или Как я комментировал Олимпийские игры в Сиднее

GAME OVER

Встретился я с Владимиром Гомельским. Интеллигентный, между прочим, человек, хотя и главный редактор спортивной редакции Российского телевидения. Он мне говорит: «Хочу пригласить тебя на Олимпиаду, поможешь мне в штабе, подскажешь молодым, жду от тебя разнообразных идей». Я сразу согласился и тут же так травмировал ногу, что на три месяца выпал из общественной жизни, отчего и стал писать заметки «Человек у телевизора». А где я еще с костылями мог оказаться?

За время моего вынужденного простоя на РТР все переиграли, и мне за пару недель до отъезда сообщили: «Едешь комментатором, за тобой теннис и конный спорт». Все как в анекдоте: «Посылают на Запад нашего разведчика: «Вы плейбой, сын миллионера, сорите деньгами налево и направо...» Тут звонок из финансового управления. Посылающий: «Да. Есть. Все понял... Легенда меняется — вы нищий».

Дальше писать надо кровью. Я сделал десять фильмов, еще больше телепрограмм, но никогда не вещал в микрофон: «Мяч слева, игрок справа...» Про теннис я еще кое-что знаю, но на всякий случай взял слово с Тарпищева, что он будет на репортажах сидеть со мною рядом. Шамиль Анвярович человек обязательный, тут я мог быть спокоен. Но последний раз я писал про конный спорт в 1980 году в журнале «Юность». В том моем материале немалая глава была посвящена Елене Петушковой, знаменитой наезднице, олимпийской чемпионке.

Выудив из старой записной книжки телефон Елены Владимировны, я ей позвонил. Невероятно, но она узнала меня по голосу. Я сообщил, что вот уже десять лет обозреватель в «Огоньке». Она удивилась: «А «Огонек» жив?» Я заметил, что в свою очередь собирался узнать, жив ли конный спорт? Выяснив, что из всей конной программы Игр (троеборье, конкур, выездка) Россия представляет всего лишь двух наездниц в выезде, успокоился. Как потом выяснилось, зря.

Чувствовать себя спокойным мне за ближайшие три недели не пришлось ни разу.

11 сентября вылетели из Москвы. Корейским самолетом, через Сеул. Там пересадка на другой корейский лайнер и прямиком в Сидней. Десять лет я не ездил со спортивными журналистами. Приятно, что поколения сменились, а традиции остались. Пьянствовали от Москвы до Сеула безостановочно. Облевали проход в корейском аэробусе. Такой рейс лет десять назад мог быть только в Красноярск на cпартакиаду. Теперь мы свободная страна.

От Сеула до Сиднея в «джамбо» («Боинг-747»), вопреки правилам, спиртное уже не разносили. Впрочем, и подавать его было некому. Салон огромного лайнера храпел. Бойцы отдыхали. Набирались сил перед тяжелой работой.

12 сентября. В Сиднее приземлились поздно вечером. К ночи аккредитовались. Народ ожил, отправил сумки по номерам и отправился в бар размером с футбольное поле и с таким же грохотом внутри. В чем-то мы вполне безболезненно вошли в мировую цивилизацию, поскольку она, представленная спортивными журналистами почти двухсот стран, выпивала и качалась точно так же, как и ее коллеги из России. Впрочем, это преувеличение. Мои соотечественники, товарищи по перу, нет, по микрофону, от пива не качаются.

13 сентября. Никогда не мог предполагать, что второй раз за год окажусь в Австралии. В Воронеже так часто не бываю. В чем разница двух белых рас: русских и всех остальных. Наша каторга — это Магадан, Колыма или в лучшем (или худшем) случае вымершая степь в Казахстане. Их каторга — это Австралия. По удаленности то же самое, зато пальмы, попугаи, океан.

