Великодушный царь?
Илья Овчинников
Дата публикации: 28 Февраля 2001
Среди героев Достоевского , "съеденных идеей", есть двое, в ком эта болезненная черта доведена до предела: Шатов и Кириллов. О первом из них без натяжки можно сказать, что он одержим идеей самого Достоевского, которую тот позже развивал в "Дневнике писателя" - это идея о русском народе-"богоносце", который (и только он) верует в Бога истинного и призван Его именем спасти мир. Кириллов же, напротив, стоит на крайней ступени атеизма: Бога нет, верит он, поэтому каждый человек может стать Богом. А поскольку лишь он пока это понял, то стать Богом он может только через заявление высшего своеволия - самоубийство.
Одержимость идеей возникла у Шатова и Кириллова под влиянием Ставрогина, притом обоих он просвещал одновременно: " ... убеждая вас, я, может, еще больше хлопотал о себе, чем о вас . [ ... ] Поверьте, я вас, ни того, ни другого, не обманывал" . 1 Двойственность такого рода - характернейшая черта героя Достоевского вообще и героя-нигилиста в частности (так, идеи Раскольникова, Кириллова, Аркадия Долгорукого входят в противоречие с их внутренней сущностью. Поэтому многим своим поступкам и душевным движениям они искренне удивляются сами, так как их идеи требуют иного поведения). 2 Но Ставрогин - нигилист предельный, равнодушный уже и к своим идеям и поискам. Что же касается его духовных учеников, то у каждого из них есть свой "идол", свое "знамя", и каждый одержим вопросом: как этого идеала достичь?
Напоминая Ставрогину его идею народа-"богоносца", Шатов с омерзением повторяет его же собственный каламбур: "Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в Бога, надо Бога", это вы в Петербурге, говорят, приговаривали, как Ноздрев , который хотел поймать зайца за задние ноги" . "Нет, - отвечает Ставрогин, - тот именно хвалился, что уж поймал его ... Скажите мне: ваш-то заяц пойман ли аль еще бегает?" 3
Л.И.Сараскина справедливо сопоставляет с этим выражением слова Спешнева , сказанные Достоевскому во время их инсценированной казни. Как рассказывает Ф.Н.Львов, Достоевский, "подойдя к Спешневу, сказал: "Nous serons avec le Christ" ("Мы будем вместе со Христом") . - "Un реu de poussiere" ("Горстью праха"), - отвечал тот с усмешкою" . 4 "Соус из зайца" ... "мы будем со Христом горстью праха" - все это были фразы одного лексикона, болезненно знакомого Достоевскому ... " 5 Но если слова как прототипа, так и героя - действительно неуместны и циничны, то Ноздрев и его заяц упомянуты в данном, отнюдь не каламбурном, контексте не случайно.
Как мы помним, Степан Трофимович Верховенский говорил: "Этот Базаров это какая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном ... они же первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее . Посмотрите на них внимательно... они счастливы, они победители! Какой тут Байрон!" 6 На вопрос, почему "они" отвергли Базарова, мы уже постарались дать ответ. Но примечательно, что Степан Трофимович, задавшись целью понять молодое поколение, первым делом берется за книги - за "Что делать?" и "Отцов и детей" . Этим косвенно подтверждается наше предположение о том, что одну из причин развития нигилизма Достоевский видел в появлении тургеневского романа, утолившего жажду читающей публики по образцам для подражания.
Вспоминая Базарова, нам следует вновь обратиться к очерку Тургенева "По поводу "Отцов и детей": "На его [базаровского типа] долю не пришлось - как на долю Онегина или Печорина - эпохи идеализации, сочувственного превознесения". 7 Однако со временем в общественном сознании (а тем более - у доводившего все до последствий Достоевского, тем более - у его героев) образ Базарова вышел за пределы своего первоначального наполнения и, подобно Онегину или Печорину, стал символом конкретного, известного (или кому-то неизвестного) явления: "Герои романа, и прежде всего Евгений Базаров, зажили некоей самостоятельной жизнью, как бы отделились от своего создателя..." 8 Исходя из этого, можно с уверенностью предположить: Достоевский, сказав устами Степана Трофимовича о Базарове как о "смеси Ноздрева с Байроном", дал условную (хотя вряд ли исчерпывающую) характеристику нигилизма вообще.
Исследователь пишет по этому поводу: "Базаров окружен тем трагическим, героическим ореолом, который ассоциируется у Степана Трофимовича с Байроном, тогда как в резкости, грубости и ломании Базарова проглядывает прежде всего Ноздрев" . 9 Данный комментарий, вероятно, справедлив с точки зрения Степана Трофимовича, западника; но здесь проигнорирована позиция Достоевского. А между тем, если попытаться взглянуть именно с нее, мы можем получить прямо противоположный результат.
