«НАДОЕЛО ИГРАТЬ В ОДИНОЧКУ»

Что это было? Двухчасовая импровизация, завораживающий диалог с залом, с ушедшими друзьями, блистательное чтение-размышление разом. «Соединение несовместимого — это и есть искусство, — подвел итог артист. — Все остальное — дизайн, элемент комфорта. Я рад, что сегодня это случилось»

Это был поразительный вечер. Не столько обычным блистательным чтением Сергеем Юрским произведений Шукшина и Бродского, сколько воспоминанием о них, размышлением и — диалогом. Фрагментом того нескончаемого диалога с дорогими нам умершими, который и есть жизнь.

Свой вечер Сергей Юрский назвал «Путешествием к несовместимости».

Это была и несовместимость двух авторов, которых он читал и о встречах с которыми вспоминал — Василия Шукшина и Иосифа Бродского. Несовместимость их друг с другом и несовместимость с ним — актером Сергеем Юрским. Несовместимость его с ресторанно-артистической обстановкой клуба «Петрович», в котором журнал «Огонек» проводит свои вечера.

«Но, сказав слово «несовместимо», начинаешь думать в том направлении, в котором научил меня думать сидящий здесь Женя Попов в своих рассказах: «А если приглядеться, то, может, не так уж и несовместимо?» — продолжал Сергей Юрский. — Может, это все сходится с персонажами не только Шукшина, но и Бродского? И аудитория, которая собралась здесь в этот вечер, люди, которых я не чаял увидеть не только на своем концерте, но и в Москве и даже в стране, а они все здесь».

Да, Шукшин с Бродским вряд ли были знакомы. И к чтению артистом их вещей в концертах относились отстраненно. Шукшин, рассказывал Юрский, все посматривал на него с изумлением: почему, мол, ты читаешь мои рассказы? что тебе до моих героев? И сам актер удивлялся, глядя на Шукшина: «Почему меня так тянет к его героям?» И то же — Бродский.

«В 60-е годы у меня в руках оказалось несколько страничек со стихами Бродского, неизвестного мне тогда человека. Стихи писали все, но эти показались несовместимыми со всем, что было вокруг. Тем и понравились.

Тогда мы познакомились, Бродский читал свои стихи. Мне очень не понравилось, как он читал. Что я ему и высказал. Я сказал, что читать надо не так, что я в этом что-то понимаю, потому что читаю уже Пушкина, и успешно, всем нравится. На что он сказал, что читать можно как угодно. Только — не актеру. Актер вообще не должен читать стихи, потому что никогда в них ничего не понимает. Мы поспорили».

В той подборке было стихотворение «Подсвечник», которое Юрский читать со сцены стал только после смерти поэта. Им он начал вечер. Потом была знаменитая «Муха» Иосифа Бродского. (Пока ты пела, осень наступила. Лучина печку растопила. Пока ты пела и летела, Похолодало.) И удивительное чтение рассказа Василия Шукшина, которое Сергей Юрский сделал уже после смерти писателя, хотя последние десять лет не читает этих рассказов со сцены. Куда-то делись шукшинские чудики — их нет ни на сцене, ни в телевизоре, ни на концертах. Где они, как приспособились к новой жизни? Нет и самого Шукшина, некого спросить.

И было чтение «Пьяццы Маттеи» Бродского, стихотворения, в котором Юрский нашел параллели с хрестоматийными пушкинскими строками и «вычислил»: это был ответ Иосифа Александровича Александру Сергеевичу из Рима, куда последний мечтал попасть, да не случилось. «Усталый раб — из той породы, что зрим все чаще, — под занавес глотнул свободы. Она послаще любви, привязанности, веры (креста, овала), поскольку и до нашей эры существовала».

У каждого стихотворения своя история. «Муху» Юрский прочитал, когда впервые после долгого запрета выехал надолго в Японию ставить спектакль и тут же нашел подборку Бродского в подаренном свежем номере «Континента». Другое пришло в больницу в Сестрорецк, где когда-то лежал поэт, а тогда сам Юрский. И так далее. Жизнь — это непрерывный диалог, в котором не всегда отдаем себе отчет.