Вечером — генеральная репетиция открытия. Выдали три пропуска. Никто, кроме меня и Жолобова, дойти до стадиона не захотел. Мы с Олегом по незнанию сделали бешеный круг, но зато первыми увидели невероятное зрелище. Что обсуждать, если главный стадион Игр построен с расчетом на церемонию открытия. Но главное — как будет зажжен огонь, не репетировали. Эта церемония приобретает чуть ли не решающее значение на Олимпиадах.

14 сентября. Теперь можно оглянуться и рассказать, где мы живем. А живем мы в бараках. Но так же, как и английская каторга отличается от нашей, так же австралийские бараки ничего общего не имеют с отечественными. Коридор, по обе стороны комнаты на одного человека, между двумя комнатами — кабина с душевой и умывальником. Коридор заканчивается большой верандой, где есть холодильник, раковина, электрочайник и круглый стол. У стены диван. Толщина всего — стен, потолка, пола-- в несколько сантиметров. Мой сосед по отсеку Кирилл Набутов. Кирюша ростом под 190 см и немалого веса. Когда он ходит по своей комнате, у меня кровать качается, как люлька.

15 сентября. Весь день в гостиной нашего барака я помогал трем избранным комментаторам подготовиться к торжественной церемонии открытия Игр. Вся ценность моих советов заключалась в том, что я мог объяснить, что стоит за строками розданного сценария. За столом нас четверо: Кирилл, Вася Кикнадзе, Петя Федоров и я. Петя пять лет работал корреспондентом в Австралии. Он умница, энциклопедист и сразу рассказал, что коала оттого все время спокойный, что находится в кайфе. Жует лист эвкалипта, а в нем какие-то наркосодержащие вещества — так проходит несчастная коалья жизнь. В тени дурманящего эвкалипта...

Сзади на диване сидит прилетевший в Сидней генеральный директор РТР Александр Акопов. Не вмешивается в обсуждение, но каждый раз его завершает. Акопов настоящий начальник. Как я это определил? Вчера мы ужинали в ресторане, и обратно домой я ехал вместе с ним в машине, которую он собственноручно вел. Движение, замечу, в Австралии левостороннее. Водитель сразу разогнался так, будто мы опаздываем к отбою. Заблудились тут же. Молча летали по ночным улицам Сиднея, но выражение лица у Акопова было такое невозмутимое, будто именно это он и предполагал сделать. Я запомнил, что наша деревня рядом с кладбищем, и искренне предложил на карте его поискать. Засмеялась только красавица жена генерального директора. Когда к исходу ночи мы наконец доехали, я с облегчением сказал: «Слава богу, вот и кладбище». Красавица жена хохотала так, что я решил: к эфиру, слава богу, меня уже не допустят.

А олимпийский огонь зажгли в воде. Огонь и вода — символы Австралии. Зрелище фантастическое. Впрочем, вы его и так видели.

16 сентября. Первые жертвы. Коля Попов опрокинул стакан кипятка на ноги своего друга Жолобова. Олега увезли в больницу на перевязку. Вечером Жолобов в нашей репортерской комнате мне говорит: «Как чай наливаю, сразу ноги болят». В это время в углу чихнул Попов. «Будьте здоровы, Николай», — с напором отозвался обваренный Жолобов.

Первый скандал у меня в теннисе. Вся сборная России одета фирмой «Рибок», но ни Кафельников, ни Сафин не могут нарушить своих контрактов. Похоже, что ребята из Олимпийского комитета России, как в прежние советские времена, не хотят принимать во внимание капиталистические реалии. При том, что замечательно умеют ими пользоваться. В этих реалиях всегда можно договориться. Но заранее. Наша привычка принимать решение в критический момент. Отравленный эфиром, чуть не написал «в критические дни».

17 сентября. Пока нет тенниса, заслан на фехтование. Оно проходит в центре города. Сидней изрезан бухтами, поэтому белоснежные лайнеры стоят вдоль набережных и небоскребов. Чуть дальше от небоскребов бесконечные ряды катеров и яхт. Зеленые холмы. Идиллия. В районе Дарлинг Харбора на набережной каждый шаг завоевываешь с боем. Наконец пробились к залу. На глазах у публики я переоделся в белую рубашку-поло с логотипом РТР. Записать подводку. То есть сказать: «Мы присутствуем...» Вскоре переоделся обратно, потому что наша девушка ничего не выиграла.

