Александр Уланов. Ящерица издалека

...в се, что любимо,
но разрозненно непоправимо,
все прозрачней становится, ускоряясь,
раскаленной стрелой устремляясь в завязь.

Частый житель стихов - ящерица. Легкая, подвижная, улыбающаяся. Исчезающая, отбрасывающая хвост. Названия разделов сборника - "Линия отрыва", "Шаг в сторону". Уход, уклонение.

Мир висит на одном месте, как дирижабль. Уход представляется единственно возможным движением. Человек всегда покидает - страну, возраст, прошедший день. Воздух сковывает, как цепь. Земля - вязкость. Мир рассыпается. "Созвездья колченогих предметов" , "дни слабеющего накала" , "снег грязноватых квитанций" , даже кровать всегда стоит не так. Но резкость зрения, отчетливость контуров исключают слипание предметов в неразличимую подавляющую массу. Хаос лишь усиливает желание от него отстраниться, удаленность, а из удаления виден еще больший хаос. Цепная реакция разрыва. Температура отказа, разрыва очень велика. От него идут ослепляюще жаркие лучи. "Белые зрачки Иерусалима" .

Отказ и уход от себя тоже. "Я сама себя оставлю за стеною / брошенного дома поутру" . Собственная кровь - проклятие. "Эритроциты сжимаются в атомы тьмы" . Бесполезно догонять память. Ее можно только позвать; она придет - и тоже будет сожжена. Память именно не плавится, а исчезает, оставляя пепел и песок. Любовь - тоже ожог, не раскрывающий мир, а сворачивающий его. "Милый человек, я не знаю твоего языка" . Понимание невозможности понимания - и возведение этой невозможности в абсолют. "Ты, разбегающееся дробной тенью... Ты - трава, реестр перечислений..." Уклоняющийся стремится соприкоснуться с такой же уклончивостью и свободой. "Ты" дробится. "Я" - также. "Я - коридор вагона, когда, пошатнувшись, / думаешь весело: вот, началось" . Любимое направление - от.

Боязнь трезвости - и боязнь бесформенности. Причем форма - скорее нечто действительно нематериальное. Звук слова the, взгляд, улыбка. Нечто прозрачное. "Он переходит улицу. / Или улица проходит через него" . Жизнь среди теней, изображений - но не вещей. Брат - город змеи-кинопленки. Болезнь - не жар, но свет. Вспышки, с резкостью, жесткостью рентгеновского луча освещающие глаза и подушку. Жажда просвеченности. Отказ от тайны и полутонов. Взгляд скользит, не задерживаясь ни на чем. Опасно привыкать - потом придется отвыкать. Невозможно ожидание - это тоже вглядывание. Невозможны остановка и встреча. "Выпьем-ка лучше за навык складывать чемоданы, / а потом их вовсе не разбирать" . За благозвучным итальянским allora всплывает фддщкф русской клавиатуры. Невозможно остановить развенчивающий взгляд. "Все звуки... когда я их произношу, тайно выстилаются серым лишайником, не новой фланелью больничных халатов" . Недоверие. Можно соединиться лишь с общим исчезновением.

И там, где жизнь вчера стояла,
чернеют балки гулких звуков.
Ночная бабочка пространства
шуршит в померкнувшей золе.

Не вглядывание, но уход. "Постоянство пространства / хуже холеры / и погубительней пьянства" . Потому и оказывается одно и то же везде, и все равно куда уходить. "Поедем в Брянск, в Царское, хоть на Марс. / Все равно" . В Риме тоже "неприбранная Фортуна в закутке прикладывается к вину. / Стряпает у жаровни. Капли пота ползут по гриму" . Контакт с миром невозможен. Рядом - никого и ничего, поэтому все рушится на самого человека. "Слышишь, сети? / Подтаскивают ближе мертвеца, / а тяти нету дома. / Нет и дома. / И значит, ты - кто вытащит его" . Постоянное искушение молчанием. "Рыбы-щуки, гады и змеи, / заберите меня к себе" . Или - появление политики или морали, продавливающих тонкую ткань исчезновенья, как кирпич - паутину.

"Полое было / становится больше, чем будет" . Время - это надежда - пока оно не умрет. Смерть - это тоже разрыв, и разрыв - смерть, и оторвавшийся в некотором смысле умер - но завершение это или начало? "Если умер ты, еще ты не живой..." Потому что исчезновение, вычитание себя открывают прозрачное пространство, где смерть и жизнь не вполне различаются, откуда прекрасно видны дуги земных движений.

Нет теперь того, что я. Обличье стерто.
Но пока светлеют памяти лучи -
в междумирье подмастерьем корта
буду подбирать мячи.

Там совместимы легкость чувства и его глубина. "Не до смерти любим, но до поливальных машин, / до солнца, повернутого к югу" . Там - не м у ка, но мук а , пыль произошедшего, из которой будет что-то еще. "Ты тоже событий взметнувшаяся мука, / сквозняк, - и некому ставить заплаты" . Нужна независимость, отдельность - и нужно то, что сможет быть потом. Будут ли другие разрывы - с повествовательностью, с непременной зрительной представимостью образов? Встреча с более расшатанной и многозначной речью?

Что такое оборванный край? взгляд и слова. Что такое страна? страница. А прозрачный час на рассвете - "для всех бездомных / только плавучий остров, плавучий остов" .

Город? Иерусалим, переходящий множество раз из рук в руки, двоящийся и множащийся. "Мерцающий образ земли, кажущейся то прекрасной и желанной для всех, поддающейся перед любым на нее напором, то единственной и неприступной, то вдруг заурядной и заброшенной" . Город, удаленный от самого себя, дающий человеку второе и третье дно, бунтующий против себя. Рим, вечный город вечных превращений (так стал папской крепостью мавзолей императора Адриана). Герои? Ипохондрик и меланхолик, тяготевший к причудливым пропорциям, Франческо Борромини, бросившийся на шпагу, дабы уйти от тупой неспешности жизни вокруг. Писатель Добычин - исчезнувший - то ли покончивший с собой, то ли скрывшийся. Но любимый герой - Синдбад-мореход, балансирующий между исчезновением и возвращением. "Он не мог не уезжать из Багдада. Но стоило ему уехать, он начинал тосковать. Он преодолевал страшные препятствия, только бы вернуться. Но уже через год опять собирался в путь" . И надежда на редкий плод редкого доверия - "необъяснимый восторг, скрывающийся за обиженностью взгляда" .