Потом была встреча с самим Бродским нового, 1995 года в Женеве, в доме Симона Маркиша. Юрский приехал после концерта, на котором исполнял стихи Бродского — рядом с Пушкиным, с Хармсом, с Гоголем. Спросил, не интересно ли послушать, как звучат его стихи в сочетании с ними? Тот уклонялся от прямого ответа, но на концерт, как и на все другие, не пришел. Говорил: «Я и так знаю, что ты артист хороший». — «Откуда?» — «Ну... Знаю... Я тебе лучше напишу об этом». В январе 96-го Бродский умер. А через полгода в Америке вышла книга с большим стихотворением-пьесой, посвященным Юрскому: «Театральное».

«Потом уже, гораздо позже, мне прислали эту книгу — «Пейзаж с наводнением». Это стихотворение было как ожог — хулиганский привет мне с того света. Без всяких объяснений. И постоянно возвращаясь к нему, мне захотелось на это стихотворение ответить. Потому что ни Иосиф, ни весь его круг ничего в театре не понимали. И мне захотелось так же хулигански ему ответить — что же такое театральный мир с точки зрения человека, топчущего сцену уже пять десятков лет. И под тем же самым названием я написал ему ответ — на тот свет».

Мы договорились о встрече накануне отъезда Юрского в Германию на гастроли. Артист в постоянном цейтноте: спектакли в нескольких театрах, медицинские процедуры (артист, как спортсмен, постоянно лечится от травм), записи на телевидении, домашние обязательства, вечером — выступление в ЦДРИ на юбилее старого товарища по БДТ. Для меня был выкроен час внутри этого обычного безумного дня. Но телевидение подвело: долго уговаривали Юрского принять участие в передаче, а когда он приехал — оказалось, ничего не готово, ведущий вообще не пришел, на обратном пути студийная машина наглухо застряла в пробке. Вместо часа на беседу нам оставалось минут десять. Тут же оказалось, что и в ЦДРИ, где он должен был просто выйти на сцену, не придет главный выступающий и артист должен будет его заменить, то есть надо еще что-то придумать и отрепетировать. Юрский был взбешен и обессилен одновременно. Лихорадочно тасуя подготовленные вопросы, я был вынужден начать с главного.

— Сергей Юрьевич, в чем суть актерской профессии?

— В актерской профессии нет никакой сути. Я ее уже бросил. Доигрываю.

— Когда вы в последний раз снимались в кино?

— Года три назад. Эти фильмы есть, но они плохие. Был «Евгений Онегин», снятый на телевидении. Смотря что считать кино.

— А если не актерство, то что же вместо него?

— Ничего. Я не готов к интервью, я должен собраться с мыслями, потому что я воспален, обманут в очередной раз — на НТВ. Зачем я поехал? Они меня уговаривали очень долго. И обманули.

— Я хотел спросить о соотношении актерского и вашего собственного голоса, но если вы молчите...

— Я молчу. Держу паузу. Поэтому у меня никакого голоса. Сейчас я должен держать паузу хотя бы в течение пяти часов до выступления.

— Ну, в течение пяти часов — это ладно...

— А дальше я не знаю. Потому что у меня идут сейчас очень плохие месяцы. Очень плохие.

— Но вы играете сейчас в театре?

— Я продолжаю играть, и недопустимо много для своего возраста. В четырех театрах я играю.

— Но если вы владеете мастерством, владеете собой, владеете ситуацией...

— Ситуацией я уже не владею, нет. Но то, что я делал, это еще живо, и четыре театра связаны с людьми.

— То есть это ваш долг?

— Это заработок. На что мне жить? Как меня спросила одна наша великая экономистка, которая издала сейчас книгу о социально-экономическом положении слоев общества в России: «Почему вы не уедете с семьей в Швейцарию хотя бы на полгода? У вас же есть такая возможность?» Я говорю: «У меня нет такой возможности». — «Но финансовая возможность-то есть?» — «У меня нет такой финансовой возможности». — «Вы что, хотите сказать, что вы зарабатываете на жизнь?» — спросила она.

— Вы дадите «Огоньку» свой стихотворный ответ Бродскому, свое «Театральное»?