Перед этим вышел подышать на улицу. Разговариваю с прославленным нашим фехтовальщиком Марком Ракитой. Подваливает к нам мужичок: «О, русская речь!» Такое восхищение, будто на дворе, где мы стоим, 1960-й, а не 2000 год. Сейчас же нет дыры, где бы родную речь не услышал. Чем же Австралия хуже? Так что я в ответ не обрадовался. Тем более мне предстояло через праздношатающуюся толпу почти километр тащить до автобуса на себе штатив. Это участь всех телевизионных корреспондентов. Камеру им не доверяют. Ее несет оператор. «Твой трехногий друг» — так один из них определил мою обязанность.

Вокруг плясали, пели и пили, а я смотрел из-под штатива на звезды и думал, что они здесь совсем другие. Где родная Большая Медведица? Нет ее. Даже Малой нет. Вместо них Южный Крест, перенесенный, кстати, на флаг Австралии.

18 сентября. Теперь меня послали на пляжный волейбол. Берег океана. Пляж Бонди-бич. Прямо на пляже из легких конструкций — стадион. Увидев меня с микрофоном на кромке поля в уже описываемой рубашке, ближайшая трибуна дружелюбно закричала по-русски: «До свидания!» Видимо, на этом исчерпывался их словарный запас русского языка.

Девушки, которые играют в этот волейбол, мало того что в бикини, они еще с чудесными фигурами и все как одна красотки. Можно сказать, пляжный волейбол теперь мой любимый вид спорта. К тому же проходит он под музыку! В голове сразу: а в деревне Гадюкино — дожди!

В закадровом тексте я умудрился сказать, что на девушек ходят смотреть в основном молодые люди, и, наоборот, когда играют мужчины, на трибунах много женщин. Похоже, заметил я, из-за того, что Австралия находится так далеко, там не в курсе, что сейчас модно, чтобы на мужчин ходили мужчины.

Эта мысль вызвала неоднозначную реакцию у руководства канала.

19 сентября. Прилетел Сафин. Сидим вместе за столиком в теннисном центре. Подошел познакомиться с первой ракеткой мира Виталий Георгиевич Смирнов, президент ОК России. Тут же начался бурный скандал: «Какое вы имели право заявить, что мы с Кафельниковым не приедем на Олимпиаду!» Смирнов что-то в ответ. Сафин не успокаивается. После слов Смирнова: «Мне тоже за Олимпиаду не платят», я пересел. Как сказал один из присутствующих в Сиднее больших начальников: «У нас уникальный президент Олимпийского комитета. Его ненавидят все спортсмены».

20 сентября. Сафин вчера сказал после скандала: «Я даже проснулся». Но, как выяснилось, не до конца. Пролетел в первом же круге. Организм не обманешь. У него был выбор — доиграть до конца турнир в Ташкенте и стать первой ракеткой или приехать и заранее акклиматизироваться, как Женя. Но кто осудит Марата?

Теперь начался мой вид спорта, но по четным дням трансляция по договору у ОРТ, а РТР выпускает только «Дневник Олимпиады». При слове «дневник» я вздрагиваю со школьных лет.

21 сентября. Мой дебют телекомментатора. Накануне Гомельский, ничуть не нервничая, мне сказал: «Завтра утром у тебя эфир». И исчез. Я заметался: «Как эфир? Зачем эфир?» Вася Кикнадзе, видя мои муки, сжалился и отвел к техникам. Один из них брезгливо показал мне пульт: куда, какую кнопку и когда надо нажимать. Все это напоминало заезженный анекдот про космонавта из развивающейся страны. На прощание техник Саша сказал: «Надо будет, сними индификацию». Сказал и испарился. Индификация стала моим ночным кошмаром.

