ГЛОТОК НЕСВОБОДЫ

Ужасно мне захотелось вдруг найти простого смертного, арестованного в один день с Владимиром Гусинским, и проследить, что было с этим «дядей Васей». В какую камеру он попал, был ли у него адвокат, мог ли он подать жалобу на необоснованный арест и был ли толк от этой жалобы.

Пока одни мои приятели обзванивали знакомых следователей, другие — адвокатские конторы (на предмет поиска клиентов, взятых под стражу именно во вторник тринадцатого июня), я решил на всякий случай позвонить экспертам в этой сфере, чтобы просчитать ситуацию чисто теоретически.

— Что было бы, если б на месте Владимир Саныча Гусинского оказался бы Сидор Сидорович Иванов? — игриво спросил я правозащитника Валерия Абрамкина.

— Вполне мог бы отсидеть несколько лет, — ответил Валерий Федорович.

— Чего?! — офонарел я.

— Обычный человек в подобном случае вполне мог бы провести в заключении без всякого решения суда несколько лет. Рекорд, который мне известен, — семь.

«Правозащитникам свойственно все драматизировать», — решил я. И стал вызванивать Павла Крашенинникова. Мне представлялось, что экс-министр юстиции, а ныне глава думского Комитета по законодательству даст более оптимистичный ответ. Но Павел Владимирович все подтвердил. Наш Уголовно-процессуальный кодекс, не менянный аж с тыща девятьсот шестьдесят первого года, позволяет без особых церемоний сначала отправить человека за решетку, а затем уже соображать, в чем он виноват. Соображать сколь угодно долго: если для следствия прописаны хоть какие-то предельные сроки, то для длительности суда вообще ограничений нет. И все это время человек может провести в заключении. А потом услышать: «Эй, мужик, мы тут тебя, кажись, перепутали». Суд не может доказать его вину? Но человек уже наказан до суда и вне суда. Никаких извинений, тем паче компенсаций. Чаще всего в этих случаях суд старается подогнать уже отбытый срок хоть под какую-то статью, чтобы не было уж совсем полного позора. Хотя подобная практика, по сути, и есть полный позор.

БАНЬКА ПО-ЧЕРНОМУ

Но вот вопрос: зачем нашему небогатому государству огромные траты на содержание еще не осужденных людей в тюрьмах? Многие эксперты, опять же не сговариваясь, дают один и тот же ответ: только загнав человека, по сути, в пыточную камеру, российские следователи могут хоть как-то вести дела. Сломав человека, из него выбивают нужные показания. Если у человека есть алиби — следствие в усмерть запугивает свидетелей защиты. Далее тем или иным образом обеспечивается нужное решение суда, и — дело сделано. Почему многие наши следователи не могут работать, не заполучив «клиента» в тюрьму? Здесь тоже никаких тайн. Наши шерлоки холмсы — непрофессионалы, зачастую не имеющие юридического, а часто и вообще высшего образования. Не во-

оруженные современной аппаратурой. Наконец, просто нищие — как большинство бюджетников. По данным правозащитников, средняя московская такса за прекращение средней руки (не попавшего в прессу и не наделавшего общественного шума) расследования — две тысячи долларов. Если бы у нас до суда по-западному гуляли на свободе, а сами дела невиновных разваливались в суде — этих взяток никто бы не давал. Но когда до суда ты в стоместном «курятнике», а суд явно примет решение, «продавленное» следователем и прокурором, — лучше из-под земли достать эти две штуки.

Практика «черного следствия» неконституционна: по новой российской Конституции никто не может быть лишен свободы иначе как по приговору суда. Но реальность не стыкуется с Конституцией: если на гнилом Западе человека действительно лишают свободы только суд или судья — у нас это практически всегда делает прокурор. Который потом сам же и следит за соблюдением законов. Как следит? Прокурор одного из субъектов Федерации обрисовал мне это так: «Мы живые люди, у нас есть право на ошибку». Практически нет случаев наказания следователей или прокуроров за незаконные аресты. Валерий Абрамкин рассказывал мне, что начальник одного из УВД Москвы (с высшим юридическим образованием!) искренне не верил, что незаконный арест в этой стране можно оспорить в суде. Прокуратура независима, неподотчетна и неподсудна. Че хочу, то и ворочу.

Самое пикантное, что это «старое доброе» сталинское понимание роли прокуратуры в России накрепко «забито» в ту же самую ультралиберальную Конституцию девяносто третьего года.

Ав-то-ра!!! Ав-то-ра!!!

ACHTUNG! MINEN!

