Дата
Автор
Анна Политковская
Сохранённая копия
Original Material

Руслан АУШЕВ: ЕСЛИ МНЕ ОБЪЯВЯТ ВОЙНУ, Я ТОЖЕ БУДУ ВОЕВАТЬ

Руслан АУШЕВ:

ЕСЛИ МНЕ ОБЪЯВЯТ ВОЙНУ, Я ТОЖЕ БУДУ ВОЕВАТЬ

Кто в ушах Путина? Что будет с Масхадовым? Почему в чеченской армии не будет дезертиров? Об этом в интервью президента Ингушетии

Чиновно-политическая Москва живет, как известно, модой да стадом. Даром что вокруг столица. То все рядились в реформаторов, то в демократов, то в ельцинистов. И вот дотопали до ручки: слыть авангардистом сейчас — значит голосовать за войну и усмирение Чечни самыми жесткими методами. Но в чем же ожидается победа? И во что все это выльется? Как быть дальше? Мы говорим с Русланом Аушевым, президентом Ингушетии. За окном — Магас, столица его республики, захлебнувшейся в потоках беженцев. Аушев мрачен, измучен, пессимистичен. Он очень осунулся, и в глаза ему лучше не смотреть — в них полная безысходность, ранее совершенно не свойственная этому человеку.

– Москва держит Чечню, как палочку-выручалочку, на все случаи жизни, возникающие при такой дурацкой политической системе, как у нас в РФ. В этом суть происходящего. В любое нужное Москве время Чечню можно распалить, завертеть, закрутить — и поехало. Ситуация на Северном Кавказе — находка для политиков. Вот сейчас, под шумок борьбы с терроризмом центр мечтает поставить точку в отношениях с Чечней. Но ради чего? Ради спокойствия? Измученного народа? Нет, считаю, цель одна: кто поставит эту точку — тот и герой, того можно вкатывать в Кремль. Нормально сработано? Понадобилось сделать из Путина победителя — вот и стараются! Не считаясь с жертвами и последствиями. А после выборов, думают эти деятели, как-нибудь разберемся, авось пронесет, причем заведомо зная, что у этой проблемы нет военного решения! Ведь все точно так же было и в 96-м году. Тогда поняли: ну не сможет Ельцин переизбираться, если не остановить войну! Остановили. И зависли на три года — точь-в-точь до следующих выборов. И вот 99-й год — опять понадобилась Чечня.

— В Ингушетии — 340 тысяч человек. Теперь население увеличилось наполовину. Представьте, если бы Москва за короткий период выросла с 10 миллионов до 15. Для Москвы это конец? Да? А для нас, говорит центр, оказывается, еще нет — терпите! И упрекают — вы, мол, там цифру завышаете. Но кто вам мешает приехать и пересчитать? Мы в Ингушетии стали уже чемпионами мира по беженцам.

— Глупости! Ну как сегодня можно заставить кого-то взять на руки грудных детей, минимум одежды, бросить дом, хозяйство и уйти, чтобы жить неизвестно где, впроголодь, на голой земле? Бред. Да вы послушайте людей! Они спрашивают: почему ни с одного террориста и волос пока не упал, а сколько мирных жителей уже погибло?!

Учительница первая моя

В тот день пункт перехода беженцев у станицы Орджоникидзевской на границе с Чечней неожиданно перекрыли — какой-то идиот-провокатор заминировал бурьян вокруг милицейского поста. Многокилометровая очередь в Ингушетию встала. Капитан Рашид Беков, ответственный от республиканского МВД, запер шлагбаум. Измотанные люди повисли на нем тяжелыми гроздьями. Делать нечего — ожидая саперов, стали говорить о войне, громыхающей за спиной.

С трудом передвигая отекшие ноги, на шлагбаум падает очень немолодая женщина.

Заметили, как говорит Тамара Исмаиловна? «Наша борьба»! Такое сейчас в Чечне не часто услышишь. Эта старая учительница начальных классов — откровенно пророссийски настроенный человек, воспитанный в лояльности к Москве образом всей предыдущей своей жизни. И какой же ее вывод получился в 99-м году? Приговор «нашей борьбе»?

Она вся съеживается, горбится, утыкается глазами в пыль под ногами, опускает вперед руки, как после тяжкой работы на поле, и, не попрощавшись, медленно уходит прочь от шлагбаума куда-то в середину этой очереди за спасением.

Руслан Аушев:

— Дальше ничего путного не будет. Смотрите — уже все хотят воевать. И федеральный центр. И Басаев. И Хаттаб. И молодежь. Начинается партизанщина, мужчины уйдут в горы. И если убьют Басаева с Хаттабом — появятся новые басаевы и хаттабы...

— Все — уже поздно. Масхадов ввел военное положение, теперь не отступит от своего. А он ждал до последнего, надеялся, думал.

— Он был бессилен, сам заложник ситуации. А центр, видя это бессилие, Масхадова бросил. Вот он, например, просит о переговорах. Ему отвечают: нам надо подготовиться. Но если Путин утверждает, что Чечня — субъект РФ, то разве премьер по полгода готовится к встрече с Шаймиевым? Да я сам был за это время у Путина уже раз пять!