Теннисный день начинается в 11 часов. У меня комментарии со второго матча, значит, не раньше 12.30. По-моему, я появился на стадионе чуть ли не с рассветом. За отпущенные несколько часов я надеюсь узнать, где и как «снимают индификацию» (в конце концов сказал в микрофон два слова «аут индификейшн» и все!!!). Но сперва заявился в комнату местных техников, поздоровался, они вежливо, но напряженно, как обычно себя держат с сумасшедшими, ответили. Наконец, добрался до своего места. Правильно говорить — позиции. Она оказалась под номером семь. Буду помнить всю жизнь. Сел и увидел, что пульт совершенно другой, не имеет ничего общего с тем, что мне показывал техник Саша. Захотелось умереть тут же, на своей позиции номер семь. Взял себя в руки. Огляделся. В верхнем ряду надо мной читает книжку Акунина знаменитый Метревели. Ему предстоит репортаж по «НТВ плюс». «Алик, — подхалимски сказал я, — а ты знаешь, что Акунин грузин». Алик этого не знал. Тогда я решил усилить эффект. «Но из всех грузин ты самый гениальный, клянусь, Алик, я не шучу. Ты выдающийся теннисист, теперь такой же комментатор. Только тебя я могу слушать, других ненавижу. Алик, а на какую кнопку мне надо нажать?..»

Выяснилось, что никуда нажимать не надо, все уже включено, надо только сказать в микрофон: «Аппаратная РТР, аппаратная РТР, ответьте теннисному стадиону».

Невероятно, но ответили.

«Не слышу ваш голос», — в ушах голос добрейшего режиссера Любови Ивановны, которая единственная, кроме моей мамы, сказала, что я провел репортаж вполне прилично.

Мне и самому понравилось.

Приятно высказывать свое мнение такому количеству людей, притом абсолютно безнаказанно.

22 сентября. Чувство самодовольства меня распирает. Я уже не очень переживаю, что путаюсь под ногами у молодых при производстве «дневника». То, что они делают за тридцать-сорок минут, у меня растягивается на три-четыре часа.

С вытаращенными глазами, похожий на Петра Первого в утро стрелецкой казни, вышагивает рядом Кирилл Набутов. Он сегодня ведет «дневник», поэтому в костюме и галстуке. Жолобов пафосному Набутову, потупив глаза, сказал, что снял сюжет про кенгуру. А заранее было поставлено условие: ни на какие местные достопримечательности (а кенгуру стало именем нарицательным) не отвлекаться. Только спорт. Кирилл скривился, как от зубной боли: «Метраж?» — «Десять минут (самый большой сюжет обычно идет шесть. — Авт.), Акопову понравилось». Кирилл сморщился: «Сократи». Жолобов: «Акопов сказал показать целиком». Кирилл с отвращением пошел писать подводку к кенгуру. Жолобов, испугавшись своей шутки, побежал искать Гомельского, чтобы тот как бы от имени Акопова отменил несуществующий сюжет.

Олимпиаду обслуживают на добровольных началах прежде всего старики и старушки, разодетые, в широкополых шляпах-аробах и национальных плащах-тризабонах. Их недавние предки-каторжане (Австралии всего 212 лет) в гробу, наверное, крутятся от улыбчивых и вежливых потомков. Нация, начинавшаяся с бандитов, если не деградирует, то вырождается. Как все пожилые люди, путаницу они устраивают на пустом месте.

23 сентября. Нервничает Тарпищев. Интриги. Объявили, что Сафин не жил в деревне, а в его блоке (олимпийцы живут так же, как и журналисты) все стали чемпионами: Марат делил туалет с прыгунами на батуте. Дементьевой в деревне нравится, но Тарпищев жалуется, что за ней ходит хвост поклонников. Мудрый Кафельников тоже целый день пропадает в деревне, но ночевать уезжает в дорогой отель. А мог бы — в собственный самолет, на котором прилетел в Австралию. Но Женя не экономит.

