Галина Ермошина. Отвязанность от связности
Сигизмунд Кржижановский. Сказки для вундеркиндов / Сост. В.Перельмутер. - М.: Гудьял-пресс, 2000
Галина Ермошина
Дата публикации: 14 Ноября 2000
"Н аука, некогда резко отделявшая время от пространства, в настоящее время соединяет их в некое единое Space-Time. Вся моя задача сводилась к тому, чтобы пройти по дефису, отделяющему еще Time от Space" . Вселенная, собранная из пустяков и случайностей. Пустяк проворнее важности и успевает больше, чем терпение и неспешное ожидание. Разлом проходит как раз по этому пустяку, домыслу - человечку внутри зрачка. Для Сигизмунда Кржижановского (1887-1950) важнее "призрачность и прозрачность" , растерянность и неуверенность, чем точное знание и осязание. (Хотя его персонажи знают математику и физиологию, философию и медицину.) Не привычка, а создание обходных путей, выбор тревожности, бегство от прочного. Нет запрета, кроме запрета повторения. Ветер, дорога, свет и расстояние всегда другие, чем секунду назад, и требуют постоянного мерцания взгляда.
Разговор всегда происходит внутри, даже если он - между. Кржижановский сводит края рассказанного, замыкая сферу сознания, делая ее выпуклой линзой с точкой в самой середине; из точки и развертывается повествование, а заканчивается - сворачиванием в ту же самую точку. Склад прозрачных оптических стекол, мимо которых можно пройти, не заметив изъяна в центре. И лишь внимательному взгляду позволено все. Человек становится той крошечной окружностью зрачка, на которую направлено "сквозь мглу гигантское око" . Чье? Другого мира? Бога? Случайного свидетеля? Времени? "Время скользит по нам, как резинка по карандашным строкам, мы гибнем, как волны в безветрие; бесцветясь все больше и больше, я скоро перестану различать оттенки своих мыслей, расконтурюсь и провалюсь в ничто" . Постоянное напряжение, лихорадочность и нездоровье. Стремление убежать, недомолвки и оговорки. Одиночество - вот лучший собеседник, а прятаться всего надежнее в толпе.
Над городом Кржижановского - нависшее небо. Фантасмагория разрастается из обычных вещей и не ощущается как странность. Персонаж и его внутренний собеседник бродят в пустующем мире, встречаясь лишь с собственной тенью и эхом своего голоса. Такая просторность скорее пугает - ей может обладать лишь вечность, распространяясь, теряя очертания горизонта и запутываясь в темноте. Пространство оказывается пустым и гулким; когда оно заполняется, повествование заканчивается. Автор уходит искать другое, необжитое пространство - смежное или на другом конце вселенной. Расстояние не пугает - оно может быть свернуто и согнуто под любым углом. И на прохождение любого пути требуются доли секунды: шаг - вспышка - мерцание.
Это путешествие из сна в сон, "из застиксия в абсолютное и окончательное из ", "перемещение из одного тут в другое тут" . Воспоминания о сне, перерастающем границы сна. "Правильное обращение со снами в том, чтобы дать им досниться" . Узнавание невозможно, предсказание - тоже, сон не обязан никому и ничего - вот свобода, которой обладают тексты Кржижановского. "Быть сном - это дает некоторые преимущества, развязывает от связанности связностью" . Сон даже не обязан сниться - где-то есть еще не приснившиеся сны и есть сны, которые никогда не приснятся.
"Как рассказать все, не рассказав ничего?" Источник - невозможное: говорящая лягушка ( "сидидома стиксового придонья" ), человечек из зрачка, гуляющие сами по себе пальцы, старик, продающий вопросительные знаки. Но это - не фантастика. Разговор с любым, самым немыслимым собедником - только внутренний монолог.
Разросшееся нечто поглощает человека. Благополучность улетучивается, как эфир через неплотную крышку. Мост через Стикс, соединяющий живой и мертвый берега, построен "между двумя височными костьми" . И заброшенное туда существование, отчаявшись отделить мертвое от живого, висит в растерянности между - слишком живое для "придонного дна" и слишком мертвое для жизни. Пространство и время отделяются друг от друга, и в этот разлом проваливается человек. Мир пульсирует, сокращая и растягивая оболочки, и человек в этом пузыре оказывается беспомощным перед внешними силами. Но разломы, трещины и щели, провалы, пропасти и разъемы, "и та неистребимая щель, что всегда меж "я" и "я" - тоже мир, а не просто "пустоты извитие" . Именно в этих разломах прячется ночь, это тот ил, где "мертвы все "или"; тенистая прохладная вечность тинится тончайшими нитями сквозь нас, бархатами ила, нирваны, нирваны, сливаясь вкруг мысли, замыслья, зазамыслья" .
Странствию во времени не нужно ничего, кроме самого времени. Времени остается зацепиться за человека и погнать его по циферблату острием секундной стрелки. А в вечность уходят так: "Написанному в портфель. И мне: в черный глухой портфель; защелкнется - и ни солнц, ни тем, ни болей, ни счастий, ни лжей, ни правд" . Текст прорывается, ища возможности речи и взгляда, скрепляя воздушные связи медленным ростом беззвучья, выводя молчание в речь. "Из молчания в молчь, из молчи в безглагольность" . Рассказ о пути, проделанном к слову. "У нас есть все, что есть, когда оно уже не есть" . Речь, вслушивающаяся в себя. Время, отнятое временем. Прятаться в беззвучие, как итанесийцы - люди с гигантским ухом, обитатели юга Египта, - чтобы не погибнуть от удара о звук, а слышать "лишь тихие леты снежин, трение туч о воздух да глухое шуршание мшащихся мхов" .
Молчание - чуткий и холодный собеседник, пристально наблюдающий и недосягаемый. Таким мог быть Бог Кржижановского, не отвечающий на мольбы и презирающий просящего. Еще ничего не произошло, а человек знает, чем все должно завершиться. Это страшное, может быть, нежеланное, но неизбежное знание - знание против воли знающего - нависает, как наказание за необычность. Это метка на всю жизнь - обреченность на взгляд сквозь. Есть Он - сквозной герой всех рассказов. Его дом - каменная клетка, пустынная и неопределимая. Он - житель внутреннего зрения, и его настоящий дом там, где его взгляд. Стены не могут помешать, и поэтому они раздвигаются, оставляя Его в бесконечном пространстве "Квадратурина". В этой пустоте, в этом мире растворенных границ Он одинок. Здесь Он - свой собственный Бог в созданном им самим пространстве, смотрящий на Себя, исчезающего в зрачке. "И на вопрос: где правда, в первом или во втором двусловии древнего трисмегистого надписания "Небо вверху - небо внизу", возможны четыре ответа: "Здесь", "Там", "И здесь, и там", "Ни там, ни здесь" .
Кржижановский ушел туда, где он хотел жить, наблюдая за нами с помощью текста и оставаясь за его пределами в своем любимом и уже вечном Ничто. "Я существую, пока кто-то, не знаю кто, смотрит на меня" .
А издатели серии "Лабиринт", "посвященной легендам и парадоксам" , втискивают его в тесное понятие фэнтези. А составитель честно пытается объяснить массовому читателю феномен Автора (и рассказывает в комментариях, что такое Стикс, Лета и Ахерон). И - небрежная (очень небрежная!) работа корректора: среди многочисленных опечаток не нашлось ни одной достойной Кржижановского.