Александр Агеев. Голод 8
Александр Агеев
Дата публикации: 12 Января 2001
1. ?!
Какая уж тут "гастроэнтерология чтения": полный спазм всех желчевыводящих протоков, гастроцепин, но-шпа и баралгин: на нашу скромную персону наехал на своем сияющем джипе сам Слава Курицын! Деконструкция называется...
Вот не ожидал, что обаятельный конформист (или трансформер?) Слава, который никогда в жизни ни с кем конкретно не ссорился, оскорблял всегда только "явления" ("толстый журнал", "бумажную литературу", а не, например, Сергея Ивановича Чупринина или Владимира Семеновича Маканина), которого, вследствие всего вышеописанного, тоже воспринимали как "явление", входили в его положение единственного у нас "провозвестника" и ругали чисто нарицательно, а по-человечески любили, привечали и звали, вдруг разразится в мой адрес таким длинным педагогическим текстом, проникнутым дружеской заботой о моем "позиционировании"...
Начинаешь судорожно перебирать всевозможные причины. Неужто обиделся на это или припомнил уже давнее ? Но я-то всегда свято был убежден, что для избранной Славой стратегии "позиционирования" любое и с любым знаком поминание - во благо. Ну, прости, дорогой, больше не буду...
И вот еще что не похоже на Славу: не текстами моими он меня укоряет, а всей моей незадавшейся жизнью, неудачно позиционированной и потому годной лишь на плохой интерактивный роман. Это вроде бы раньше была специализация Топорова - играть в кость, а не в мяч. Ну да ладно.
Раз уж Слава мою старческую болтливость разбудил, то поведаю историю про себя и Топорова, поскольку именно этот человек, а отнюдь не Слава вчера, меня по-настоящему однажды, что называется, "уел".
Вышла, ежели помните, в позапрошлом году книжка его мемуаров "Записки скандалиста". И написал я на нее рецензию в "Общей газете". Довольно суровую. И где-то через полгода мне передали устное высказывание Виктора Леонидовича по поводу той рецензии. Примерно так это звучало: "Я так и знал, что наехать на меня поручат этому лимитчику. Самому Чупринину неудобно (в книжке был памфлет лично против Чупринина. - А.А. ), Наталья (Иванова. - А.А. ) ссориться со мной не захочет, а Степанян зло не умеет писать" .
Догадайтесь, что тут меня "уело"? Не "лимитчик" - этим-то отношением к себе в Москве я наелся до полной нечувствительности и давно уже не объясняю "коренным" москвичам, что в провинции не в курных избах живут. "Уело" меня слово "поручили" ... Хотя, конечно, связь тут прямая: кому же можно "поручить", как не бесправному "лимитчику"-крепостному. Догадаться, что не один Топоров так думает (никогда мы не пересекались с ним, и ежели он что обо мне знал, так это - именно из расхожего общего мнения), особого труда было не надо. Отвечать же на такое негде, нечем и незачем. Так что Топоров отмстил неразумному лимитчику...
И вот Слава тоже рассказывает интересную легенду о моем появлении в Москве. Конец 80-х, "толстые журналы" в полной силе и полном блеске, здесь зарплаты и гонорары, влияние "на все, что движется" , молодой провинциальный преподаватель появляется в кабинете, окна которого выходят на Кремль и, подразумевается, всеми благами этими пользуется. Да еще статья эта пресловутая, "Конспект о кризисе" (из-за которой, кстати, меня перестали печатать в тех изданиях, где Славик, которому и надо было, по делу, написать ту статью, уже начинал блистать). Словом, прямое попадание в литературный истеблишмент. "Жизнь удалась" , иронизирует Слава.
Да нет, Слава, на тот праздник жизни я опоздал, поскольку в Москву приехал довольно мрачной осенью 1991 года (а между концом 80-х и 91-м дьявольская разница!), под разговоры о грядущем голоде и холоде. Зарплата какая-то была, верно, но вполне бессмысленная - купить на нее было нечего, гонораров не было, поскольку я несколько месяцев мотался между Москвой и Ивановом: четыре дня в кабинете с видом на Кремль и вонючем общежитии Литинститута, а три дня в Иванове - по восемь лекционных часов в день. После этого какие ж статьи...
А через пару месяцев и вовсе был январь 1992 года и, поскольку из общежития Литинститута меня скоро поперли, я полтора года платил разным квартирным хозяевам несколько больше, чем зарабатывал в "Знамени". То есть приплачивал за удовольствие там работать. И не жалею. Поскольку и взаправду люблю журнальное дело.
Как-то вот не вытанцовывается из всего этого "истеблишмент", куда Слава меня насильно запихивает...
Вот, собственно, только это и хотелось бы уточнить. Остальные размышления Славы о моей романной судьбе весьма интересны. Хотя бы самим своим появлением. Я-то полагал, сижу себе, примус починяю, живу на полную катушку либеральной "частной жизнью", иногда какие-то текстики пописываю, которые добрые люди в разных местах печатают, слово "позиционирование" понимаю, поскольку худо-бедно образован, но в актуальном моем словаре его нет. И тут приходит Слава и думает обо мне думу, чем, вестимо, уже непоправимо меня "позиционирует". Что, наверное, хорошо (в рамках его стратегии).