Вечером на веранде соседского барака молодые рассуждали о проститутках. Они успели подскочить по этому делу в центр Сиднея и теперь пришли к выводу, что в Москве девки круче. Я в легкой ностальгической печали. Еще совсем недавно, когда я был такой, как они, даже мысль посмотреть на проституток, высказанная в кругу более трех товарищей, могла сделать пожизненно невыездным. Кто говорит, что в России демократия не победила? Плавно разговор переходит к тому, что можно послать по факсу в Таиланд копию паспорта, а тебе в ответ пришлют малолетнюю жену. «За сколько?» — сразу спросил кто-то. «За тысячу баксов», — ответил рассказчик. «За тысячу счастья не купишь», — глубокомысленно заметил оператор Костя Данин.

24 сентября. Кто из вас ходит на работу ежедневно мимо кенгуру? Вольер с этими символами Австралии поставили перед воротами «медиа-вилидж». Рядом клетка с попугаями всех цветов радуги. Коля Попов, забыв фирменную рубашку, днем мотался в деревню и в отсутствие потока коллег заметил случку двух сумчатых.

В восторге он прочел нам нараспев, как все поэты, свое стихотворение, предварительно назвав его гениальным: «В полдень, в страшную жару, трахались два кенгуру». Я сказал, что с удовольствием процитирую Попова в первом же репортаже. «У вас уже был пассаж», — многозначительно напомнил мне Акопов. Высказывание с пляжного волейбола начальство не забыло.

Отдал белый свитер, на который вылил кетчуп, в чистку прямо в нашей деревне. Получилось в два, а то и в три раза дешевле, чем в Москве. Обидно, что не взял зимние вещи из дому.

25 сентября. Олимпиаду вижу только вечером на мониторах в репортерской комнате. День провожу на теннисном стадионе. Но сегодня вечером наблюдал прыжки с шестом у женщин. Замечательно выглядела австралийка Григорьева, которая училась в Питере в одном классе с Алексеем Васильевым, корреспондентом из команды Набутова. Костюмы у девушек так откровенны, что, возможно, Олимпиада вернется к своему началу — когда атлеты выступали обнаженными. Но тогда в Играх участвовали только мужчины, женщинам категорически запрещалось присутствовать даже рядом. Прошло всего лишь пару-тройку тысячелетий, и, кажется, недолго осталось ждать захватывающих кадров с олимпийских арен. Тут и комментарии не понадобятся. Впрочем, команда Австралии и та же Григорьева уже снялись обнаженными для специального буклета, и «Огонек» публиковал некоторые снимки. Прямо скажем, фотографии получились у них красивыми.

Но главное для меня событие дня — это матчи Дементьевой с Докич (австралийки из Югославии) и Кафельникова с бразильцем Куэртеном. Накричался, как Николай Николаевич Озеров. Но страшно нервничал, чтобы не сорвалось ненормативное слово. Еще больше нервничал из-за того, что если об этом думаешь, обязательно ляпнешь. Но вроде пронесло. Юмашев, который сидел неподалеку и наблюдал, как я размахиваю руками, позвонил в Москву дочери и спросил, как ей матч? Поля ответила, что в Москве ничего не показывают.

Куда я тогда орал?

Идет дождь, матчи отменили до середины дня. По пресс-центру слоняется самый знаменитый теннисный обозреватель Бад Коллинз в штанах немыслимой раскраски. Причем каждый день он их меняет. Что с человеком делает возраст?!

Полуфиналист Кафельников на тысячный вопрос: «Как вы относитесь к тому, что нам говорили, будто вы не приедете?» — ответил, что «чиновники, которые изобретают подобное, приходят и уходят (я думал, он сейчас скажет «а я — навсегда», но не угадал), а я играю не для них, я играю за свою страну».

Ходил с Васей Кикнадзе на барбекю. Для этого надо протопать не меньше километра по нашему пресс-центру вдоль бесконечных комнат и залов всех телекомпаний мира...

...Все, что пожарено на решетке, — национальное австралийское блюдо. В меню есть мясо кенгуру. Но вилка и нож на него не поднимаются. Стейк — другое дело, абстрактное мясо, а тут вспоминаешь стихи Попова...

