Загородный дом Леонова, куда он пригласил нас с фотографом, сделан по его собственному проекту. Показывая ворота в цокольное помещение, Алексей Архипыч смеется: «Вот метрополитен Леонова». Жилище осанистое, просторное, как раньше хорошо говорили — хоромное. Похоже, дело тут в памяти тела. Ничто в доме не напоминает крохотного пространства корабля, на котором в сумме, за два старта, Леонов налетал 7 суток 33 минуты 8 секунд. В доме целая галерея картин — внушительных, в солидном багете. Все-таки художник Леонов действительный член не только Российской, но и Нью-Йоркской академии искусств! На верхнем этаже, где много света, у него мастерская. Здесь мольберт, краски, холсты. Каждый день ритуал — с шести до восьми утра встает к мольберту. Душа рисует...

БАНКИР ИЗ КОСМОСА

— Ну что, мать, где станем разговаривать? — начинает хозяин.

— Давайте уж в мастерской, на вашей рабочей территории, — говорю я и только потом замечаю, что прошагала по медвежьей шкуре метра два на два: — Ваша добыча?

— Нет. Моя была больше. Ой, был такой медведь, я в Вологде положил! У него от верхних лап до нижних было три метра двадцать сантиметров. Я хотел его шкуру в городской квартире прибить на стенку. Так ведь не мог — потолки не позволяли! Отвез шкуру на дачу. Приехала дочь, у нее был небольшой пудель. И тот за ночь всю шкуру разодрал — храбрый, с медведем справился! Так что остатки от той добычи пришлось сжечь. А вот рога на стене — от изюбра, в Монголии убил, вон еще, с золотой медалью, — из Ростовской области.

— Один на один с медведем — это что?

— С медведем-то? Испытание себя... Я же в Сибири родился и вырос, милая моя. Там все приличные люди этим занимаются. Охота — это азарт. Я, например, очень люблю охоту на северных уток в конце сезона. Туманное утро, ледок кое-где. Нигде так не проявляются мужские отношения, как на охоте. Если, конечно, нет рядом женщины. Как женщина появляется — это же бедствие, не охота, а сплошное угодничество. Но даже мужской компанией не с каждым пойдешь на охоту. Только с кем интересно! Мне важно провести время с близкими, дорогими сердцу друзьями. Вот у нас компания была — Юрий Гагарин, академик Бураковский, ректор мединститута Савельев, Василий Самсонович Логинов — командующий тылом ВВС, академик Подзолков. Я часто организатором был. После двенадцати ночи обычно гнал всех: «Спать!» Утром встанешь — осмотр. Того, кто накануне, допустим, в бильярд всю ночь играл, — его на охоту не берем. Не надо нам... королей! Потому как безопасность превыше всего. На охоте даже нелюдимы суровые становятся лириками. Вдруг начинают ухаживать друг за другом: «Ну-ка, угощайся... подлей... не забудь, закуси...» Никогда не забуду, как однажды, подстелив под себя бурку, улегся спать. Почти тенью неслышной подошел академик Бураковский с одеялом, накрыл меня. Пристально и нежно посмотрел, и сам пошел спать...

Никогда не прекращу возмущаться мерзким фильмом «Особенности национальной охоты». Как можно в течение полутора часов лить на себя помои? Да если бы герои фильма попали в компанию настоящих охотников, их наверняка бы побили! У меня, кстати, есть пейзаж — написал я место нашей последней охоты с Гагариным, незадолго до его гибели.

— Вы же с Гагариным семьями дружили. Вроде бы он и прозвал вас блондином?

— Да, шевелюра была пышная. А случай простой, но памятный. При подготовке гагаринского старта в стране еще не было Центра управления полетом. Его заменяли космонавты, врачи и специалисты, разъехавшиеся по всем крупным радиостанциям Союза. Я был послан на Камчатку, в Елизово. На одновитковом полете это была первая и последняя УКВ-станция, с которой пилот должен был держать связь. До последнего момента не было известно, кто полетит — Юрий или Герман. Но минут через 15 после старта корабля на стострочном мониторе я увидел изображение пилота. По характеру движений понял: это Гагарин. Он запросил: «Как моя дорожка?» Конечно, даже если бы дорожка была и плохая, я все равно сказал бы, как и тогда: «Все нормально!» Ну а Юрий ответил: «Понял! Привет Блондину, я пошел!» Узнал меня! Вообще тогда никто из нас не мог предположить, что этот полет вызовет такой всплеск восторгов во всем мире.

