Литература без пафоса
Дата публикации: 27 Января 2000
Некролог как прелюдия
Объединение двух нижеследующих интервью под одним заголовком, на наш взгляд, вполне оправданно. Главные их герои - люди на поприще современной русской литературы, или того, что от нее осталось, "засвеченные". И в обоих случаях - удачно. Едва ли не феерическим образом.
Не в последнюю очередь заслуженный их успех объясняется тем, что явления произведений подобного рода ждали. Тем занимательней оказался процесс трансформации потенциального в актуальное. Тем с большей готовностью им прощались возможные огрехи и шероховатости. Тем, может быть, для самих авторов был удивительней такой успех.
Поясним со своей точки зрения природу этого феномена.
Не стоит говорить о том, что прежняя литература - и традиционная, и антитрадиционная (в массе случаев это одно и то же) - одряхлела. А затем и попросту умерла. Не стоит устраивать из этих мощей пропеллер, наподобие анекдотического Чапаева. Что касается умирания , то делала она это не раз. Достаточно вспомнить эпоху эллинизма.
И мы, похоже, еще застанем очередную серию "Hellrires". Поэтому будем осторожны. Тем более что суть проблемы стоит формулировать иначе. Ст о ящая литература не столько умерла, сколько сменила ориентацию - свой ценностный фокус.
Инфляция литературного текста, о которой так много говорили и которая, похоже, наконец свершилась, - это, прежде прочего, инфляция тем. Большинство текстов скучны, а усилия их составителей жалки потому только, что, согласно известному замечанию, не стоит наливать новое вино в старые мехи. И кавалерийская атака на танки это тоже уже история.
Как следствие - куда ближе к процессу литературному , то есть соотносящемуся с природой актуального языка , с его теперешним - совсем не коматозным - состоянием (а значит и собственно с Реальностью - да простится нам такой пафос) оказывается та же политическая, нравоописательная, наконец, околофинансовая публицистика. Хотя бы оттого, что в силу своих задач она всеядна .
При имеющемся положении - это серьезная фора. И чем основательней способности автора, готового следовать такой установке, тем ощутимей ее польза. Пропорция здесь - едва ли не геометрическая. Собственно, такие авторы и оказываются главными героями этих интервью. И в случае Григория Чхартишвили (Бориса Акунина) - создателя серии интеллектуальных детективов "Приключения Эраста Фандорина", и в случае Максима Соколова - автора двухтомника "Поэтические воззрения россиян на историю" , собрания отточенной по своему стилю еженедельной публицистики и очерков.
Строго говоря, и тот и другой рискнули отправиться на поиски своей Terra Incognito. Или, если угодно - оставив провидческий прищур, разглядеть ее непосредственно "под ногами". И этот риск себя оправдал.
Вот, пожалуй, и все, что касается нашей точки зрения. Читателю же предлагается сопоставить ее с позицией самих авторов. Пожалуй, в этом сопоставлении и заключается тот интерес, на который нижеследующий материал может рассчитывать.
Беседа Дениса Бычихина с Григорием Чхартишвили
Денис Бычихин: Что Вы думаете по поводу тех отзывов в книжной прессе, которые собирают детективы Б.Акунина? Насколько они соответствуют ("подыгрывают") содержательной стратегии проекта? Существует ли подобная стратегия?
Григорий Чхартишвили: Мне кажется, что в лестных отзывах на мои книжки есть изрядный перехлест. Акунинские сочинения, по-моему, занятны и, надеюсь, приятны для чтения, но не более того. Когда мне приходится слышать, что это новый Достоевский или Борхес (а то и гипер -Борхес), я чувствую себя крошкой Цахесом. Я просто пишу развлекательную беллетристику - такую, какая развлекла бы меня самого. А если она нравится многим, то, значит, таких людей, как я, в нашей стране изрядное количество. Не знаю, хорошо это или плохо. То есть для меня-то, безусловно, хорошо.
Что до стратегии, то поскольку Б.Акунин - это проект, стратегия, конечно, существует. Но она построена не на отзывах прессы, которые от воли автора никак не зависят, а на текстах, которые я собираюсь написать в течение ближайших двух лет. Будет продолжена серия "Новый детективъ" ("Приключения Эраста Фандорина"), и я доведу ее до уже продуманного финала, если только не надоест.