В "Дневнике писателя" за 1877 г. Достоевский пишет: "...словом "байронист" браниться нельзя... Байронизм появился в минуту страшной тоски людей, разочарования их и почти отчаяния... Это была новая и неслыханная еще тогда муза мести и печали, проклятия и отчаяния. Всякий сильный ум и всякое великодушное сердце не могли и у нас тогда миновать байронизма" . 10 Иными словами, Достоевский повторяет мнение Писарева о базаровщине: болезнь века поначалу пристает к незаурядным людям. 11
Но между строк (как у Писарева , так и у Достоевского ) читается и другое: "болезнь века" очень скоро пристает к Ситниковым, Лебезятниковым, Лямшиным - тем, кто может опошлить и сделать вульгарной любую благую идею. Тогда наступает ситуация, при которой Герцен с полным правом может назвать "базароидов" "Собакевичами и Ноздревыми нигилизма", а "базаровщина" и "байронизм" становятся ругательными словами, приобретают уничижительный оттенок. Об этом говорит сам Достоевский еще в 1861 г., - не только задолго до великих романов и "Записок из подполья" , но даже до появления "Отцов и детей"! И следующие его слова перекликаются со многим из написанного позднее, когда концепция нигилизма была уже в основном проработана писателем.
"Были у нас и байронические натуры. Они большей частью сидели сложа руки и ... даже уж и не проклинали ... Они даже смеялись над Байроном за то, что он так сердился и плакал ... Они говорили, что и не стоило сердиться и проклинать, - что все уж так гадко, что даже пальцем пошевелить не хочется и что хороший обед всего дороже. 12 Иные же ... начали набивать свои карманы и опустошать карманы ближнего... А мы смотрели с благоговением, разиня рот и удивляясь. Что ж? говорили мы друг другу, ведь это у них тоже по принципу... мы даже и в этом находили какую-то утонченность байронизма, дальнейшее его развитие, еще неизвестное Байрону... "Вот до чего, - говорили мы, - может довести отчаяние; человек сгорает добром... кипит жаждой деятельности, но действовать ему не дают... 13 и вот - он ворует платки из карманов. 14 И как чистосердечны, как ясны душой вышли многие из нас из всего этого срама... почти все, кроме, разумеется, Байронов" . 15
Вот и убедительное возражение словам Н.Ф.Будановой о том, что "в резкости, грубости и ломании Базарова проглядывает прежде всего Ноздрев". Вот и более конкретное указание Достоевского на западническое происхождение базаровщины и нигилизма, чем не вполне определенные слова об "оторванности от почвы"; получается, что непривлекательные черты нигилизма воплощены не только в ноздревском начале, а и в байроновском тоже (если не в первую очередь!). На это вполне можно возразить: зачем же смешивать байронизм подлинный, тоскующий, с байронизмом опошленным? Верно, смешивать не стоит. Но чуть дальше мы попытаемся показать, что в глазах Достоевского и истинный байронизм к благодатным последствиям не приводит.
Пока же остановимся на Ноздреве. Грубость Базарова, местами нарочитая, действительно напоминает этого персонажа гоголевской поэмы. Но развязность Ноздрева, его любовь ко вранью, шампанскому и бессмысленным авантюрам - черты внешние. Можно объявить их непривлекательными (что будет не вполне верно); но вряд ли можно будет оспорить тот факт, что бурная деятельность Ноздрева начисто лишена всякого личного эгоизма. Вероятно, он не очень умен; но ни одно из сомнительных начинаний Ноздрева не приносит (и не может принести) ему никакой выгоды. Трудно заподозрить этого героя в том, что у его деятельности имеется та или иная высшая цель; но эта активность, в любом случае, направлена не на самого себя, не на удовлетворение личных потребностей за счет окружающих. (Куда именно она направлена, впрочем, сказать трудно - куда-то в пространство.)
Приведенное упоминание о Ноздреве в беседе Шатова со Ставрогиным не может быть у Достоевского случайным. Как мы помним, Ставрогин говорит, что Ноздрев будто бы поймал зайца, и затем спрашивает Шатова: "Скажите мне: ваш-то заяц пойман ли иль еще бегает?" 16 (То есть, верует ли Шатов в Бога.) Было бы абсурдно делать из этих слов вывод о том, что в Бога верует Ноздрев. Но в отличие от Байрона и его вульгарных последователей, которые разочаровались во всем и которым якобы нечего делать, Ноздрев одержим ловлей своего "зайца" и находится поэтому в гармонии с самим собой, И нигилизм, в видении Достоевского, причудливо (или, скорее, монструозно) сочетает в себе начало западническое и начало исконно российское, которое выражается в страсти по ловле того или иного "зайца".