— Хотите сказать, вы не понимали, что делаете историю?

— Нет. Для нас это было продолжением испытаний, лишь в реальных условиях. Я в Москву вернулся два дня спустя, 14 апреля. Оказался на Красной площади. Тысячи людей веселятся как дети, танцуют. Вдруг что-то шарахнуло — салют! Я спрашиваю: «Что происходит-то?» Мне отвечают: «С Луны свалился?» А у меня в авоське несколько банок крабов. «Да нет, — говорю, — я с Камчатки». И слышу со всех сторон: «Охломон, Гагарин в космос полетел!»

— Алексей Архипыч, ведь тогда все хотели стать космонавтами. На фоне той эйфории вы первым из землян с «Восхода-2» вышли в открытый космос, потом опять-таки впервые в мире осуществили стыковку космических кораблей «Союз» — «Аполло». Теперь в нашей стране олигархи да бизнесмены в почете. И что получается — вы являетесь вице-президентом крупнейшего «Альфа-банка». Признайтесь, есть-таки ощущение избранности?

— Что-то есть...

— Вот вы говорите — выросли в Сибири. Детство военное. В семье было десять человек детей. Явно мама не баловала, не холила...

— ...Какой там холила! Я все детство проспал на фуфайке. Рано начал рисовать. И уже лет в десять этим зарабатывал. Отец с завода приносил хозяйственные масляные краски. Помогал мне натягивать на раму простынь, грунтовал ее — мелом, мукой, казеиновым клеем. И я рисовал ковры, большие, два метра на полтора. На рынке они дорого стоили. Две буханки хлеба. У меня даже свои клиенты были.

— В каком стиле работали?

— Тогда привычно все лебедей рисовали, голубков или женщин с лошадьми. А я пейзажи делал — теплую осень, голубые горы, на переднем плане дуб какой-нибудь ядреный рисовал. Помню, как один мой одноклассник раздобыл где-то коробку акварели. И очень по-деловому объявил за нее цену — месячный паек, который тогда давали в школе, в день выходило по 50 граммов хлеба и ложке сахара. Мне так хотелось есть! Но я пошел на сделку не задумываясь. А последний оброчный кусок хлеба засунул кабальщику прямо в рот: «Подавись, гадина!..»

Кстати, даже во время войны, как бы тяжело ни было, наша семья получала журнал «Огонек». Какие там репродукции давали! Я же по ним всю Третьяковку изучил. И потом, когда приехал в Москву, мне никакой экскурсовод не был нужен. Я сам знал, где какая картина висит.

— Вы как-то сказали, что все ваши бывшие друзья в тюрьмах сидели. У вас вообще такой чертеж судьбы, будто что-то все время очень верно отводило от несчастий.

— Понимаете, у меня часто было так... Как говорят, Бога нет, но наказать может. И неважно, верим мы в Бога или во что-то еще. Есть то непознанное, о чем мы еще не знаем. И это выше нас.

В жизни был не один случай, когда шел по лезвию, но в последний миг что-то спасало. Взять первый космический полет на «Восходе-2» с Пашей Беляевым в 1965-м. Во время моей работы в открытом космосе корпус корабля деформировался и не позволил выходному люку плотно закрыться, хотя датчики это и показывали. Образовалась микронная щель, через которую начал травиться воздух из корабля. Система регенерации добросовестно работала, постоянно выдавая кислород, но мы не успевали его поглощать. Начался рост парциального давления кислорода. Мы хорошо понимали смертельную опасность. Достаточно было одной искры на коллекторе электромотора (а у нас их было с десяток), чтобы вместе с кораблем превратиться в мелкую пыль. Измучившись, доверились судьбе и даже заснули. И как раз во сне совершенно случайно своим шлангом вентиляции скафандра я включил тумблер дополнительной подачи воздуха. Это дожало люк, и прекратилась утечка воздуха из корабля.