27 сентября. Лена Дементьева играет финальный матч. Раньше про нее можно было сказать: комсомолка, спортсменка, отличница, наконец, просто красавица. Шансов выиграть у темнокожей Винус — старшей из сестер Уильямс — у Лены, прямо скажем, было немного. Перед началом встречи я смотрел, как разминается Уильямс. Куча народа вокруг. Нет только папы, который записан во все протоколы как тренер, зато рядом легенда американского тенниса Билли-Джин Кинг и Зина Гаррисон. Когда-то Зина, тоже темнокожая теннисистка, что в общем-то нечастое явление, теннис не баскетбол, поднималась до первой десятки. У меня с ней получилась забавная история. В 1988 году на женском турнире в Индианаполисе, где я находился в роли руководителя советской делегации (в составе: Савченко, Зверева и руководитель), я попал в одно такси с Гаррисон. «А правда, что Зина русское имя?» — спросила она. Я подтвердил, да, правда. И это настолько втемяшилось в голову, что в материале, который я передавал в «Советский спорт», я написал «Зинаида Гаррисон».

Вечером «меня перегоняли» для канала «Культура». Лучше бы я себя не слышал.

Тарпищев, на которого я так надеялся, через каждые два гейма убегал с комментаторской позиции в первые ряды подсказывать. Не знаю, слышали ли его Кафельников или Дементьева, по-моему, он это делает ради собственного спокойствия. Зато я только и успевал говорить: «Сейчас нас покинул Шамиль Анвярович, а теперь Шамиль Анвярович снова с нами». Когда Шамиль исчезал, я с ужасом думал, что же мне говорить на переходах? Но в итоге даже не успел сказать все, что хотел.

Вечером сели придумывать, как завершать Олимпиаду. Трансляция закрытия достается по соглашению ОРТ. Мозговой штурм закончился в 4.30 утра со стандартным итогом: хохотали до истерики, но ничего не решили. Петя Федоров вспомнил, что волейбол в Австралию завезли русские. Это покруче, чем первый паровоз братьев Черепановых.

28 сентября. Кафельников сегодня сыграл свой золотой матч. Он продолжался 3 часа 45 минут. Причем даже после 3 часов 20 минут соперник Кафельникова Томас Хаас бегал по корту как ни в чем не бывало, что заставило вспомнить о чудесах немецкой фармакологии. Через два часа после начала я ушел с трибуны (четное число — трансляции у ОРТ), лег на травку и по звукам, доносящимся с арены, пытался определить, что происходит. Шамиль по традиции бегал вниз, когда Кафельников после перехода играл на стороне трибуны, где мы сидели. На сей раз бегал не от меня, а от вице-премьера Валентины Ивановны Матвиенко.

Я лежал, глядел в голубое австралийское небо. В России наступало утро, и на той стороне земного шара лежали, а не стояли — вверх тормашками — мои любимые и близкие. Я думал, что так тратить нервы за суточные — преступно.

...Утром, после ночного совещания, я не уехал сразу на стадион и услышал, как в соседнем «отсеке», где живут Жолобов и Попов, Олег пародирует мой репортаж. Со страшным кавказским акцентом, но с моими интонациями, он говорил: «Тройной мачт-болл! Спасибо вам, Шамиль Анвярович, за это...»...

В момент, когда у Кафельникова матч-болл, у меня зазвонил на весь стадион мобильник. Как назло, я его никак не мог достать из кармана, а потом открыть. Жолобов, который в этот день вел «дневник», позвонил спросить: можно ли при любом раскладе сделать с Кафельниковым интервью?

Кафельникова мой звонок не отвлек, он выиграл. «Если бы проиграл, убить тебя мало», — сказал мой товарищ, мой бывший зам. главного редактора «Огонька». Все же спорт калечит, если не впрямую, то психику человека точно.