Но главное (что, напротив, плохо) - провоцирует на незапланированные мемуары, каковые чисто стилистически не могут не выглядеть жалостно и сопливо. Между тем скепсис, Слава, о котором ты справедливо помянул и который (в доброжелательном к миру варианте) и есть синоним моего "скучного здравого смысла", штука жесткая и надежная. Сносу ему не будет.
Тебе, Слава, вообще-то приходило в голову, что тексты пишутся по самым разным причинам, и попадание/непопадание их автора в "список Курицына" или "список Кузьминского" - не самый императивный (особенно учитывая скепсис) стимул?
Словом, жизнь у меня всякая была - и удачная, и неудачная. Одно могу с уверенностью сказать: ласковым теленком, который всех маток сосет, вроде бы никогда не был, к ручкам ничьим не прикладывался, улыбку изображать себя не заставлял даже ради дела.
А ведь ты, Слава, знаешь, как любят все это в Москве. Ты ведь, если память мне не изменяет, аспирантствовал одно время у Галины Андреевны Белой. Эта достойная дама тоже про меня легенду рассказывает, как мне передавали: был, дескать, такой замечательный юноша, Агеев, которого она заметила и в Москву вытащила, да потом пошел работать в "Знамя", спился там совсем и давно ничего не пишет. Возраст у Галины Андреевны достойный, Москву она с Америкой путает, куда и в самом деле (спасибо ей большое) меня однажды вытащила. Но в Америке неправильно я себя повел: наехали на нее Ямпольский с Зориным, а я вот, дурак, защищать не бросился, поскольку посчитал, что правы они, а не она. Поэтому в следующую поездку (не то в Вашингтон, не то в Лондон, уж и не помню за давностью лет) поехал вместо меня ты, дорогой мой. Ссориться вообще вредно, Слава, а я все чего-то ссорюсь со всеми. Дурак, наверное...
2. Караганда
Ну, слава богу, отработал номер, написал "лирический ответ" своему зоилу. Так старшие учили: непременно отвечай на всякий наезд, доказать никому ничего не докажешь, однако пар спустишь. Хотя приличнее, конечно же, не отвечать.
Так вот, "в Караганде" , как Слава обронил, действительно тексты есть. Понимая "Караганду" как имя нарицательное нашей провинции (а в провинцию включая и ту часть литературной Москвы, которая не охвачена избирательным курицынским взором).
Вот за что я люблю, между прочим, свое журнальное дело: приходят вдруг в журнал, который "никому не нужен" , девочка или мальчик, или трепетная дама, или средних лет профессор, или из далекой Караганды (Уфы, Волгограда, Челябинска) сваливается письмецо. Все они - с текстами, большей частью вменяемыми, треть из них - готовые, непонятно где и кем выученные профессиональные критики с хорошим языком, отнюдь не симулированным "миром" и даже "активной жизненной позицией".
Обращаюсь я с ними сурово: "все в порядке", говорю, или "нормальный текст", или вовсе "в третьем номере выйдет", но если что и держит меня в журнале, так это возможность дать всем этим разным людям высказаться. Некоторые из них вполне успешно потом "позиционируются" и находят себе более видные Курицыну или Кузьмину места (как, например, пришедший ко мне пять лет назад Илья Кукулин), некоторые исчезают, занявшись чем-то другим. Но приходят они каждый месяц, и поток этот не иссякает, из чего, в общем, следует, что литературной периодики (хоть бумажной, хоть сетевой) по-прежнему мало. Я уж не стану говорить тут кощунственное: стало быть, и "толстые журналы" кое-кому (и даже не старше 70 лет) нужны.
И вот, поскольку Курицын все-таки ввел меня в недоумение и план нынешнего моего текста практически обессмыслил, я подставлю хоть некоторых своих авторов вместо себя: устрою небольшую "выставку достижений" (не "список Агеева", упаси боже!). Читая Курицына, я как-то очень остро осознал, что ведь некоторые "сетевые люди", которым Слава меня "представлял", народ темный и, следуя его советам, в " Журнальный зал " не заглядывают.
И не знают, например, что лучшую рецензию на пелевинский "Generation "П" написал Максим Павлов, и рецензия эта не попала в курицынскую " коллекцию ", с которой он целый год носился как с писаной торбой. Не знают, что в прошлом году появился (появилась) просто блестящий критик - Анна Кузнецова, что вот уже года три из номера в номер прекрасный поэт из Волгограда Леонид Шевченко печатает странную критическую прозу , которую мне гораздо интереснее читать, чем плоские "информашки" Курицына или Данилкина, сделанные на коленке. Да вот хоть за этот год: про Лимонова , про Шатуновского , про Евтушенко (!), про Земфиру .
Александра Уланова и Галину Ермошину из Самары читатели РЖ уже знают, но вряд ли известно им имя Александра Касымова, время от времени издающего в Уфе журнальчик "Сутолока", построившего недавно свой сайт и печатающего в "Знамени" роскошные рецензии, хоть эту возьми, хоть ту .
А совсем недавно и вовсе было чудное мгновенье: пришла ниоткуда прежде неведомая мне Катя Марголис и принесла лучшее, что я читал до сих пор о романе Михаила Шишкина "Взятие Измаила". Причем написала она этот текст очень задолго до всех букеровских списков. Загляните вот сюда .
Ну, а во вторник попробуем вернуться к нормальной гастроэнтерологической практике.