Потом уже я сидел и смотрел на пульт системы жизнеобеспечения, находящийся над моей головой в каких-то двадцати-тридцати сантиметрах. Мне было даже смешно: защита тумблеров скобами была логична для Земли, но не для космоса, по существу никакой защиты и не было. Но эта ошибка в конструировании обернулась нашим спасением. Шанс был в 1%. И вот удача!

— Так что же это такое — удача?

— Это стечение каких-то событий с одним знаком в одну сторону.

— А можно ее как-то переманить, заслужить, что ли?

— Нет, удача непрогнозируема.

— У вас ведь было немало космических программ, к которым вы готовились, но перед самым стартом что-то случалось, все отменялось. Вот, к примеру, программа «Союз-11», 1971 год. Вы были командиром первого экипажа. В итоге в космос полетел дублирующий экипаж, который при возвращении на Землю, как известно, погиб.

— Два года жизни было потрачено на подготовку к тому полету. Но за три дня до старта при штатном обследовании у Валерия Кубасова, бортинженера, было обнаружено заболевание легких аллергического происхождения. Виной тому химикаты, которыми опрыскивали деревья в парковой зоне гостиницы. Ясное дело, Валерия сняли с дистанции и вместо него включили в наш экипаж бортинженером Владислава Волкова. Но за 11 часов до старта Госкомиссия приняла более суровое, но логичное решение — полностью поменять экипаж.

Отлетав 30 суток, экипаж уже шел на посадку. При отделении орбитального отсека от спускаемого аппарата произошло вскрытие дыхательных клапанов, и через 20 — 30 секунд давление внутри аппарата было равно наружному. Через 80 секунд жизнь покинула Владислава Волкова, через 100 — Виктора Пацаева, последним погиб Георгий Добровольский. Все это произошло за 18 минут до касания аппаратом земли. Вот так, верь не верь в высшую силу, но будто бы кто-то там, наверху, распорядился: этому еще рано уходить — и пощадили... Меня до сих пор не покидает чувство вины за гибель моих дублеров, особенно когда я встречаю их детей.

— В последнее время любят подводить итоги века. Парфенов в «Намедни» рассказывал о покушении на Брежнева. Якобы бывший милиционер проник на территорию Кремля и, когда показался правительственный кортеж, открыл огонь. В одной машине ехал Брежнев, в другой — группа космонавтов. Ведь в этой группе были и вы?

— Это опять один из тех случаев, когда говорят: береженого Бог бережет... Парфенов в «Намедни» многое исказил. Сказал, что тогда якобы ранили космонавта Николаева, пострадала Валентина Терешкова. Действительно, мы в кортеже направлялись в Кремль. В машине справа от водителя сидел чекист, на среднем сиденье — я, справа от меня — Береговой, на задних местах — Терешкова и Николаев. Мы первой машиной въехали в Кремль через Боровицкие ворота.

— Разве обычно на первой ехал не сам Брежнев?

— Правильно. Я еще на Якиманке заметил, что вдруг первая машина пропустила нашу и поехала следом. В общем, чекисты знали, что готовится покушение, были в курсе, что сбежал человек с двумя пистолетами. Его искали, не нашли. Вот и поменяли машины. Вместо того чтобы «сочинить» машину со специалистами в бронежилетах, просто взяли и подставили нас.

Как я понимаю, этот сумасшедший взял у своего двоюродного брата шинель милицейскую, два пистолета. Пришел на территорию Кремля. И ждал. Когда появилась наша машина, он начал стрелять. Первая пуля разбила стекло и у чекиста рассекла надбровную дугу. Я сначала подумал, что мы что-то нарушили, — все-таки человек был в милицейской форме. Вторая пуля влетела в шею водителя. Тогда Георгий Береговой, перевалившись через спинку сиденья, дернул за ручной тормоз. Машина остановилась. Я в упор смотрел на этого сумасшедшего — в его глазах были страх и недоумение, он понимал, что-то не то, но остановиться уже не мог. Он сделал 16 выстрелов. После того как пуля попала в водителя, я резко повернул голову. Если бы не это, как потом установила баллистическая экспертиза, следующая пуля точно угодила бы мне в висок. Третья пуля задела шинель на груди, четвертая прошла у живота, пятая и шестая — вдоль спины. Была бы скорость очереди чуть больше, я схлопотал бы пули в голову, в грудь, была бы меньше — в спину. Потом, после экспертизы, мне сказали: «Вы должны были погибнуть. Должны...»