Кафельников отдал три минуты российскому телевидению прямо на стадионе. Вечером я снова поехал беседовать с ним уже для «Вестей». В так называемый «Русский дом», поскольку Женя, верный своим традициям, в этот же вечер улетал домой, в Германию.

«Русский дом» — изобретение еще советского начальства. В фешенебельном районе, с видом на бухту, вдали от Олимпийской деревни, олимпийских арен и заодно от олимпийцев начальство здесь проводит время, иногда приглашая спортсменов-чемпионов. Все как в песне: «А за городом заборы, за заборами вожди». То есть тоску по России, ее борщу и блинам спортивные начальники в себе здесь заглушают. Нет, не получается пока у наших выходцев из комсомола быть вместе с народом. Для этого, наверное, надо Кембридж или Гарвард окончить. Может, у их детей получится.

29 сентября. Попал на волейбол. Навязался в компанию к Кикнадзе, который его ведет. Умница Вася меня опекает. Его папа Александр Васильевич году в 45-м или 46-м ухаживал за моей мамой, поэтому отношения у нас родственные, при этом Вася, младше меня лет на пятнадцать, относится ко мне, как старший брат к младшему.

Пошли в буфет. Вася говорит: «Я, пожалуй, вернусь на позицию, через пять минут эфир, ребята в аппаратной будут нервничать» (!!! Авт.)

30 сентября. За то, что я вчера болтался на волейболе, Гомельский отправил меня в ссылку — на конный спорт. Выехал на поезде ни свет ни заря. Надел в дорогу рубашку РТР, как матросы чистое белье, — это чтобы меня президент российской Федерации конного спорта узнал. Наконец добрался. Огромный парк с вытоптанным полем. Еще бы: 60 тысяч зрителей толкутся каждый день, больше в десять раз, чем на волейболе. Может, оттого, что волейбол (по Федорову) сюда завезли русские, а лошадь попала в Австралию вместе с человеком.

В пыли ходят хорошо, даже изысканно, одетые джентльмены и леди. Конный спорт, похоже, единственное, что их связывает с матерью-природой. Президентом Международной федерации долго была принцесса Анна, дочь английской королевы, а сейчас донья Пилар де Бурбон, сестра испанского короля. И я как бы с ними на одном поле...

Кстати, несмотря на просьбу Ее Высочества, австралийцы не дали провести по традиции конкур перед закрытием на поле главного стадиона. При всей любви к лошадям, в последнем спектакле Олимпиады роли им не нашлось.

1 октября. Пошел с утра посмотрел финал баскетбола. Дрим-тим из Америки против французов: профи против любителей. Вернулся в пресс-центр и стал редактором-погонялой последнего «дневника». Выслужился. Потом поснимал архитектуру стадионов, впервые за всю Олимпиаду пройдясь по Олимпийскому парку. Потом сделал свой «конный» сюжет для последнего «дневника» за двадцать минут. Вовремя, что называется, научился. Вышел покурить с Гомельским, извинился, что причинил ему столько неудобств. А он мечтательно ответил: команда у нас сложилась отличная, через два года все поедем в Солт-Лейк-Сити на зимние Игры. Действительно, интеллигентный человек.

Над стадионом два истребителя полыхнули горящим керосином из сопла, так погас Олимпийский огонь — будто улетел в небо. По телевизору это было не очень понятно — тут устроители единственный раз дали промашку.

Грандиозный салют над бухтами Сиднея. Мост горел в фейерверке, наверное, минут пять. Когда все погасло, пошли с Петей Федоровым к автобусу. Он толкал перед собой новый чемодан размером с хорошего теленка. В автобусе ребята с украинского радио о чем-то говорили по телефону, увидев нас, перешли на мову. Но с такими вкраплениями, как на Брайтоне говорят по-английски.

На следующий вечер всей бригадой выпивали у своих бараков под эвкалиптами. Кончилось тем, что Попов запел арии из популярных опер, хотя маркиз Хуан Антонио Самаранч еще вчера сказал: «Игры XXVII Олимпиады объявляю закрытыми».

Виталий МЕЛИК-КАРАМОВ