Потому что их смысл прозрачен
Десять выуженных из потока книг - проза, поэзия, мемуары, записные книжки - не объединены ничем, кроме того, что каждая из них заслуживает внимания
В книжном магазине "Гилея" можно найти не только книги, упомянутые в обзоре, но и еще много чего. Особенно если встать на лестницу (Фото: Павел Горшков)
Правильно, по-видимому, начать с издательских дебютов. Вот, например, хорошая новость: "Иностранка" возобновила издание книжной серии. Напомним, что "Библиотека ИЛ" уже выходила в годы перестройки. Там, в частности, впервые в России появилась набоковская "Лолита" как одна из впечатляющих примет наступления новых времен. Потом под спудом житейских обстоятельств книжная деятельность журнала как-то незаметно свернулась. И вот теперь серия "Иллюминатор" взяла старт, и притом вполне уверенный.
Ромена Гари, одного из самых значительных авторов послевоенной Франции, для русского читателя "Иностранка" открыла в середине 90-х годов. А открыв, всячески укрепляла успех, напечатав подряд несколько его романов. Книжная серия "Иллюминатор" открылась "Обещанием на рассвете" - может быть, самым пронзительным романом Гари. А покуда эти заметки сочинялись, подоспели еще "Процесс Элизабет Кри" Питера Акройда и "Неспешность" и "Подлинность" Милана Кундеры. Так что о существовании серии "Иллюминатор" можно говорить уже не только как о проекте, но и как о свершившемся факте. В новой своей жизни ИЛовская книжная серия играет существенно иную роль, чем в прошлой. Если в прежние времена она служила делу заполнения культурных лакун, играла просветительскую по преимуществу роль, то теперь, когда мы с заметным трудом ориентируемся в разливанном море переводной литературы, серия призвана стать неким эталоном, ибо давно уж сложилось так, что "Иностранная литература" является общепризнанной палатой мер и весов переводческого ремесла. Задача нелегкая, но почетная.
Еще о переводных книжках. Издательство "ЭКСМО-Пресс", известное в основном поточным производством многотиражной лоточно-вокзальной продукции, время от времени вдруг возьмет да и издаст что-нибудь путное. Вот, скажем, книгу с названием "Зеркало совершенства. Истории странствующих суфиев", по-моему, стоит прочесть. Притчи и истории из жизни дервишей, а также их высказывания и поучения снабжены комментариями и историческими справками. Вполне интересно и поучительно. Оформление, правда, кошмарное: обложка являет собою образец не ближневосточного даже, а какого-то цыганского шика. Золото по изумруду - не красота ли? Но внутри книжка, повторяю, приличная.
Местная беллетристика тоже не обойдена вниманием издателей. "Новое литературное обозрение", начавшее с книг по преимуществу академического характера, все больше и больше обращает взоры к актуальной российской словесности.
Объяснять, кто такой Михаил Леонович Гаспаров, все равно что объяснять, что такое современная российская филология. Слава Гаспарова как филолога и переводчика время от времени принимает вещественные формы в виде премий. Недавно он удостоился еще одной, символической в смысле материального наполнения, но почетной премии имени Андрея Белого. Получил он ее как прозаик за книгу "Записи и выписки", части которой публиковались в нескольких номерах журнала "Новое литературное обозрение". Теперь эта книга вышла отдельным изданием в том же - что логично - "Новом литературном обозрении".
Жанр этой замечательной книги определить трудно, ибо она сама себе жанр. Жизненные, академические и литературные наблюдения, обрывки снов, фрагменты воспоминаний, афоризмы, цитаты, стихотворные переводы, сноски и комментарии самым вольным образом перетекают одно в другое, совокупно составляя то самое, что, на наш взгляд, и является современной литературой. Четыре из семи разделов книги организованы по принципу словаря (от А до Я), где заголовком фрагмента служит некое "ключевое" слово. Фрагмент может занимать десяток страниц, а может - одну строку. Вот характерный пример: "Бейлис. В Киеве была конференция к 80-летию Бейлиса, Ю. Ш. написал мне: "Бейлис умер, но дело его живет".
Если "Записи и выписки" представляют собою род словесности, расцветшей на пересечении жанров - дневника, цитатника, конспектов к мемуарам, - то вышедшая в том же издательстве книга Иванова-Разумника, содержание которой если не исчерпывающе, то с предельной ясностью явлено в ее названии "Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки", - образец чистой мемуаристики. Точнее, мемуарной публицистики.
Известный в свое время литератор, дружбу с которым ценили Блок, Белый, Сологуб, Клюев, Есенин, человек фантастической даже для первой половины ХХ века судьбы, сидевший при всех режимах и властях, человек, не менявший и никогда не скрывавший своих убеждений, поставил перед собою и как мог выполнил жизненную задачу: все запомнить, все понять, обо всем рассказать. Тут важен не только текст, замечательный сам по себе. Важен и исторический контекст: книга писалась еще в сороковые годы, задолго до "Колымских рассказов", "Ивана Денисовича" и "Архипелага ГУЛАГ". Свидетельствуя о людских страданиях, автор меньше всего озабочен тем, чтобы свою судьбу представить как "хождение по мукам". К собственным злоключениям писатель относится как раз безо всякой патетики. "Да не подумает читатель, - пишет он, - что, рассказывая обо всем пережитом, я считаю себя страдальцем, столь жестоко претерпевшим от советской власти: годы тюрем и скитаний! В том-то и дело, что сравнительно с другими (миллионами!) претерпел я очень мало: не был приговорен к изолятору, не сидел в концлагерях, в ссылке был в больших городах, во время допросов никогда не подвергался никаким веским "аргументам" следователя, - многие ли могли этим похвастаться? Конечно, европейские понятия о праве совершенно иные; но ведь я рассказываю о жизни в Стране Советов, где моя судьба была еще одной из легчайших". Написано это, заметьте, в 1942 году.
