате — его Арбате. В Театре имени Вахтангова вместо траурной музыки звучали его песни. И от этих песен — грустных и светлых — становилось немного легче: их-то у нас никто не отнимет.
Юрий Любимов, выступая на траурном митинге, сказал: "Булат любил жизнь и любил людей". Что ж, и они отвечали ему взаимностью. Кажется, что прощаться с поэтом пришли все, кто его знал, хотя, конечно, не все — вся страна просто физически не могла присутствовать вчера на Арбате. Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Владимир Войнович, Василий Аксенов, Марлен Хуциев, Елена Камбурова, Владимир Мотыль, Михаил Жванецкий, Сергей Юрский — всех не перечислишь.
Свои соболезнования пришли высказать Анатолий Чубайс, Борис Немцов, Татьяна Дьяченко.
Сегодня, после отпевания в церкви Косьмы и Дамиана, состоятся похороны на Ваганьковском кладбище. По просьбе близких поэта похороны пройдут в узком кругу. Все слова уже сказаны, и каждому теперь предстоит свое прощание с поэтом. Впрочем, нет, не прощание — разве можно на самом деле проститься с Окуджавой?
...Министр культуры Евгений Сидоров сказал, что здесь, на траурном митинге, собрались только хорошие люди. Спасибо Булату Шалвовичу — теперь мы знаем, как много у нас хороших людей.

Всякий жанр переживает свой расцвет, когда его литературные особенности представляются обществу второстепенными сравнительно с его социально-политической ролью. Во времена позднего социализма авторская песня оказалась едва ли не единственным неподцензурным и притом всенародно признанным видом искусства. Нельзя, конечно, сказать, что исполнилась вековая мечта интеллигента и мужик понес с базара Белинского да Гоголя, так сказать, в аудиоупаковке. Любовь рабочего класса и колхозного крестьянства к камерному по определению и требующему некоторой привычки к рефлексии жанру есть скорей фантастическое воспоминание и явление более желаемое, нежели имевшее место в действительности. Однако непрямое, опосредованное — через официальную советскую эстраду, кино, театр — влияние авторской песни было совершенно исключительное.
И в этом смысле эпоха кончилась не с уходом последнего из великих бардов шестидесятых — Булата Окуджавы,— но скорее с уходом мудрого правителя, не столь покровительствовавшего, сколь попустительствовавшего искусствам — Леонида Брежнева. Говорить о его мудрости можно, конечно, в очень специфическом, восточном смысле — но именно его "правление недеянием" создало ту особую атмосферу, когда образованное сословие оказалось все в почти совершенно одинаковом положении: у всех было одинаково мало денег и одинаково много свободного времени. Род бедняцкого счастья? Ну конечно. Эта ситуация, дополненная почти полным параличом общественной жизни, открывала неограниченные возможности для того, чтобы всматриваться в себя и вслушиваться в слова.
Чем интеллигенция и занялась. При всей заведомой ущербности всякой литературной классификации в авторской песне можно уловить несколько основных течений — обозначив их по мэтрам, родоначальникам. Их четверо: Галич, Визбор, Высоцкий и Окуджава. Причем дело не только в тематических или интонационных особенностях, но и в способах творческого поведения: саркастический сказитель, повествователь-путешественник, пламенный романтический лицедей, сентиментальный лирик. Все это смешивалось в разных пропорциях, но четыре первоэлемента, четыре чистых амплуа верно служили всем шестидесятникам и служат следующим поколениям.
Поэтика бардов ощутима особенно сильно в следующей генерации певцов — детей, если угодно, дворников и сторожей, если сказать точней. Язвительные публицисты Науменко и Башлачев, мужественный Шевчук, романтик Цой, мистик Гребенщиков — все они заимствовали у бардов-шестидесятников. Через одно поколение, в текстах 90-х, поэтики стали смешиваться: шестидесятые стали довольно далеким и экзотическим прошлым, и весь его декор, официозный и маргинальный, mainstream и underground уже видятся почти равноценными, какими, возможно, и являются на самом деле.
Конечно, авторская песня никуда не исчезла и, надо надеяться, не исчезнет. Разговоры о конце эпохи не вполне точны — эпоха кончилась давно; а о последнем из могикан — так даже и некорректны по отношению к живому и действующему поколению. Другое дело, что едва ли вернется культовый социальный статус барда. Все дело именно в том, что в свое время жанр был единственно свободным и, собственно, и указывал на какой-то важнейший вариант жизни. Теперь мы можем безо всякой натяжки назвать культовой группой, например, "Аквариум" — но это все-таки культ специальный, для сравнительно узкого круга, для тусовки. Для кого-то культовая певица — Пугачева, а к какому культу присоединяться, это дело личного выбора. И по здравом размышлении — так, пожалуй, лучше ни к какому.
В этом и разница. Неосентименталистская поэзия Окуджавы сумела выкроить в бессмысленной действительности какую-то нишу, где отдельный человек мог жить, сохраняя достоинство и не поклоняясь чугунным богам. И эта поэзия — действительно символ эпохи и действительно легендарна. Как и положено легенде, ее бытование было сопряжено с некоторым абсурдом: тихие песни становились гимнами и "возьмемся за руки, друзья" обозначало ровно то, чему идея песни противопоставлялась — стадное единение. Но это издержки энтузиазма.
Более нет ни издержек, ни энтузиазма. По сути, времена авторской песни были последними временами для слов в русской культуре: далее текст, любой текст, девальвировался. Никаких слов "для всех" — будь то песня или какая-то магическая формула национальной идеи — больше не будет. Литература напоролась на то, за что боролась. Этому можно только радоваться, ну а авторской песне сказать спасибо. Жанр честно сыграл свою общественную роль, и фрондерскую, и примирительную одновременно, и пребывает в куда более органичных для него пределах. Больше не нужно ничего противопоставлять "гимну демократической молодежи". Синий троллейбус проследовал в парк. Голубой дворник взял наконец в руки метлу и занялся своим прямым делом.

МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ

Газета «Коммерсантъ» №92 от 19.06.1997, стр. 14

Окуджава – Газета Коммерсантъ № 92 (1274) от 19.06.1997