Где шутит черт и правит Гастер
Финал Букера принесет сюрпризы
Все люди доброй воли, имеющие отношение к литературе, помнят, что грядущее пятое декабря - это не только день сталинской Конституции, но и заблаговременно установленная календарная дата торжественного обеда, где по ходу перемены блюд всем наконец-то станет известно имя того фаворита книжных гонок с препятствиями, который с этого дня разбогатеет на 12 500 американских долларов.
Мы уже говорили в прошлых номерах и о просто писателях (Михаил Берг, Николай Кононов, Андрей Коровин, Анатолий Королев, Дмитрий Липскеров, Викентий Пухов, Ольга Славникова, Николай Якушев), и о "шортлистниках" (Валерий Залотуха, Николай Кононов, Алексей Слаповский). Михаил Шишкин (его, наряду со Слаповским, считают одним из наиболее вероятных победителей) высказался сам.
Но, как говорится, чем черт не шутит... А вдруг претендентом на этот раз наконец-то окажется не он, а она? Ведь жюри в этом году (исключая беллетристку Галину Щербакову) исключительно мужское, ведь они же все - и Издатель, и Критик, и Режиссер, и Поэт - лица мужского пола, не правда ли? Так почему бы им не соблазниться экзальтированной прозой Марины Палей, ленинградки, ныне живущей в Голландии? Или не очароваться скрупулезным, метким и трогательным "житием" Светланы Шенбрунн, переехавшей в 1975 году из Москвы в Израиль?
Оказывается, что # 4 журнала "Волга" за этот год, где напечатана Марина Палей, вышел тиражом всего лишь 500, а вовсе не 800 экземпляров, как мы ошибочно сообщили в предыдущей публикации. А теперь уже осень, и он скорей всего погибнет окончательно, с чем и поздравляем саратовского губернатора Аяцкова, на территории которого будет зафиксирована голодная смерть одного из лучших отечественных периодических литературных изданий, чьи авторы известны далеко за пределами Поволжья, России и каждый год выдвигаются на "Букера", да еще и не по одному, а пачками.
Вот и роман "Ланч" Марины Палей, получившей известность после публикации в журнале "Знамя" повести "Кабирия с Обводного канала", очевидно является лучшим на сегодняшний день ее текстом и выгодно отличается от ее же скучного и типично "эмигрантского" сочинения под названием "Long Distance, или Славянский акцент", опубликованного в "Новом мире", уже вышедшего отдельной книгой и повествующего в вычурной форме "сценарных имитаций" о том, что они не такие, как мы, что молодость не вернешь, жизнь сложна, ночь нежна, а быть богатым и здоровым лучше, чем бедным и больным.
"Ланч", слава богу, не "имитация", не повесть, не растянутый до бесконечности сборник рассказов, а именно что роман, и мы решительно не согласны с одним из наших уважаемых коллег, который в газетном обзоре "букеровской шестерки" написал, что это "ошметки европейского модернизма семидесятилетней давности". 2000 - 70 = 1930. До войны еще десяток лет, а здесь - распад человеческого сознания после Освенцима, Хиросимы, ГУЛАГа, Чернобыля и перестройки, давшей герою романа свободу не ходить на работу, менять жен, писать Трактат и в конце сюжета сделать себе харакири с помощью японского ножа, чье "сизоватое лезвие все же чуть просвечивает через вздрагивающую пленку".
Хотя тут же (по воле писательницы, не порвавшей с гуманизмом) этот герой нашего времени, это самое Я (мужского пола) вдруг возрождается в качестве пловца, потерпевшего кораблекрушение и пытающегося выкарабкаться на неведомый берег.
Какие уж тут "ошметки", когда это вполне цельное, энергично и искусно сотканное полотно так называемого постмодернизма, который в рамках культурного плюрализма, установившегося в нашей литературе, имеет такое же право на существование, как и все другие "измы", включая соцреализм и концептуализм, что соотносятся друг с другом, как тоталитарные антиподы-побратимы. Здесь причудливая смесь "Записок из подполья", "Записок сумасшедшего", "Театрального романа", "Москвы - Петушков", глупейших анекдотов и высокомудрых сентенций. Из книги можно узнать много интересного о культуре, цивилизации, информации, деньгах, пацифизме, Антоне Чехове, бабах, мебели, текущей политике, дырках для звука, мышах, крысах, паразитах-критиках и безжалостных толстосумах, которые еще хуже, чем коммунисты.
Потому что и теми, и этими, и вообще всеми нами правит Гастер - тот самый чудовищный внутренний орган, "через посредство которого и осуществляется это инертное управление живой материей, неизбежно перебраживающей в материю мертвую"г Ну, Гастер, не знаете, что ли? Этот "ничтожный серый мешок, подвешенный в центре моего тела, влажный, склизкий, с двумя дырами, на входе и выходе, с едким содержимым" и одновременно "внесоциальное, а в конечном итоге надмирное образование", скорее всего "вневизуальный кишечнополостной организм, который, имея энергетические связи с ноосферой, оказывает на нее также обратное влияние".
Вследствие чего простому человеку, если он не полоумный и не Художник, остается лишь "деградировать внутри той же системы взаимотрансформирующегося мяса".