От Байрона же в нигилистах Достоевского и вправду немало. Самые простые доказательства данного факта лежат на поверхности: нет нужды пояснять, как много "байронического" (в серьезном, не в ироническом, смысле) в Онегине и Печорине . 17 Не менее очевидно сходство с Печориным наиболее "воинствующих" нигилистов Достоевского: Николая Ставрогина ("Печориным-сердцеедом" называет его Липутин) и - в меньшей степени - Подпольного; только сходство это - со знаком минус в первом случае и со знаком плюс - во втором.
Безусловно, Подпольного трудно поставить на одну доску с величественным аристократом Печориным; слишком уж в разных масштабах действуют один и другой. Однако сам Достоевский открыто заявляет о принадлежности их к одному и тому же типу ("Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров прошедшего недавнего времени"). 18 В "Ряде статей о русской литературе" Достоевский говорит о Лермонтове : "Наши чиновники знали его наизусть, и вдруг все начали корчить Мефистофелей, только что выйдут, бывало, из департамента", 19 - эти иронические строки сразу напоминают Подпольного с его "литературными мечтаниями".
Наряду с этими формальными признаками сходства, в "Герое нашего времени" , "Записках" и "Бесах" есть важнейший сквозной мотив - ведение записок главными героями. Такого рода исповедь как важнейший метод психологического анализа дает в трех случаях совершенно разные результаты. "Исповедь Руссо имеет уже тот недостаток, что он читал ее своим друзьям", - говорит рассказчик в предисловии к "Журналу Печорина". 20 С этой точки зрения исповедь Печорина, можно сказать, безукоризненна: в том, как она написана, ощущение потенциального читателя, собеседника, доведено до минимума (хотя это и кажется невозможным). В записках "того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки", 21 абсолютно нет той "изломанности" слога, которая присутствует в "Записках" и "Исповеди Ставрогина"; если там, как мы читали у М.М.Бахтина , - это следствие того, что пишущий невольно предвосхищает оценку возможного читателя, то здесь это чувство отсутствует вполне.
Прямой перекличкой с вышеприведенной мыслью из "Героя нашего времени" являются слова Подпольного из финала первой части "Записок": "...Руссо, например, непременно налгал на себя в своей исповеди, и даже умышленно налгал, из тщеславия... Я же пишу для одного себя и раз навсегда объявляю, что если я и пишу как бы обращаясь к читателям, то единственно только для показу, потому что так мне легче писать" . 22 Здесь видно уже только из вызывающей интонации, что герой с напряжением ожидает читательского суда.
Но, в отличие от Печорина - в некотором смысле, предельного "байрониста" - и его записок, Подпольный в процессе припоминания событий своей жизни ощутимо меняется. Невольная потребность вспомнить о себе все дает герою "нравственный ориентир для праведного суда над собой". 23 В отличие от Печорина, чей дневник фактически обрывается на произвольном месте (а мог бы быть оборван и раньше, и позже - принципиального значения это бы не имело ), герой "Записок" "не выдержал и продолжал далее" . 24 Как заключает по этому поводу Л.И.Сараскина, "наказание состоялось". 25
Если в Печорине байронический дух доведен до трагического предела, если в Подпольном он присутствует лишь на пародийном уровне, то в нигилисте Ставрогине есть и то, и другое (вот и самая жуткая "смесь", вот и еще одно "фиктивное лицо, не существующее вовсе... ни на что не похожее"). Если у Печорина предположение читателя, кажется, действительно отсутствует, то в исповеди Ставрогина неустановка на реакцию другого является принципиальной, воинствующей позицией. Без читателя, как пишет М.М.Бахтин , "Ставрогин не способен себя самого принять, но в то же время не хочет принять и суждения другого о себе". 26
Если Печорин рассказывает обо всех своих поступках с холодным спокойствием, то Подпольному оно недоступно (и потому он не обречен). Ведя речь о чем бы то ни было. Подпольный всюду забегает вперед, начинает заранее оправдываться; потом это его злит, и он готов наговорить на себя лишнего - уж лучше, представляется ему, показаться еще хуже, чем ты есть, нежели принять раскаивающийся вид. В исповеди Ставрогина же такого рода ломание совершенно отсутствует; напротив, здесь даже есть подобие печоринской холодности.