— Он меня не слышит. И никто не слышит в Москве. Не хотят слышать. Им этого не надо — им надо то, что сейчас есть. У каждого своя выгода на этой войне.

Контакт? Есть контакт! Бензиновый

Все тот же интерьер. Главный в Ингушетии пункт перехода беженцев у станицы Орджоникидзевской. На этот раз проверено, мин — нет. Слева топает колонна несчастных с тюками, подушками, одеялами и живыми курами, кудахчущими в сумках. Справа — шеренга бензовозов. Между прочим, военного образца, хотя никакого санитарного кордона тут и в помине нет. Откуда дровишки? Вестимо — из Чечни. И это, надо сказать, впечатляет. Особенно если вспомнить пламенные речи наших военачальников — что-де все до одного вражеские нефтезаводы и нефтескважины, финансово подпитывающие боевиков, давным-давно разбиты...

— Куда везете? — кричу водителю-чеченцу.

— Но ведь граница с ним полностью перекрыта для всех выходящих из Чечни?

Далее мы встречаемся с человеком в элегантном пиджаке модных европейских линий и ботинках крокодиловой кожи. Он — совершенная душка. Источает умопомрачительный парфюм, а также сопровождает официально «разбомбленные» нефтепродукты. Ну а вокруг уже расстилается Чечня — нищая, грязная, несчастная.

— Вице-премьер правительства Ичкерии и одновременно президент ЧНК (Чеченской нефтяной компании) Хасмагомед Хасаев.

— А как ваша семья? Вы ее вывезли из Грозного? — Эти вопросы тут задают всем.

А дальше запахло «жареным». Постепенно нас окружила толпа людей с явно озверевшими лицами и прямо в присутствии представителя высшей ичкерийской власти принялась живо обсуждать местное, насущное — как взять в заложники журналиста...

— Что же это вы? Даже не остановили своих бандитов, не предприняли ни малейшего действия? Ведь слышали и понимали, о чем они договариваются?

А спустя еще час все тот же господин по-дружески обнимался-целовался с заместителем министра топлива и энергетики России Сергеем Новиковым (министр, напомним, — Виктор Калюжный), залетевшим в Ингушетию категорически отказать терпящей бедствие республике в дополнительных лимитах на энергоносители. Новиков и Хасаев мило ворковали, хохотали, что-то обсуждали — никаких тебе принципиальных расхождений. Контакт? Есть контакт!

Руслан Аушев:

— Вам понятно, что будет после взятия Грозного?

— Назначенный?

— В Москве сейчас поговаривают, что вас готовят на чеченский престол. Вроде бы вы можете стать лидером возрожденной Чечено-Ингушетии? Как вы относитесь к этой идее?

— А если чеченцы сами попросят? Об этом поговаривают люди в беженских лагерях.

— Но центр все-таки обсуждает это с вами?

Медовый месяц

Мимо прошелестело очаровательное юное создание в газовой зеленой косынке с золотистыми побрякушками на бахроме. Это было так неожиданно — в лагере-то беженцев, где норма — грязные лица, вонючая одежда и нечищеные зубы.

Мадина чуть заметно поигрывала плечами и затейливо изгибала шею в истоме. За нею шел Тимур, новоиспеченный муж двадцати лет. Кончался вечер, и наутро Тимур уходил в Чечню. Зачем? Воевать. Говорит: «До победы.»

— А что такое — ваша победа? — Мы долго, до темноты, говорим в лагере под городом Карабулаком с Тимуром и его двоюродным братом Хамзатом, которому 21 год. Оба — студенты англо-арабского отделения филологического факультета Грозненского пединститута. Умны, начитанны, рассудительны, спокойны. Ранним утром в Грозный уходят оба.

Хамзат полностью его поддерживает и добавляет: «Я не хочу никакой России. С ней жить вместе нельзя».

Руслан Аушев:

— А что вы хотели? Народ назван бандитами. И загнан в угол. А ведь людей нельзя загонять в угол. Центр не оставил выхода ни для армии, ни для чеченцев. И сейчас эти две массы начинают воевать, а победителей не будет.

— Если все-таки не найдут компромисс, он будет сопротивляться до последнего. Он никуда не уйдет, если даже додавят.

— Воевал, конечно. Неужели Масхадов — перед всем миром, перед своим народом — убежит куда-то? Ему объявили войну. Если мне объявят, я тоже буду воевать.

— Конечно.

— Не попросит — исключено. Он будет биться до конца — у него нет выхода.

— Немедленно прекратил бы огонь. Остановил бы войска — и никакого движения дальше. Потребовал от спецслужб точных доказательств, какой террорист и где находится. И заставил бы их работать, но не артиллерию и не авиацию. А параллельно вел бы переговоры. Но ничего этого не будет! Значит, война — на уничтожение.

Анна ПОЛИТКОВСКАЯ

18.10.99, «Новая газета Понедельник» N 39