— Нет, это шутка. Когда Бродский берет античный театр в преломлении хулиганском, то так же хулигански я отвечаю ему современным театром. Театр — и таков, но это не весь театр. Если выходит, что я так прощаюсь с театром, то нет, не надо. Даже фрагмента не надо. От вас, скажу прямо, я жду отклика на концерт, а не своих слов. Потому что чего мне не хватило на том концерте и чего вообще не хватает — это чтобы естественным образом был отклик близких людей. Вот кончился этот концерт. Прямо скажем, небывалый по многим обстоятельствам: по репертуару, по способу исполнения, по замешенности на мыслях, не готовых, а приходящих в момент самого концерта — это же импровизация на два часа была, да еще в присутствии людей, которых я очень хорошо знаю, и они меня знают. Когда я сошел со сцены, вымотанный, пришел в эту свою комнату, я ждал не слов застольного жевания, а чтобы хоть один из моих близких людей зашел ко мне. И не зашел никто.

— Туда, к вам?

— Да. Никто. Игра в теннис в одиночку, которую я веду в последние годы, в данный момент, когда я не очень здоров, она меня все время раздражает и даже обижает: на непришедшего партнера. Хочется сказать: «Мы же договорились, что в два часа будем играть. Что же ты опять не пришел?» Я опять стучу о стенку один. Я даже имею в этом некоторые достижения, мяч не падает, но это же не игра в теннис.

— Но разве не всегда была эта ваша отдельность, выделенность изо всех?

— Разумеется, я пожинаю плоды своего пути к одиночеству. Разумеется, некоторые признаки — гордыни, требования от людей того, чего они не могут и не хотят дать, — они есть, и я к себе адресую эти упреки. Это так. Но еще есть и другое. Есть нежданные подарки дружбы, которых просто не стало. Их не стало. Я написал и издал семь книг. В том числе книги, которыми могу гордиться. «Кто держит паузу» — стала, в общем-то, учебником театральной игры. Я не получил ни одной рецензии. Ни в каких изданиях — театральных, не театральных. Никогда. Пять книг выходит. Шесть книг выходит. После семи книг, когда у тебя и возраст уже определенный, ты вдруг задумываешься: что же это я один «играю в теннис»? Сколько можно!

— Но это и есть игра — артиста, режиссера, поэта. Это — высшая игра.

— Нет, круг не создался. Круг — не создался. В котором как минимум было бы с кем обменяться идеями, энергией. Обмена веществ нет.

— Такое впечатление, что раньше — был?

— Конечно. Все-таки был. На всех этапах все же бывало. Торопливость нынешней жизни, эгоизм, ее глухота стали мною ощущаться как физический недостаток времени. Именно глухота. Конечно, к ней можно привыкнуть, потому что и глухие люди жили, и даже были великие глухие, но это не та жизнь. То же касается и стихов, которые вы хотите напечатать. Опять-таки могу сказать: никто ничего не читает, никто ничего не слышит. Это совершеннейший ужас. Все бессмысленно. Все проскакивает мимо. Или, как говорится в рекламе, «в «Яндекс» найдется все». Как найдется, так и исчезнет. Ничего страшного, но будем себя хотя бы уважать.

— И все же, заканчивая тем, с чего начали: возможна ли игра, возможно ли актерство даже в отсутствие среды, в отсутствие настоящего театра?

— Актерство — нет, невозможно. Разумеется, нет. Актер не может быть в пустоте. Тем более я актер, воспитанный на академическом искусстве, которое адресуется большой аудитории. Если я брошу когда-нибудь играть... Хотя отец мне говорил... Отец мне ничего не завещал ни в смысле материальном, ни в смысле каких-нибудь истин — он умер внезапно. Но одно всегда говорил: «Уж коли ты актер...» А он меня, так сказать, не пускал сначала в актеры, но потом сказал: «Да, признаю...» Так вот отец говорил мне: «Уж коли ты актер, то не бросай эту профессию. Сколько сможешь — играй». Такой завет.

Игорь ШЕВЕЛЕВ

Гостей пригласила Галина ШЕВЕЛЕВА

В материале использованы фотографии: Юрия ФЕКЛИСТОВА, Владимира СМОЛЯКОВА