Памятка демонстранту

...Мне бы об этом забыть, не пускать ни в сны, ни в явь — ничего не поделаешь, помнится. Это когда спрашивают, что за три десятка лет моей службы в МВД было самым страшным. Так вот: это когда на нас, восьмерых офицеров, ринулась орущая, топающая, грохочущая цепями и пиками толпа взбунтовавшихся зеков из трехсот человек. Я словно оглох тогда — только видел черноту, которая к нам приближается... И сотни близящихся глаз.

Страшно стоять перед толпой. Не приведи бог.

А им каково? ОМОНу, солдатам спецназа внутренних войск? В день и час, который не угадаешь, их выстраивают в шеренги на пути толпы, о которой они не знают ничего. В касках, забралах и бронежилетах, со щитами и дубинками в руках, они не имеют права общаться с теми, чьи лица видят перед собой. Не имеют права решать, что делать. Приказ должен прийти сзади: толпу сдерживать или сокрушить. Какие мысли в их головах, что на душе?..

В объятиях щита

Он прижал меня щитом к белесой от известки стене как раз при выходе из Ярославского вокзала. Очень ловко прижал, как бы обнимая — сначала левое плечо, потом правое. Рядом дробно грохотали тяжелые бутсы, лязгали щиты и позвякивали наручники, какая-то женщина билась в истерике: «Бомба!» Дубинка болталась на сгибе его локтя, стало быть, охаживать ей он меня не собирался. А вот голос его испугал — тихий, приятный даже. От близкого его лица пахло хорошим одеколоном и жвачкой «Дирол» — когда нервы шалят, мне бы дегустатором работать.

— ОМОН, — негромко сказал он. — Документы есть?

— Я офицер МВД, — с перепугу сказал я. — В отставке.

Тяжесть щита, которым он меня обнимал, ослабла, он засмеялся:

— Ты чего лицом белый? Ты глубже вздохни, потом медленно выдохни.

— Без тебя знаю, — обозлился я.

— Отбой! — рявкнули в мегафон.

— Иди, — сказал он и похлопал меня по спине, отряхивая известку. — Опять туфта с этой бомбой, не обижайся, ладно?

Так мы познакомились. За два года я узнал многое о нем, о жене Оле, о двух его мальчишках-первоклашках. Саша — офицер ОМОНа, полгода назад получил капитанское звание, служит уже шестой год. Ему интересно, как я служил, когда он еще был пацаном. Вопросы его мне смешны и забавны. Саша спрашивает, заранее мне не веря: неужели правда можно было гулять с женой или с детьми в ментовской форме и даже пить пиво в «Сокольниках»? А Щелоков не только запретил милиции ходить с дубинками, но даже их отобрал?

Саша пришел в милицию после дембеля из морской пехоты, служил сначала в патрульно-постовой службе, рассказывает о ней, кривясь, — только и делали, что пьянь подбирали. Спрашиваю, почему подался в ОМОН. А со скуки, отвечает он мне.

Понял я, что с Сашей о его службе не пооткровенничаешь.

Собственно говоря, я и так знал, что умеет ОМОН.

Он умеет рассечь начавшую все крушить толпу на отдельные группы, выудить из нее и спеленать провокаторов, «черемухой», дубинками и щитами обезвредить боевиков.

Не так давно я видел их тренировку. Группа бойцов переоделась «по гражданке», подхватили разноколерные знамена, проклинающие власть лозунги, нашлись даже портреты вождей мирового пролетариата. Кое у кого я видел остро заточенные палки и камни. Минут через двадцать все было кончено: в «демонстрантов» попрыскали «черемухой», наиболее ретивых мигом сбивали с ног и нежно охаживали дубинками.

А Сашины мальчишки сказали, что их папа может справиться с пятью хулиганами в одиночку — сами видели, когда ездили купаться в Лосинку. И все пляжники папе хлопали в ладоши и приглашали выпить. Да папа не пьет.

«Я вас понимаю...»

Мне показали офицера, который состоит, как принято здесь говорить, в должности переговорщика. Это человек, который выходит к толпе с мегафоном в руках. Звали моего собеседника Юрием Петровичем. Ему лет сорок, лицо на редкость славное, улыбчивый.