В феврале выйдет первый роман параллельной серии "Провинциальный детектив", похожей и не похожей на "Фандорина". Новая серия не московская, а, как явствует из названия, провинциальная. И сыщик там женщина, рясофорная монахиня сестра Пелагия. Меньше динамики, больше литературщины, описаний и ответвлений. Если "Фандорин" задуман как чтение с погружением, то "Пелагия" - чтение для неспешной езды в поезде: почитал, мечтательно посмотрел на проплывающие мимо пейзажи, попил чаю, снова почитал...
Надеюсь, что в одном из хороших столичных театров будет поставлена только что написанная пьеса "Чайка" - про то, что на самом деле произошло с Константином Треплевым. Вы поверили, что он застрелился? Как бы не так. Его убили, и преступление будет раскрыто.
Откроется акунинский сайт, над созданием которого работает Артемий Лебедев. Славный будет сайт - со справочными материалами, текстами, викторинами и игрушками. Когда-нибудь в будущем я с удовольствием разработаю сценарий компьютерных квестов "Приключения Эраста Фандорина".
Кинокомпания НТВ-ПРОФИТ собирается снять фильм по "Азазелю". Сценарий буду писать сам.
Есть и еще некоторые субпроекты, но говорить о них пока не буду, чтобы не сглазить.
Д.Б.: Гипотетический читатель серии "Приключения Эраста Фандорина" - в Вашем авторском представлении?
Г.Ч.: Кто угодно. Всякий, кто чистит зубы по утрам и не голосует за ЛДПР. Ничего сложного в моих текстах нет, ни малейшего напряжения мозгов они не требуют. Плыви себе по волнам и не бойся неприятностей. Если и расстроишься из-за какого-нибудь печального происшествия с героями, то несильно и ненадолго.
Д.Б.: Ваши ориентиры, скажем так, образцы подобного жанра в русской литературной традиции? В мировой? Могли бы Вы обозначить такую цепочку преемственности? Причем наиболее интересны русскоязычные ее звенья.
Г.Ч.: В мировой - сколько угодно: Конан-Дойль, Стивенсон, Дюма, Честертон и т.п. вплоть до "Имени розы" и "Парфюмера". С русской литературой сложнее - из-за того, что качественной досуговой литературы не было ни до 17-го года, ни после. Ну Алданов. Ну "Два капитана". Ну Стругацкие. По-моему, всё.
Д.Б.: Насколько продуктивно такое "двойное" существование в качестве популярного беллетриста и профессионального ученого? Если имеет место "перетекание" наработанного опыта из одной сферы деятельности в другую, то каковы его механизмы?
Г.Ч.: Начну с того, что я не ученый и никогда им не был. Я эссеист, то есть изначально человек несолидной профессии, который в своих текстах избегает сносок и справочно-библиографического аппарата. Что же до двойного существования, то оно весьма и весьма продуктивно. Жалею, что не сделал этого открытия раньше. Надо менять жанры, это освежает мозги и не дает скучать. Рекомендую всем литераторам попробовать. Предположим, М.Гаспаров в перерыве между трактатами сочинит фэнтези, а П.Дашкова в перерыве между детективами напишет абсурдистскую трагедию. Разве не интересно?
Д.Б.: Вопрос несколько иного плана. Ваш прогноз относительно ситуации в русскоязычной литературе, скажем, в следующем десятилетии? Нынешние ее столпы - на Ваш взгляд?
Г.Ч.: Я уверен, что в первом десятилетии нового века русская литература расцветет пышным и экзотическим цветом, в очередной раз удивив мир и возродив интерес к чтению. И произойдет это именно за счет игровой, досуговой литературы - как раз потому, что раньше у нас ее не было, а литераторов профессиональных много, да и читатели ждут не дождутся. Акунин - первый хилый подснежник на этой поляне. Будут и другие. Хорошо бы создать творческое объединение таких же, как я, литературных игроков - скажем, под названием КБ (Клуб беллетристов). Это было бы весело.
