Илья Лепихов. По писанием-9
Илья Лепихов
Дата публикации: 27 Ноября 2000
Реформа государственного управления, проводившаяся Александром Третьим , должна была положить предел того регулярного государства, которое было основано императором Николаем Павловичем . По здравому ли размышлению, по наитию ли, но государь отдавал себе отчет в том, насколько непрочна в своих основаниях Империя: и империя российская, вздутая и надсаженная своей географической мощью, да, по сути, и империя вообще, бюрократическое новообразование, с некоторых пор не обладавшая никакой или же почти никакой идеологией, кроме разве что чуть теплящейся в душах подданных Силы Бога да полустертой от непрактичного употребления Силы Вещей.
Для того чтобы сохранить с такими кровью, слизью и потом отвоеванное место под солнцем, Россия должна, наконец, обрести самое себя: империя-вообще Николая должна стать русской империей Александра. На место силы вещей должна была заступить сила предметов, идей пусть не Бог весть каких изысканных, но круглых и практичных, как сырные головы, идей, которыми можно кормить подданных. Увы, но от прежнего варева, на скорую руку состряпанного из потраченных идеалов, заплесневелых привычек и закатанных в жестяные короба верований человека александровской эпохи мутило.
То, что казалось великом благом в тридцатые годы, более чем полвека спустя гляделось анахронизмом. Некогда созданная николаевскими сановниками система управления , возможно, наиболее эффективно работавшая государственная система из всех, что когда-либо существовали в России, со временем стала попросту опасна. Она была не просто недостаточно распорядительна - она была вненациональна, а значит, питалась соками другой, прежней жизни, не поспевавшей за тем, что происходило вовне. Пушка на петропавловском кронверке палила без перебоев, но то время, которое показывали главные часы петербургской империи, и то, которое отбивали лондонский Биг Бен и куранты парижской мэрии, рознилось все более и более. Иногда казалось, что времени не существовало вовсе: российская государственная система работала так, как будто по невским мостам не здоровяки-тяжеловозы тянули рельсовый экипаж, а все еще павловские гренадеры равняли фронт, разбрызгивая при поворотах-все-вдруг накладные косы и отплевываясь засаленной пудрой.
Николай Первый делал ставку на остзейцев , и до чего бы было соблазнительно свалить все на немца, лютеранина и сквалыгу, заморозившего ход эпохи, сиятельного сторожа, приставленного к железному башмаку, вбитому в шестерни часового механизма, и потому не желающего знать ничего, кроме распоряжения вышестоящего Лица, некогда вверившего ему Высочайший Башмак, да своего загородного "воксала", выстроенного где-нибудь на Стрельне или в Коломягах . Но Александр Третий был человек трезвомыслящий: он не немца √ вечную и неизменную опору монархии - воевал. Он пытался создать новую империю, а значит создать нового подданного, для которого право рождения искупалось бы правом жизни. Сделать империю русской вовсе не означало избавиться от немцев, а равно датчан, голландцев, шведов, слагавших новую русскую знать. Сделать империю русской означало сделать из шведа русского шведа, из шотландца русского шотландца, а из немца русского немца. Русским не по языку или манерам √ куда как просто, а иногда и приятно, целоваться троекратно, по-северному щедро, - русским по внутреннему побуждению, по сути. И предпринимать-то ничего особо не надо было √ просто воздух в России такой.
Кем бы был какой-нибудь доктор Гааз у себя в Саксонии или Мекленбурге √ блестящим практиком, превосходным диагностом, уважаемым человеком √ не более. В России же он стал благодатным призраком, легендой, великим человеком. Воздух, воздух┘
Кем бы была Святая Великомученица Елизавета Федоровна , оставайся она в своей Гессене √ добропорядочнейшей особой, перерезавшей выставочные ленточки, умеренной дарительницей обездоленных, уважаемой заводчицей ротвейлеров или жесткошерстных такс и, конечно же, предметом умеренного обожания своих подданных. Доведись - еще бы с десяток коммунистов и евреев прятала бы в подвалах своего замка и немощно приветствовала бы по свободному радио нормандский триумф союзников.