Первое, что сделала Восточная Европа, уйдя из соцлагеря, — разминировала свое законодательство от актов, принятых при социализме. Мы же ловим, судим и сажаем преступников (и невинных людей) по УПК, принятому в другой стране. Вот как бы нечаянно забыли его поменять. Мы разрешаем гражданские споры по Гражданскому процессуальному кодексу опять же другой страны. Страны, которая искренне считала любого подавшего в суд спятившим. Когда я учился в мединституте, на кафедре психиатрии нам несколько раз повторили: человек, который при любом житейском споре стремится подать иск (ну хотя бы оспорить через суд свое увольнение с работы) — наверняка шизофреник. ГПК РСФСР как раз и писался для того, чтобы раз и навсегда отбить у нормального гражданина желание решать гражданские споры в суде. Павел Крашенинников по моей просьбе «найти десять отличий» нарисовал мне такую картинку. Если англичанину приспичило судиться с транспортной фирмой за побитую при переезде мебель, суд сам поможет грамотно составить иск и отправит его ответчику почтой. Попробуй не прийти: вкатят штраф за неуважение к суду, твое имя попадет в судебную хронику не в лучшем свете, а следующую повестку тебе вручит приятный во всех отношениях двухметровый пристав. У нас тебя будут отговаривать сутяжничать (все равно, братан, ниче не выйдет); иск ты будешь писать сам (потом его и не примут за неграмотность — ты ж не адвокат); если чудом примут — тебе предложат отнести повестку дюжим грузчикам и их пахану самому. Хорошая получится встреча, добрая такая. Неявки ответчика на суд будут тянуться годами. И так — пока ты не разоришься на судебных издержках и не бросишь это грязное дело. Гражданское судопроизводство в этой стране до сих пор НЕ рассчитано на гражданское общество, где люди вступают в гражданско-правовые отношения и вообще ЖИВУТ. Если учесть, что после августа девяносто восьмого почти каждое юридическое лицо в России либо истец, либо ответчик, — советский ГПК фактически парализовал наше гражданское судопроизводство.

Жилищный кодекс не менян аж с андроповского восемьдесят третьего года! Я не удивлюсь, если завтра какой-нибудь благообразный подонок откопает в нем основания признать незаконной и приватизацию жилья по Гавриилу Попову, и всю последующую жизнь рынка недвижимости в России.

Имплантацию советского УПК, советского ГПК, советского ЖК, советской прописки и советской армии с дедовщиной и проч. в динамичную жизнь демократической рыночной России у нас привыкли считать досадной неряшливостью, бардаком, беспределом и нагромождением случайностей. Я же не склонен так думать.

Где-то в девяносто втором на Грушинском фестивале (а он, как известно, проходит в полевых условиях) мое внимание привлекла очень уж дорогая палатка и не по-лесному прикинутый ее хозяин. На заре реформ такое зрелище на Груше было в диковинку. Мне сказали, что это старый каэспэшник, но ныне процветающий московский юрист весьма редкой специализации: он минирует договора. То есть закладывает в них пункты, благопристойные с виду, но создающие такие внутренние противоречия, что бедным подписантам впоследствии мало не покажется.

И я тогда еще подумал: если можно заминировать какой-нибудь заурядный «Договор о поставке прокладок с крылышками из пункта А в пункт Жо» — почему нельзя заминировать конституцию или законы? Возможно, это даже легче: к каждому такому акту прикладывают руку очень много умников, а у семи нянек дитя — сами понимаете.

Вот мы и живем в правовом минном поле. Зачем это сделано? У меня на сей счет версия топорная до безобразия. Вспомним, как прошлая Дума денонсировала «Беловежские соглашения». Российские левые до последнего момента надеялись на реставрацию советской власти и сведение счетов со всеми, кто так или иначе участвовал в реформах — от Гайдара и Чубайса до клерка, всего-навсего удачно прошедшего служебную лесенку в рыночных структурах. Для этого надо было сохранить в девственной целости советскую систему контроля над жизнью и свободой гражданина.

А она включала:

а) возможность властей лишить ЛЮБОГО человека свободы даже без решения суда и сломать его в местах лишения свободы;
б) возможность властей призвать гражданина мужского пола в армию и сломать его там, если потребуется;
в) невозможность для гражданина удрать в другую страну или найти укромное место внутри нее;
г) невозможность для гражданина защитить себя в гражданском суде.

Теперь посмотрим, что из этого уцелело. Практически все. Сесть в тюрьму по-прежнему легче, чем в трамвай. Выпасть из привычного уклада жизни не в зону, а в казарму (но с теми же последствиями) — в общем-то тоже легче легкого. Защищать себя в суде опять же практически невозможно. Свобода перемещения внутри страны по-прежнему ограничена РАЗРЕШИТЕЛЬНОЙ, А НЕ УВЕДОМИТЕЛЬНОЙ (вопреки собственным законам и Конституции) регистрацией. Единственное, что поменялось, — стало можно легально отсюда уехать, если найдешь страну, которая тебя примет. Но не может же вся социально активная Россия уехать из России. Стало быть, это не выход...

ВЪЕХАЛИ?

Вы, наверное, ждете, как я буду притягивать сюда за уши арест Гусинского. Не дождетесь, не буду. Трое суток в малонаселенной камере с холодильником, телевизором и «интеллигентными людьми» вряд ли имеют прямое отношение к практике «черного следствия». Но громкое дело заметного человека заставило российский бомонд ПРИМЕРИТЬ СИТУАЦИЮ НА СЕБЯ. И сделать вывод, что не демонтированная советская МАШИНА контроля за жизнью и свободой гражданина может наехать в том числе и на человека из бомонда. Нормы вечно живого УПК РСФСР позволяют арестовать кого угодно. Были бы «основания полагать», что человек может скрыться или чинить препятствие следствию. А эти «основания полагать» в голове следователя и прокурора найдутся всегда. Значит, как бы ни было противно ломать любимую машину — это придется делать. Хотелось подержать порох для оппонента сухим — но тут-то и выяснилось, что не сегодня-завтра сей порох может рвануть у тебя в кармане, после чего и «Виагру» уже не назначишь — будет некуда.