Полоумный делает харакири, Художник пишет роман - вот и вся между ними разница, если верить написанному, а как написанному не верить, если написано хорошо? Врет в литературе лишь тот, кто пишет плохо, а все остальное в художественных произведениях - всегда правда. Интересно все же, в Ленинграде, Саратове или Амстердаме написана эта странная книга? Жизнь-то ведь теперь такая общая, что сразу и не угадаешь.
Отчего так и кажется, что "Розы и хризантемы" Светланы Шенбрунн сочинялись отнюдь не на Святой Земле, где нынче каждый, вне зависимости от религиозной принадлежности и гражданства, имеет хороший шанс получить камнем по голове, а где-нибудь в тихом районе московского метро "Аэропорт" - традиционной среде обитания официальных и диссидентских "инженеров человеческих душ", прекрасно изображенных Владимиром Войновичем в "Иванькиаде" и пьесе "Шапка".
Ибо книга эта размером в 32,68 уч.-изд. л. повествует, как утверждает аннотация на обложке, "о жизни семьи московского писателя. Действие происходит в конце войны и в послевоенные годы в доме "Правды", обитатели которого одержимы то отчаянием, то тщеславными мечтами, то надеждами на Сталинские премии, то ужасом перед сталинскими лагерями".
Скорей всего в те годы (1943-1951), о которых говорится в книге, писательский квартал при "Аэропорте" еще не построили. А "Правда" - это, молодые люди, было такое коммунистическое издательство. Оно, собственно, и сейчас есть, только называется как-то по-другому, в отличие от одноименной газеты, где, кстати, когда вы были маленькими, редакторствовал нынешний спикер Госдумы тов. Селезнев.
"История поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, поколения, из которого вышли шестидесятники", - гласит вторая аннотация, теперь уже внутри этой изящно изданной книги, которую мы все же поостереглись бы назвать романом, как трудно назвать романом великий том Льва Копелева "Хранить вечно" или потрясающий "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург.
"Розы и хризантемы" - это другой жанр. Это высокохудожественные "воспоминания о пережитом", по которым можно снимать фильмы и ставить спектакли. Это точнейшие и тончайшие свидетельские показания о той липкой паутинной жизни, из которой мы до сих пор не можем выпутаться. Жизни, увиденной глазами ребенка, что особенно впечатляет. Той жизни, в которой будущие шестидесятники поголовно записывались в пионеры и комсомольцы, а старое поколение еще помнило Государыню Императрицу, виленского губернатора и парижские кафе начала века.
Что не помешало этому поколению худо-бедно, но вписаться в социум: участвовать в коммунальных сварах и потасовках, пить, воровать, материться, прелюбодействовать, мечтать, разочаровываться в Гитлере и Сталине, совершать благородные поступки, побираться, подличать, то есть жить той полноценной животно-человеческой жизнью, которая, как оказывается, вполне совместима с тоталитаризмом.
А бывшим школьникам, с детства насмотревшимся на советский бардак, позволило участвовать в правозащитном движении, требовать правильного марксизма или правильного царя, читать самиздат, бороться за выезд на "историческую родину", сидеть в тюрьме за "клевету на общественный строй" или, пройдя через искус конформизма, утвердиться в почетной роли "прорабов перестройки".
Неповторимые подробности прежнего бытия, как вкус того арбуза, которым сытые соседи так и не угостили голодную девочку, намертво фиксируются читательским сознанием.
Здесь наконец-то не карикатурно, а вполне реалистично выписана персона типичного "совписа", пожалуй, и не виноватого в том, что он всю жизнь продрожал при коммунистах, как мышь под веником, и, спасая семью, загубил свою бессмертную творческую душу, сочиняя партийные романы-"кирпичи" и подневольно предавая близких.
Здесь наконец-то окончательно реабилитированы те самые "мещане" и "обыватели", которые думали только о себе, но тем самым дали возможность выжить всем, целой огромной стране. Которых раньше честили на всех углах любители советской романтики и песни "Бригантина поднимает паруса".
Здесь слова и детские мысли тех лет, дающие осязаемое представление о том, как все действительно было.
И все же, как ни печально, но в этой плотной книжной вязи есть и пустые диалоги, и необязательные сцены, и целые страницы, которые так и тянет пролистнуть, то есть сократить, хоть и не в таком, конечно же, объеме, как это было сделано при журнальной публикации в "Дружбе народов".
Но ведь "Розы и хризантемы", кажется, и не претендуют на роль шедевра, а занимают свое скромное, но очень достойное место между первобытным хаосом гениального фильма Алексея Германа "Хрусталев, машину!" и киношной клюквой под названием "Восток-Запад", где тоже есть запойный сосед, блядовитая стукачка, и тоже слышна французская речь. Но может эта "серединность" как раз и устроит жюри? А впрочем, что там гадать: все будет, как будет. Реальными претендентами на Большой Букер по-прежнему остаются Михаил Шишкин, Алексей Слаповский, ну, может быть, еще Марина Палей. Хотя, сами понимаете, пятое декабря вполне способно на сюрпризы.
...Сталинская конституция, Smirnoff - он же Букер... Модернизм, постмодернизм, концептуализм, реализм, натурализм, мистикаг Все опять смешалось в доме, где шутит черт и правит Гастер.