Д.Б.: Имеет ли смысл говорить о литературной моде в случае с книгами Бориса Акунина?
Г.Ч.: По-моему, нужно говорить не о моде, а о долгом и прочном интересе к такого рода литературе. Взыскательный читатель истосковался по нормальному легкому чтению, которое при этом не было бы примитивным или пошлым, и Б.Акунин беззастенчиво этим пользуется.
Беседа Дениса Бычихина с Максимом Соколовым
Денис Бычихин: Как бы Вы сами определили жанр своей книги? Формально это жестко привязанные к реальности тексты, комментарии к событиям, обладающие, тем не менее, литературной ценностью. Существуют ли аналоги такого рода произведений? Учитывались ли они при составлении двухтомника?
Максим Соколов: Как говорится, я не старалась, Бог нас свел. Едва ли речь шла о каком-то особо изощренном замысле. Просто жалко было бы, если бы эти тексты пропали. Мы договорились с издателями, я принялся собирать, склепывать материалы, и это оказалось делом довольно сложным. Главное, не совсем для меня понятным и знакомым.
То, что получилось в книге, - результат достаточно большого количества последовательных операций. Притирок. Что-то выбрасывалось, что-то оставалось. Причем я совершенно не уверен, что итоговый вариант - идеальный. Наверное, окажись в моем распоряжении больше времени и возможностей, все можно было бы сделать иначе.
Поэтому надо признаться: никаким серьезным замыслом я не располагал. Кроме такого чистого бзика, что неплохо бы сделать заглавия разделов из одного слова. По-моему, это была единственная творческая идея. Но и она - не моя. У генерала де Голля в его сочинении ровно такой же бзик .
Д.Б. : А русскоязычные образцы? Их можно перечислить?
М.С.: Дело в том, что у большинства русских мыслителей, помимо капитальных трудов, которые доставили им славу и которые в основном цитируются, как правило, существует большой корпус публицистики, полемики, малых форм, читать которые весьма интересно, порой даже интереснее, чем крупноформатные кирпичи .
Среди таких авторов можно назвать того же Вл.Соловьева, Бердяева, если угодно - Ильина. И мне подумалось, что это могло бы стать одним из прототипов. То есть, строго говоря, вы берете собрание сочинений кого-либо из классиков, вынимаете оттуда крупные вещи, потому что в данном случае они, к сожалению, не так написаны, и то, что остается, можно рассматривать как образчик жанра.
Д.Б.: На мой взгляд, возможна также аналогия с публицистикой Салтыкова-Щедрина? Насколько она, по-Вашему, оправдана?
М.С.: Щедринские мотивы? Едва ли. Мой язык как-то сам по себе так сложился, получился таким от природы. Никаких специальных усилий здесь не было. Как, возможно, и у Щедрина.
Я не равняю себя с великими, но чтение его текстов совершенно не производит впечатления какой-то мучительной работы над языком. Просто брал человек и изливал желчь.
Д.Б.: Можно сказать, что с выходом книги, оформился Ваш пусть маргинальный, но статус, Ваше маргинальное положение. С этих позиций как бы Вы описали нынешнюю ситуацию в литературе, кого из ее представителей могли бы выделить?
М.С.: Наверное, оно слишком хорошо состоялось - маргинальное положение. В том смысле, что я просто очень мало знаю. Мало читал. Поэтому мне и сказать-то особенно нечего.
Я покушался читать Пелевина, но без особого успеха - как-то заскучал. Покушался на Сорокина, но меня просто стошнило, и я опять заскучал. Видимо, покушался не очень активно. Надо было проявить большую силу воли, а я не проявил. И поэтому, по сути, ничего не читал и никого не знаю.
Д.Б.: А такой феномен, как серьезные известные литераторы, которые занимаются публицистикой - скажем, Рубинштейн, Гандлевский, Скидан?