Но Господь ей судил алапаевскую шахту .
Воздух.
На самом деле, слово "немец" в тогдашней России означало вовсе не национальную принадлежность и даже не определенный жизненный склад. Вот гончаровский Штольц - да никакой не немец, он наш, свойский, он, если угодно, новый русский, а все потому что он не власть. "Царь наш √ немец русский" √ просвещали декабристы фланговых Гвардейского экипажа, видать, с тех пор и повелось. Немец √ это власть. Немец √ это наверху. В конце концов, немец √ это государство, Империя. Создать новую империю √ значит сделать новую власть понятной, разнемечить ее.
Но одно дело приговорить, и совсем другое привести в исполнение. Невероятно трудно крепить остов новой империи, одновременно борясь с хозяйственной немочью, внешнеполитической дрянью, всегдашней ленью и апатией. Определить должную меру и направление деятельности в этих условиях почти невозможно, - все происходит внутри, в жизненной толще, и совсем не так, как это сперва представляется. Национальное обновление по Александру Третьему не состоялось. Оно шло да не вышло, развивалось, да не развилось, словно бы предоставляя будущему разбираться, что зло, а что благо, что живое, а что смертоносное, что русское, а что нет. Современники же словно бы уклонялись от вынесения оценок, они оставались враждебно-безучастными по отношению к Высочайшему эксперименту. Но, быть может, так только казалось?
Девятнадцатое столетие оставило по себе два великих монумента, каждый из которых √ Россия. Одна до, а вторая √ после правления Александра Александровича, великого государя-неудачника. Вот первый, новгородский, памятник тысячелетию России . Чего тут только нет: империя явлена во всем блеске: много всего и отовсюду. Микешин , ваявший ее в начале шестидесятых, был, конечно, немного романтик - отсюда и монферрано-орловский ангел у креста и первый ряд варягороссов, подпирающих изукрашенную письменами державу и круговые барельефы великих сынов века нынешнего. Наблюдатель пасует перед этим великолепием: налицо попытка постичь Божественный замысел, угадать образ Великого и Парящего Отечества, литургического видения России, витающего над алтарем Первенствующего члена Святейшего Синода. Такова Россия Петра и Екатерины, Суворова и Паскевича , Канкрина и Нессельроде .
Второй памятник скуп на детали.Четырехугольный постамент с выбранными краями. Бронзовый жеребец, кажется, вот-вот переломится по хребту от мощи седока: голова подобрана к земле, задние ноги гудят от напряжения. А сам всадник словно бы и не в седле посажен, а как-то по-особенному подвешен, эдак грузно парит в воздухе. На нем простая куртка с суконными отворотами и шапка-кубанка; левая рука подобрана к (иначе и не сказать) брюху , а правая покоится на мощной икре √ ни дать ни взять загулявший околоточный надзиратель, сила, не осознающая себя, мужик. Вот он, настоящий Русский Царь!
Принято считать, что лучший русский памятник √ Медный всадник , фальконетов Петр, но бронзовый ездок, "бегемот", как шутили современники, Александр Третий работы Паоло Трубецкого может поквитаться с ним и в образности, и в правде.
Империя начала двадцатого века начисто лишена ореола сакральности, ее слагают не отвлеченные начала, но живые люди. В них можно стрелять, над ними легко подтрунивать в газетах, в них можно метать заряды, но с ними уже можно и разговаривать , по крайней мере, допускать возможность разговора, там где раньше наличествовала гипотетическая возможность подачи прошения или плевка в лицо. На гербовой бумаге, где прежде рука сама выводила с равномерно-правым уклоном "Ваше Высокопревосходительство", теперь можно начертать с десяток других слов - они уже существуют. Полагаю, именно это и обстоятельство √ нет, не появление нового языка, - до этого еще ого-го как далеко - но, присловья, повода к нему, и следует считать главным итогом александровского царствования.
