"Игра мудрецов, к сожалению, превратилась в спорт"
В современной истории шахмат каждый чемпион мира был легендой. Но даже в этом ряду ВАСИЛИЙ СМЫСЛОВ занимает особое место: завоевав шахматную корону в 1957 году, он оставался одним из лучших еще в течение трех десятилетий — такого не удавалось, кроме него, никому. С великим гроссмейстером, которому в субботу исполнилось 80 лет, побеседовал корреспондент Ъ АЛЕКСЕЙ Ъ-ДОСПЕХОВ.

— С высоты прожитых лет оцените, как далеко ушли шахматы в своем развитии? И вообще, ушли ли?
— Они, конечно, изменились, как изменилась и сама жизнь. Шахматы, по сути, адаптируются к новому веку. Возьмем, скажем, контроль времени. Раньше на 40 ходов давалось два с половиной часа, теперь только два. Речь идет о том, чтобы сделать регламент еще более жестким. Приобретают большое значение "быстрые" шахматы, "блицы", которые мы в свое время считали скорее развлечением. Я бы сказал, что шахматы стали более спортивными.
— И компьютеризированными?
— Компьютер, или, точнее сказать, быстрое распространение информации, превратился в своего рода опору для шахмат. Все интересные партии попадают в поле зрения шахматистов моментально. Компьютер — прекрасный проверочный инструмент, позволяющий избежать промахов. Но в качестве разработчика творческих идей машина абсолютно бесполезна. Напротив, раньше, когда электроники не было, элемент искусства в игре был намного больше.
— Создается впечатление, что вас не радуют метаморфозы, происходящие с шахматами. Это так?
— Я, не буду скрывать, с ностальгией вспоминаю 50-е годы. Время, когда еще можно было спорить, что же такое шахматы — искусство, наука или спорт. Тогда явного крена в сторону спорта не было, не поблек еще тот образ, который приобрели шахматы после своего рождения в Индии,— образ "игры мудрецов". Вспоминаю, конечно, свои матчи с Михаилом Ботвинником.
— Те матчи за титул чемпиона мира — в 1954, 1957 и 1958 годах, которые вы провели с ним,— это вершина вашего творчества?
— Может быть. Во всяком случае, в моей жизни эти матчи значат очень многое. Мы оба были шахматистами классического, скажем так, направления. В моей игре, наверное, было чуть побольше современных элементов... Вообще, мы с Ботвинником сыграли друг с другом — в матчах, в турнирах — сто партий. На чьей стороне перевес? Не знаю. По-моему, очки поделили примерно поровну: в матчах у меня побед больше, в турнирах — у него. А точную статистику своих выступлений я никогда не вел, мне это было абсолютно неинтересно.
— Вас интересовала лишь творческая сторона игры?
— Можно сказать и так. Я посвятил шахматам всю свою жизнь. И всю жизнь, играя, не пытался показать самый лучший результат, а искал истину... Нет, насчет истины слишком громко сказано: я занимался поисками гармонии. Этот принцип — создать из разрозненных элементов нечто цельное — выработали еще Капабланка с Ласкером. Он стал и моим принципом. Я считал, что игрок должен интуитивно — именно интуитивно — чувствовать развитие позиции. Интуиция была, пожалуй, главным в моей игре.
— У нынешних "королей" — Гарри Каспарова, Владимира Крамника — все по-другому?
— Нет, они тоже шахматисты классического направления, тоже обладают исключительным талантом "схватывать" позицию. Словом, они тоже из тех, кто видит ход сразу, а анализ лишь подтверждает, что он был правильным. Это особая одаренность. Кстати, Крамник никогда не скрывал, что высоко ценит мои произведения, посвященные шахматам, и внимательно их изучает.
— Значит, прежде всего интуиция. А как же расчеты, логика?
— Нет, мои принципы не исключали глубокого поиска. Но сейчас, когда созданы мощные компьютеры, совершенные программы, вы видите, что, как бы ни считал человек, машина все равно превзойдет его... Я все-таки всегда стремился понимать, а не просчитывать позицию. Зачем это делать, если нужен в действительности всего один ход? Верный ход.
— В чем секрет вашего уникального спортивного долголетия? Менялись поколения шахматистов, а вы оставались одним из лучших. В 1984 году играли финальный матч претендентов против молодого Каспарова...
— Помогало то, о чем я говорил,— ощущение позиции, близкое, надеюсь, к тому, которым обладал Капабланка.
— Знаю еще об одной уникальной черте вашей биографии. Будучи чемпионом мира, популярнейшим в СССР человеком, вы так и не вступили в партию и никогда не скрывали своих религиозных убеждений. Такое было возможно?
— Да, в партию я не вступил. Хотя мне предлагали, даже было несколько попыток нажать на меня. Я отказался. Возникали ли в связи с этим проблемы? Возникали, но не очень большие.
— Говорят, что с вашим прекрасным лирическим баритоном — удивительным, что признают даже специалисты, по тембру — вы вполне могли стать не профессиональным шахматистом, а профессиональным певцом. Это правда?
— (Улыбается.) Преувеличивают. К 1948 году, когда я начал брать уроки пения, я уже был гроссмейстером высокого уровня. Мне просто не разрешили бы бросить шахматы.
— Ваши музыкальные пристрастия с течением времени не меняются?
— Для меня существует только классика — как и в шахматах. В игре я предпочитаю ясный рисунок, чтобы была форма. В музыке — мелодический стиль. Меня раздражает сегодняшнее преобладание ритмики. Вот Моцарт — это для меня как игра Капабланки, она, если так можно сказать, натуральная. Еще Бах, Вивальди, Шопен, Чайковский... А современная музыка, я считаю, вредна для молодежи.
— Что вы скажете о современной ситуации в шахматах? Как вы думаете, почему в шахматном мире уже лет десять нет единства, а одни сплошные конфликты?
— Шахматы — это отражение жизни. А что творится сейчас в мире? Хаос. Он отражается и в шахматах. И с этим, увы, ничего не поделаешь... Знаете, молодым я мечтал: как интересно было бы дожить до третьего тысячелетия! Я полагал, что в новом веке нас ожидает нечто особенно красивое, высокое. Но новый век меня разочаровал. За исключением технического прогресса, пожалуй, никаких изменений к лучшему он не принес. Уровень духовной культуры явно упал.
— Некоторые из знаменитых гроссмейстеров в последнее время просто не переносят друг друга. А в прежние времена случалась ли такая вражда на личностном уровне?
— Антагонизм в шахматной среде существовал всегда. Но раньше он был несколько иного рода — антагонизм творческий, за доской, никогда не переходящий определенных границ. У меня, например, были временами довольно напряженные отношения с Ботвинником, но мы все равно вели себя корректно. Почему сегодня все обострилось? Возможно, дело в особенностях системы шахмат. Произошел отрыв слишком узкой группы — элиты — от остальных. Не хватает демократичности.
— И последний вопрос. Еще относительно недавно вы регулярно принимали участие в турнирах. Нет желания вновь сесть за доску и показать молодым, что они далеко не все умеют в шахматах?
— Желание есть. Я бы, наверное, еще смог мобилизовать волю, подготовиться и бороться. Но, увы, с 1987 года у меня начало резко ухудшаться зрение. Теперь оно нарушено настолько, что о серьезных шахматах вряд ли стоит думать. Глаза для шахматиста значат очень многое.

Газета «Коммерсантъ» №53 от 27.03.2001, стр. 14

Авторы:

Алексей Доспехов

Темы:

Шахматы