М.С.: По-моему, наиболее успешный из них Рубинштейн. У меня создалось впечатление, что Рубинштейн - человек основательный и трудолюбивый. Может быть, у него поэтому так получается. Он более собранный. Что касается Гандлевского и Скидана, то я просто не так хорошо знаком с их публицистикой. Ничего особо не западало в душу. Но опять же, я повторяю, не нужно как-то всерьез воспринимать мои отзывы по этой части, потому что я просто мало знаю, я человек достаточно невежественный и легко могу попасть пальцем в небо. И моего объема знаний явно недостаточно для вынесения сколько-нибудь серьезных суждений.
Д.Б.: Возьмем другой полюс - скажем так, публицистов-литераторов? Среди них можно упомянуть Проханова. Как Вы относитесь к его публицистике?
М.С.: Проханов... Проханов мне знаком больше, потому что в свое время я его читал. С одной стороны, Александр Андреевич действительно изобрел свой стиль. Чего-чего - а этого у него не отнимешь. Причем этот стиль весьма парадоксален.
С одной стороны, он является довольно-таки автоматически генерируемым, как мне кажется. Просто Александр Андреевич включает некую кнопку, и текст начинает самовоспроизводиться. Все его передовицы в значительной степени похожи друг на друга. И, в общем-то, все они об одном и том же. Такое впечатление, что постоянно читаешь один и тот же текст. Кажется, такую штуку можно поручить машине или какой-то компьютерной программе.
С другой стороны, удачно подражать Александру Андреевичу, по-моему, никому из патриотов, из оппонентов-пародистов еще не удавалось. Из чего следует, что какая-то тайна, какая-то искринка здесь есть.
Грубо говоря, почти во всякой эпохе есть автор, который является не то чтобы бесценным или значительным, но по-своему уникальным. Как, например, граф Хвостов или Бенедиктов: не то чтобы они являются гениями, напротив, совсем не являются, но, тем не менее, написать как Бенедиктов: "взгляни о женщина прекрасна, обворожительная грудь" - не может никто. По-моему, из последующих поэтов так умел только Анатолий Иванович Лукьянов. У других не получалось.
Так вот у Проханова есть такое ноу-хау. За что все мы его и ценим.
Д.Б.: Кого из публицистов, помимо Проханова, Вы могли бы назвать человеком с такой "кнопкой"?
М.С.: Я думаю, это мой бывший коллега по "Коммерсанту", такой гарный хохол Игорь Свинаренко. У него, безусловно, своя узнаваемая интонация, свой слог. Сейчас он пишет колонки в "Московских новостях" - после того как ушел из "Коммерсанта". А в "Коммерсанте" он писал довольно много и плодотворно.
Д.Б.: Минкин?
М.С.: Не думаю, чтобы здесь была какая-то уникальная кнопка, как в случае Проханова. Минкин во многом вычисляем. Скорее, он сделан . Его тексты, рубленный строй его фельетонов в очень большой степени сляпаны с Власа Дорошевича. Влияние там очень сильно чувствуется.
И дело даже не в том, чье влияние чувствуется. В случае Минкина омерзение мешает восприятию чего бы то ни было. Положим, Проханов - это некое самодостаточное существо, упивающееся своим вагнерианством. Он вновь и вновь не устает восхищаться "костром коммунистической Валгаллы". Конечно, с иной точки зрения, сколько же можно? Шесть или восемь лет кряду костер Валгаллы - это однообразно. Но такой у человека вкус.
В каком-то смысле Проханов не лжет. А Минкин лжет, и лжет омерзительно. К тому же, когда стукач и сливной бачок одновременно строят из себя академика Сахарова наших дней и надсадно взывают к нравственности, тошнить начинает с такой силой, что эстетика воспринимается с трудом. Проханов хорош уже тем, что он не является чудовищным фарисеем.
Д.Б.: Продолжим цеховую тематику. Факультет журналистики: насколько это заведение оправдывает свое назначение. Может ли оно на выходе производить авторов вроде Проханова, того же Минкина и т.д. - то есть журналистов по-своему оригинальных? Насколько оно вообще необходимо?