Издательство "Вагриус" не теряет бодрого ритма, с каким одну за другой выпускает прозаические книги нынешних российских авторов. Вот, например, в так называемой серой (бывшей "черной") серии вышла "Закрытая книга" Андрея Дмитриева, куда кроме одноименного романа вошли также две повести - "Поворот реки" и "Воскобоев и Елизавета". Андрей Дмитриев - из числа тех авторов, чьи имена кочуют по шорт-листам литературных премий и чьи новые сочинения неизменно становятся объектами повышенного внимания со стороны газетно-журнальной критики. Имеет смысл обратить внимание и на появившуюся в той же серии книгу рассказов Асара Эппеля под общим названием "Шампиньон моей жизни". Густая, достаточно изобретательная, орнаментальная (может быть, даже чуть излишне орнаментальная) манера обязательно найдет своего ценителя.
Вышедшая в том же "Вагриусе" - но вне всяких серий - прославленная поэма Венедикта Ерофеева "Москва - Петушки" снабжена предисловием Евгения Попова, а также подробнейшими комментариями Эдуарда Власова, превосходящими по объему текст самой поэмы раз примерно в семь. Если принять во внимание еще и список источников, а довольно безвкусные иллюстрации во внимание, наоборот, не принимать, то можно сказать, что налицо вроде бы академическое издание. Созданное, однако, по заказу японских "академиков"-славистов, что невольно придает комментариям некоторую комичность.
Отчетливыми признаками академичности отмечена и другая издательская акция. Бытует, хотя и явно не бесспорное, но тем не менее устойчивое мнение, что "Записные книжки" Ильфа значительнее и важнее как "Стульев", так и "Теленка". Что важнее, что не важнее - вопрос праздный, но то, что "Записные книжки" есть выдающаяся русская проза, для меня, по крайней мере, несомненно. Издательство "Текст" предприняло полное их издание, подготовленное и откомментированное дочерью писателя Александрой Ильф. Плюс обилие авторских рисуночков и почеркушек. Плюс фотографии из семейного архива. В общем, издание что надо. Вот одна из записей: "Умирать все равно будем под музыку Дунаевского и слова Лебедева-Кумача". Так оно и получилось. Это запись 1937-го, последнего для Ильфа года.
Большая часть тех, кому знакомо имя Игоря Померанцева, - это регулярные слушатели радио "Свобода", где Померанцев много лет ведет рубрику "Поверх барьеров". Кто-то, например читатели "Итогов", знает его как тонкого эссеиста - наблюдателя жизни и языка. Как оригинального, ни на кого не похожего стихотворца его знают немногие. И это жаль, ибо Померанцев - поэт par exсellence, а его стихотворные тексты суть эссенции всех прочих его текстов - прозаических, эссеистических, радийных. "Почему стрекозы?" - так названа книжка его стихотворений, вышедшая в издательстве петербургского журнала "Звезда". Собранные в ней стихотворения - это в основном довольно элегантные верлибры, фразеологический и интонационный репертуар которых отсылает не к отечественной, а скорее к англоязычной традиции. Поэтика померанцевских стихотворных опытов помимо всего прочего лишний раз демонстрирует условность и прозрачность межжанровых границ. Кстати, о прозрачности. В последнем стихотворении сборника причудливое название книги объясняется так: "Почему стрекозы?/ Да потому,/ что их смысл прозрачен". Издана книга с благородной аскетичностью, как бы "бедно".
И уж вовсе бедно, даже вызывающе бедно издает свою серию "Библиотека журнала "Соло" Александр Михайлов, специалист по обнаружению гениев-маргиналов и извлечению их на свет божий.
Во вступительном слове к книге Михаила Иванова "Банан" Михайлов свидетельствует о том, что "вся эта книга по существу написана в Кащенко", где автор регулярно лечится от запоев. Собственно говоря, об этом и книга. На каковое обстоятельство можно было бы с полным основанием заметить, что не такая уж это для наших широт уникальная тема, если бы книга не была столь захватывающе интересной. Если попытаться в двух словах пересказать это фрагментарно-исповедально-мемуарно-дневниковое повествование, то получится достаточно банальная история о том, как не сумел творчески состояться одареннейший во всех смыслах - от художествования до жизнестроительства - человек. Но если судить по тому, как книга написана, то получается, что вроде бы и сумел. Банан (а "Банан" - это приобретенное еще в детстве прозвище автора) - и есть герой одноименной книги. Хотя и зыбкая, но все же дистанция между физически существующим автором и автором-персонажем достигается старым, но надежным способом - перенесением до боли очевидного "Я" в проекцию третьего лица. "Банан" Михаила Иванова - еще одно свидетельство неукоснительного правила: никто и никогда толком не знает, в каком именно месте лежит то, что он ищет всю свою жизнь.