Чтобы показать, как у него идет разговор с толпой, Юрий Петрович встал, прикрыл на секунду глаза, как актер, который входит в роль. И начал говорить. «Я вас понимаю, — сказал он с убежденностью в голосе. — Ваши требования справедливы: нельзя месяцами держать людей без зарплаты. Вот у меня жена работает в библиотеке. Мало того что гроши получает, так пойди их дождись».

Юрий Петрович добивается главного: его начинают слушать. И действует он грамотно: чтобы расположить к себе человека, следует заводить разговор о том, что волнует его, а не вас. Представляю себе реакцию демонстрантов, если бы Юрий Петрович стал внушать им, как нехорошо перекрывать проезжую часть, переворачивать урны и вообще нарушать общественный порядок. Тот, кто видел хоть одну такую демонстрацию, наверняка слышал «увещевания» какого-нибудь генерала или полковника: «Да мы сюда дивизию вызовем! Если надо, стрелять будем!»

Мой собеседник тактично замечает, что такому полковнику неплохо бы обследоваться у психиатра, у него в отряде, кстати, такой специалист есть. Юрий Петрович выходит к толпе в обычном комбинезоне, без каски и бронежилета, ни щита у него, ни дубинки. Только мегафон. Задача переговорщика — не переубедить толпу, а удержать ее от разрушительных действий, в том числе и от нападения на милиционеров. Поскольку это и есть для ОМОНа сигнал к наступлению.

Когда к закипающей толпе выходит тот же Юрий Петрович и говорит нежные свои слова — это мило, это ласкает слух. Но глаза моих сограждан смотрят, как правило, не на него — на пугающую своими доспехами, своим молчанием и неподвижностью шеренгу вооруженных ментов. И если я чуть выше признавался, что мне, тогдашнему офицеру, было страшно видеть прущую на нас толпу, то ведь и тем, кто в рядах демонстрантов, — тоже страшно. И каждому, кто по тем или иным причинам оказался в митингующей толпе, вне зависимости от его убеждений и поводов, толкнувших его на участие в акции, нужно отчетливо понимать: цель демонстрации добиться чего-то от людей, которых на этой улице или площади нет. Перед вами лишь ОМОН. Он не способен разрешить ваши проблемы. Он о них, может быть, даже и не знает. И не обязан знать. Он — инструмент, его назначение не допустить разрушений, если толпа вознамерится громить киоски, разбивать витрины и переворачивать машины. Или бить этот самый ОМОН. Но не нелепо ли выйти на улицу, чтобы выразить недовольство правительством, а взамен бить милицию? Это так же, как если бы вы, разозлившись на ЖЭК, прекративший подачу горячей воды, отправились бить дворника или лифтера. Вы не решите проблему, вы лишь прольете кровь. Кстати, за все годы бойцы московского ОМОНа ни разу не вели огонь на поражение, не взяли на душу ни одного греха за убитого в потасовке человека. Это не потому, что они сплошь добрые. Они — профессионалы.

Не пугайтесь ОМОНа, находясь в рядах демонстрантов. Просто не обращайте на него внимания. Но и не совершайте никаких противоправных действий. И не давайте затесавшимся в ряды протестующих боевикам возможности спровоцировать действия ОМОНа. Поймите, почти всегда «приказ» о наступлении подается ему с нашей стороны. Так что не надо, решая насущные проблемы при помощи общественного протеста, бить морды друг другу. Даже тогда, когда взбесился доллар, лопнули банки с нашими вкладами, обезумели цены, а жалованья не платят.

И еще одно. Вспомните весну и осень 93-го. Когда вместо граждан-демонстрантов, которые вольны требовать и кричать что им вздумается, мы увидели, как на улицах бесновалась, размахивала железными штырями и горящими факелами толпа «патриотов». В такие моменты спасение всем нам, мирным людям, и городу — только в шеренге крепких, хорошо вооруженных парней из того же ОМОНа или спецназа. Они остановят погромщиков, больше некому.

Георгий РОЖНОВ

Фото М. Штейнбока

ЗАЧЕМ МЫ БЬЕМ ДРУГ ДРУГУ МОРДЫ?