М.С.: Проханова трудно назвать собственно журналистом. Он, скажем так, в некотором роде "абстракцист и педерас", как выражался Никита Сергеевич Хрущев, но с таким вот вагнерианским уклоном. Назвать его журналистом сложно. Минкин также не является журналистом, у него совсем другая профессия, значительно менее почтенная. А если Вас интересует этот феномен, то знаете, я, честно говоря, никогда не знал, для чего вообще нужен факультет журналистики. Я могу понять факт наличия там телевизионного отделения. Наверное, оно для чего-нибудь нужно, потому что телевидение - это некое производство, фабрика, где необходимо знать какие-то фабричные спецификации. Что же касается собственно журналистики, то для меня всегда было глубокой загадкой, чему можно учиться 5 лет на журфаке.
Тем более что воспоминания еще университетских времен о журфаке не отличались особой приятностью. Я учился на филологическом, и журфак, сколько помню, среди других факультетов никогда не пользовался ни уважением, ни авторитетом, скорее - какой-то весьма сомнительной репутацией. Повторюсь, я не могу понять, чему там можно научить за 5 лет. Если говорить о каком-то базовом образовании, то базовое образование можно получать где угодно - лучше всего в классической гимназии. За неимением ее - на том же филфаке. Кому как нравится.
И кстати, один из секретов успеха "Коммерсанта" на начальной фазе его существования как раз и заключался в том, что за очень редким исключением в первоначальном "Коммерсанте" вообще не было профессиональных журналистов или людей с журналистским образованием. Насколько я помню, из журналистов только сам Яковлев заканчивал журфак, и больше никто. Что, возможно, и позволило "Коммерсанту" производить впечатление некоторой свежести. Просто потому, что язык у людей не был избит, замылен, заштампован и т.д.
Д.Б.: В связи с этим можно ли говорить о каких-либо стилистических "волнах" внутри публицистики последнего времени - периодах, когда появляется новый язык, новая манера, свежий газетный сленг?
М.С.: Об этом стоит говорить применительно как раз к последнему десятилетию. Причем ситуация сложная, потому что бывают волны разного порядка. То, что случилось на рубеже 80-90-х, - это волна, если угодно, большого размера, своего рода девятый вал, потому что ее появление было связано со смертью советского языка.
Русский литературный язык, более-менее окончательно кодифицированный при позднем Сталине, в послевоенные годы, к этому моменту превратился в мертвый язык. Расхождение между кодифицированным, мертвым языком и живым - тем, на котором говорили, - сделалось совершенно колоссальным. Различие было не столь сильным, как между, скажем, классической латынью и вульгарным латинским наречием средневековья, но около того.
Так вот, этот язык был полностью лишен возможности выражать какие-либо новые смыслы, да и просто новые фактические реалии. Возьмите советскую газету 70-х годов и вы убедитесь, что на этом языке не только нельзя писать хорошо, но даже невозможно описать какие-то простейшие сегодняшние реалии.
То есть конец 80-х - начало 90-х - это действительно время становления какого-то нового языка, время языковой революции, сродни языковой революции петровского времени. Собственно поэтому язык сегодня находится в таком невразумительном, бардачном состоянии. Впору вспомнить чудовищный язык послепетровской эпохи - до Ломоносова и Державина. Потребовалось несколько десятилетий, чтобы это стало на что-то походить. Сейчас мы находимся примерно в таком же состоянии.
Но такие большие волны, как эта, встречаются раз в столетие, раз в два столетия, и Слава Богу. Если бы они встречались чаще, то всякая преемственность в обществе разрушилась бы вообще. А если говорить о каких-то небольших стилистических всплесках, то это совершенно естественные вещи. Мода меняется каждые 5 или 10 лет.
Д.Б.: Отлично. В этой связи, любопытно узнать Ваше мнение о таком модном в свое время журнале, как "Столица", - том самом, в котором работали Мостовщиков, Охлобыстин. И о теперешней "Афише".
М.С.: Что касается "Столицы" с Охлобыстиным, то едва ли этот журнал мне нравился. Просто потому, что придуманная ими игра была мне не интересна. Понимаете, журнал - это в некотором роде магазин, который торгует товарами народного потребления. Если я прихожу в магазин, то мой интерес состоит в том, чтобы товары народного потребления - то есть статьи, заметки - были бы высокого качества, соответствовали моим вкусам и, желательно, предлагались по сходной цене. То есть сведения о том, сколько выпил вчера завскладом, с кем спит продавщица галантерейного отдела, как они весело проводят время, меня мало интересуют. Я пришел туда для того, чтобы получить какой-то товар. Я не пришел жить жизнью этого торгового коллектива. На кой черт это мне нужно.