Пожалуй, это было едва ли не единственным идеологическим достижение той поры. Все вышло наперекосяк. Дворяне недоразорились, крестьяне недообогатились да и великороссы все никак не могли взять в толк, с чего бы это им нужно становиться русскими. Национальное возрождение закончилось не начавшись, а национальная идеология превратилась в ритуально-этнографический экспонат, не то выдубленный пестик, размельчавший в пыль горчичные зерна грядущего здравомыслия, не то гигантскую епитрахиль, покрывшую неудачи Победоносцева в деле ограждения, охранения и нераспространения. Третья в течение девятнадцатого века волна национального обновления разбилась о ватную твердыню тогдашнего русского общества.
Если строго следовать букве национального предания, то следует вести речь о еще одной, четвертой волне интереса к русскому национальному сознанию, волне, совпавшей с периодом становления в России культуры парламентаризма и декаданса. С десяток "русских" партий, блоковский цикл "На поле Куликовом", "Ярь" Сергея Городецкого , поэзия Клюева и Хлебникова , живопись Рериха и Рябушкина , казалось бы, предоставляют к тому многочисленные резоны. Но факты √ а их действительно множество √ не образуют органического процесса.
Вся декадентская народность не более чем троп, образ. Не то образ детства, воспоминание о народнических искушениях отцов и дедов, не то химера, рожденная в недрах воображения Поэта, этого Нового Адама , кокаинически похихикивающего в тех местах, где ему грезится какая-то уж совсем патетическая непристойность. А народ √ это, по видимому, пошло. Конечно, не так пошло, как, предположим, фикус или заварной крем, но все-таки┘ Поневы, холщовые дерюги, бисерное шитье √ все это хорошо в опере Римского-Корсакова , а в эпоху таксомоторов √ ну, вы понимаете┘
Помните, у Вертинского : "Сегодня мертвая луна, // Как пленная царевна" √ в этой царевне и заключен весь век, электрический и смрадный, заклятый и фосфоресцирующий, словно диковинное насекомое, выхваченное из придорожной мглы. Той самой мглы, которое вот-вот поглотит округу. И только великий Шаляпин , связками чувствующий грядущую беду, вытягивает некрасовское : "Жили шестнадцать разбойников,// Жил Кудеяр-атаман.// много разбойники пролили// Крови честных христиан".
Занавес.
Исторические экскурсы, которые могут показаться самодостаточными и уж точно излишними в свете анализа нашей с вами современности, на самом деле, таковыми не являются. Их относительная кажущаяся инаковость , иноприродность в полной мере искупается должной мерой аргументации, возникающей в результате рассмотрения вещей в их генетическом аспекте. В самом деле, когда несколько частей назад заходила речь о том, насколько проблематичным, по нашему суждению, является вопрос о национальном мифе, унаследованным сталинским СССР от российской империи, наш скептицизм мог показаться наигранным и неуместным. Надеемся, что теперь мы предоставляем значительно меньше поводов к читательскому недоумению, когда беремся, в частности, утверждать, что сталинская "русификация" рубежа сороковых-пятидесятых годов представляла собой заключительный этап формирования первичного национального мифа, начатого еще трудами русских общественных деятелей девятнадцатого столетия, и прежде всего Александра Пушкина.
Впрочем, даже взятое само по себе и это обстоятельство, с точки зрения скептиков, не привносит ничего нового в сложившиеся представления о направлении общественных процессов последнего времени, не имеющих ничего или же имеющих крайне мало общего с давней социальной практикой.
Позволим себе не согласиться с первенствующей точкой зрения.
Но об этом, если позволите, мы продолжим и, надеюсь, завершим разговор на будущей неделе.