Но для Печорина почти не осталось неразрешенных вопросов; он слишком хорошо знает сам себя и не нуждается в оценке другого; поэтому он действительно не видит, не чувствует возможного читателя. Ставрогин, при всем желании, на такую установку не способен: он "как бы отворачивается от нас после каждого брошенного нам слова. <...> Стиль прежде всего определяется цинически игнорированием другого, игнорированием подчеркнуто намеренным". 27 В стилистике журнала Печорина нисколько не чувствуется вызова - в то время как исповедь Ставрогина проникнута этим чувством от начала до конца; за видимым хладнокровием рассказчика как раз и скрывается, пусть даже и невольный, вызов. Тем самым, исповедь не снимает грехов с души Ставрогина, не становится ступенью на пути к очищению, "и бессильным чем-либо помочь оказывается "рецензент" Тихон" . 28
Достоевский говорит о "байроническом типе: "В Печорине он дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И все та же жажда истины и деятельности, и все то же вечно роковое "нечего делать"!" 29 Не будем забывать о том, какому литературно-историческому типу соответствует Печорин; его "роковое "нечего делать" обусловлено обстоятельствами эпохи. Он как раз из тех, чьи "сильный ум и великодушное сердце не могли миновать байронизма". Печорин всерьез ощущает свою оторванность от внешнего мира и смотрит на него со стороны. Почти все его связи с окружающим миром либо случайны, либо берут свои корни в прошлом; поддержание этих связей на данный момент вызвано лишь скукой. Стремясь, насколько возможно, убежать от мира, Печорин вполне укладывается в "байронические" рамки.
Итак, образ Ставрогина, с одной стороны, восходит к Печорину; но прототипами как его, так и его духовного отца, - Степана Трофимовича - являются "люди сороковых годов", люди уже не печоринского поколения, люди более деятельные. И, тем не менее, около-"байроническое" начало (включающее в себя в данном случае как минимум ощущение своей "особенности", космополитизм, разочарование в возможности найти веру), явившееся сложной составляющей нигилизма Ставрогина, досталось ему не только от Печорина.
Примечания:
1 T.10. С.197.
2 Так, мечтающий стать "Ротшильдом" Аркадий Долгорукий рассказывает о девочке-подкидыше, которую он взял на своё попечение и которая вскоре заболела и умерла. С удивлением видя, что девочка действительно его занимала и что он, не задумываясь, тратил на неё почти все свои деньги. Подросток недовольно заключает: "...если я буду так сбиваться в сторону, то недалеко уеду". (Т.13. С.80-81)
3 Т.10. С.200.
4 Цит.по: Сараскина Л.И. Федор Достоевский : одоление демонов. С.376.
5 Там же. С.381.
6 T.10. С.171.
7 Тургенев И.С. По поводу "Отцов и детей" // Тургенев И.С. Указ. изд. Т.10. С.350.
8 Тюнькин К.И. Базаров глазами Достоевского. С.111.
9 Буданова Н.Ф. Указ.соч. С.64.
10 Собр.соч. в 15 томах. Т.14. С.397-398.
11 Писарев Д.И. Базаров // Писарев Д.И. Указ.изд. Т.2. С.11.
12 Ср. со словами Подпольного: "Я скажу, чтоб свету провалиться, а чтоб мне всегда чай пить". (Т.5. С. 174)
13 Ср. там же: "Мне не дают... Я не могу быть... добрым!" (С.175)
14 Ср. с рассказом Шатова о впечатлениях от Америки: "Мы все хвалили... Раз мы едем, а человек полез в мой карман, вынул мою головную щетку и стал причесываться; мы только переглянулись с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это очень нам нравится... " (Т.10. С.112)
15 Ряд статей о русской литературе. I. Введение. Т.18. С.58-59.
16 Т.10. С.200.
17 И вот что говорит Достоевский об этом типе, чьи байронические (а следовательно - западнические) истоки очевидны (для нас и, несомненно, для самого Достоевского): "Нечего и говорить, до какой полноты, до какой художественности, до какой обаятельной красоты все это - русское, наше, оригинальное, непохожее ни на что европейское, народное". (Ряд статей о русской литературе. III. Книжность и грамотность. Т.19. С.12)
18 Т.5. С.99.
19 Т.18. С.59.
20 Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени // Лермонтов М.Ю. Стихотворения. Поэмы. Маскарад. Герой нашего времени. М., 1985. С. 385.
21 Там же. С.384.
22 Т.5. С. 122.
23 Сараскина Л.И. Бесы : роман-предупреждение. С.88.
24 Т.5. С.179.
25 Сараскина Л.И. Указ. соч. С. 89.
26 Бахтин М.М. Указ.соч. С.421.
27 Там же. С.423, 422.
28 Сараскина Л.И. Указ. соч. С.119.
29 Ряд статей о русской литературе. III. Книжность и грамотность. Т.19. С.12.