А они исходили из того, что главное в магазине не товар, а наблюдение за жизнью торговых работников. Вот эта идея мне представляется достаточно странной. Она представляется мне странной еще и потому, что я имел некоторое представление о жизни этих торговых работников, работников этого журнала "Столица". Чему-то я мог посмеяться, по поводу чего-то мог несколько раздражаться, поскольку, на мой взгляд, они чересчур ярко воплотили в себе психологию "золотого года" перед 17 августа, когда... Зажрались ребята, короче.
А почему это должно было нравиться широким массам, почему они предполагали, что широкие массы исполнены такого альтруизма, чтобы наслаждаться тем, как весело, богато и остроумно живут какие-то развеселые молодые люди?.. Очевидно, это вопрос к широким слоям трудящихся.
Д.Б.: "Афиша"?
М.С.: Здесь труднее судить, потому что я не очень понимаю, кто является читателем "Афиши". Я не читатель "Афиши". Здесь, по-моему, главное противоречие заключается в следующем: чтобы пользоваться рекомендациями "Афиши" - журнал все-таки достаточно толстый и там много разных полезных рекомендаций - так вот, чтобы воспользоваться только малой частью этих рекомендаций, необходимы богатырские силы, необходимо весьма много денег, как минимум 3, а лучше 5 тысяч у.е. в месяц, а лучше еще больше. Ну, и очень много времени.
С другой стороны, для того, чтобы заработать эти 3 или 5 тысяч у.е., надо потратить изрядное количество тех же сил, времени и т.д., и следовательно едва ли получится все это совмещать. Теоретически можно представить себе случай богатого бездельника, положим, живущего на ренту, который благодаря этой ренте имеет 3 тыс. у.е., сил у него непочатый край, и он резвится. Таких людей просто мало. Что касается прочих, то им либо как-то недосуг этим заниматься, либо же - досуг есть, а на какие шиши? Таким образом, здесь серьезная проблема с образом идеального читателя. Не понятно, для кого это делается.
Совершенно не понятно, где они взяли такой идеальный тип. В словаре Даля есть такое выражение о человеке, который постоянно ходит в гости, из одного дома в другой - ходит, "ровно с повальным обыском". То есть на самом деле этот журнал для людей, которые ходят, "ровно с повальным обыском". Но их крайне мало. Узок круг этих революционеров, и очень далеки они от народа. А на таком узком круге рекламу не соберешь.
Д.Б.: А, скажем, журнал "Птюч"?
М.С.: Наверное, я не читал. Вы знаете, как-то мне это чуждо. Пытался читать "Птюч", но я, видимо, и стар, и глуп, и ничего не понял. К тому же, из психоделиков я признаю только "Лекарство от всех скорбей", то есть ее родимую, национальный напиток.
Д.Б.: И последнее: Ваша позитивная программа, что-то вроде жизненного рецепта от Максима Соколова?
М.С.: Совершенно банальная и неоригинальная. Возделывай свой сад: русский язык - если угодно, русскую словесность... Теория малых дел и так далее, потому что, в общем-то, почва хорошая, но запущенная. Много сорняков. Разумеется, земля после пожарища никогда не представляет собой дивного сада, ничего там не растет, кроме бурьяна. Чтобы привести ее в какое-либо потребное состояние, нужно очень много времени и усилий, "крови, пота, слез, тоски" и т.д.
Д.Б.: То есть в Вашем случае налицо счастливое совпадение той независимости, которая обеспечивается немалым профессиональным навыком, и позитивного кредо? Иначе говоря, Вам повезло?
М.С.: В этом смысле да. На самом деле в большинстве случаев мне платят деньги за некий труд, который мне самому интересен - деньги, которые позволяют прилично существовать. Я думаю, что это удача не столь уж частая. И пока Бог милостив... В этом смысле такое совпадение существует.