Дело даже, по моему разумению, не только в том, что каждый думец теперь боится оказаться в Бутырке и поэтому хочет привести ее в божеский вид. Хотя и в этом тоже: сегодня примешь звериный УПК — завтра же по нему и сядешь. Сегодня пугаешь политического оппонента отсидкой в далеко не швейцарской тюрьме — завтра сам окажешься в далеко не американской. Но американские конгрессмены, как мне кажется, заботятся о тюрьмах не только потому, что не зарекаются от тюрьмы и от сумы. И не потому, что они абстрактные гуманисты. Я думаю, ими движет элементарный прагматизм. Сегодня разведешь в зонах туберкулез — завтра тебе же и спасать от него страну за бюджетные деньги. Сегодня законсервируешь дикости в армии — завтра именно твой сын не сумеет откосить, и его лечение очень дорого тебе обойдется. Сегодня радуешься, как ребенок, что суд (руководствуясь заминированным Гражданским процессуальным кодексом) не принял иск против твоей фирмы — завтра не примут твой. А это все — пиастры, пиастры и еще раз пиастры. Их терять не хотца...

Когда каждый знает, что завтра он может быть безо всяких оснований вырван из нормального контекста жизни черт-те куда — в такой стране очень трудно писать бизнес-планы. Россия, возможно, и обогнала кого-то из бывших соратников по соцлагерю по темпам роста ВВП и количеству «Макдоналдсов», но далеко отстала от Восточной Европы по становлению скучной жизни. Здесь, пожалуй, имеет значение даже не сам уровень спокойствия — но «ножницы» между качеством жизни и ее предсказуемостью. В совке отсидка в местах не столь отдаленных была для многих «настоящих мужиков» обычным фактом биографии. У соседа две «ходки», а у меня три. ЛИЧНОЙ экономической и социальной активности ни у кого не было, думало и решало за всех государство, работали все на него, а не на себя. Бизнес-планов тогда не писали. Поэтому, садясь в тюрьму, по большому счету никто из контекста советской жизни и не бывал вырван — он оставался на месте. Сейчас ситуация диаметрально иная: угодив под МАШИНУ, российский гражданин попадает из относительно прорисованной демократической и рыночной картинки прямиком в СССР, причем отнюдь не во времена благостного застоя. А это уже совсем иной расклад, в котором «чем больше вырастешь — тем больнее падать». Похоже, наш политический истеблишмент начинает это осознавать.

В девяносто втором году один из первых сводов поправок, смягчающих Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, прошел большинством то ли в три, то ли в четыре голоса.

В двухтысячном закон о внесении подобного пакета поправок, цивилизующих наше звериное уголовное правосудие, набрал в первом чтении в Думе почти четыреста голосов «за», ни одного «против» и ни одного воздержавшегося. Абсолютный рекорд.

Проснулись? Хотелось бы надеяться...

Масштабная судебная реформа, слом основной части совковых нормативов, по которым мы все еще имеем несчастье жить, вроде бы запланированы в Думе на после каникул.

Ну, а я сижу и дрожу. Вдруг не успеют до очередного хода оппонентов, считающих десять лет реформ преступлением, которое они хотели бы судить по советским законам советским судом при советской прокуратуре?

Борис ГОРДОН

На фотографиях:

РЕДКИЙ КАДР: ПАВЕЛ КРАШЕНИННИКОВ ЕЩЕ В МУНДИРЕ. НА ДНЯХ В АППАРАТЕ ЕГО КОМИТЕТА В ДУМЕ Я УСЛЫШАЛ: «САМОЕ СМЕШНОЕ, ЧТО ГУСИНСКИЙ БЫЛ АРЕСТОВАН ПО ЗАКОНУ. ТОЛЬКО ЗАКОН ЭТОТ ПИСАЛИ В ПРОШЛОМ ВЕКЕ И В ДРУГОМ ГОСУДАРСТВЕ»
КОГДА-ТО ПОПРАВКИ ВАЛЕРИЯ АБРАМКИНА В ИТК РСФСР ЕЛЕ-ЕЛЕ ПРОШЛИ ЧЕРЕЗ ДЕПУТАТСКИЙ КОРПУС. А СЕЙЧАС ПРАВОЗАЩИТНИКИ ШУТЯТ: ЕСЛИ ПО ОСЕНИ ЕЩЕ ПАРУ ОЛИГАРХОВ СХОДЯТ В БУТЫРКУ — ДУМА ТОЧНО ПРИМЕТ СУДЕБНУЮ РЕФОРМУ ЕДИНОГЛАСНО!
В материале использованы фотографии: Виктора БРЕЛЯ, Льва ШЕРСТЕННИКОВА, «ЛИЦА»