— Как тут не стать суеверным... А вообще у космонавтов много примет?

— Сергей Павлович Королев не позволял женщинам появляться на космодроме. А в день запуска тем более. Помню, был старт «Восхода-2». Уже в скафандрах, мы с Беляевым выходили из экипировочной к стартовому автобусу, а нам навстречу — женщина! Директор «Научфильма». Я тогда сказал: «Паш, не знаю, что нам выпадет. Но точно нахлебаемся...» Так и вышло. За первые же сутки полета произошло семь аварий! Я не раз был руководителем предстартовой подготовки, так всех предупреждал — как выходит экипаж, чтоб ни одна женщина не попадалась навстречу! Либо в крайнем случае шла с ведрами, наполненными водой. (Хохочет.) Вот так.

Перед тем как выехать на старт, все собираются в номере экипажа, обязательно откупоривают шампанское, выпивают грамм по 20, расписываются на бутылке и опять ее запечатывают, чтобы допить по возвращении. Я так думаю — раз люди верят, если это идет на пользу, надо быть суеверным.

— И как тогда не посмотреть «Белое солнце пустыни»...

— Обязательно! Каждый раз смотрим в предстартовую ночь. Как-то встретились с Мотылем, режиссером, я ему: «Ты помнишь, сколько дыр было на халате у Саида?» Он: «Не-а». Я: «Семь! А сколько осетров в бассейне плавало?» Он ничего не помнил. Я опять за свое: «Кто знал Павла Артемича?» Выжидаю. И отвечаю за него: «Да каждая собака знала!» (хохочет.) А размер бедра Екатерины Матвеевны?

— Я тоже не знаю.

— Да пол-экран! (Хохочет.) Время же в космосе тянучее. Вот и заполняешь.

— Все-таки что заставляет все время испытывать себя, природу? Честолюбие?

— Не в этом дело. Я с детства всегда считал, что самая большая победа — над собой. Остальное... можно нарисовать. Я долго вел дневник, на первой странице эпиграф был: «Судьба моя — я сам». Может быть, я это от кого-то услышал. А может, сам придумал. Неважно. Но эти слова мне очень близки.

Приведу пример. Мне было лет десять. Когда в Сибири жили, увязался я как-то за знакомым мужиком. Он собирался ехать на шахту угля набрать, а я хотел привезти домой новогоднюю елку. Пока мужичок копал уголь, я пошел рубить ель. А когда вернулся — никого уже не было, уехал он. Пешком идти далеко. Я сначала думал залезть в туннель шахты, но посмотрел — дыра большая, страшно. Вернулся в лес. Под пихтой раскопал снег, наломал сушняка, развел костер, снег оплавился, получился шатер. Между прочим, потом космонавты то же самое делали, когда упражнялись на выживание. Я уж не говорю о том, как мы выживали с Беляевым после ручной посадки «Восхода». Нас ведь только через три дня нашли, хотя по радио объявили, что мы уже отдыхаем на даче. Ну так вот, тогда, мальчишкой, я часа два жег костер, потом сверху уложил лапник и, завернувшись в отцовский полушубок, заснул на нагретом месте. Ночью слышу, кто-то меня за ногу дергает: «Лелька!» Это отец меня разыскал с мужиками. Но я бы и так в тайге не пропал! Во мне всегда была эта самостоятельность жизни.

— Но отчего же в живописцы не пошли, раз с детства такая тяга к этому была?

— Я хотел учиться, живописи-то. И в классе десятом, на весенних каникулах, взял свои работы и, как Ломоносов, только в кузове попутной машины, поехал в Рижскую академию художеств. Пришел туда. Стал расспрашивать всех — что да как у них. Вышла ко мне девушка, секретарь, красивая, в темно-вишневом платье. Я ей и говорю: «Хочу у вас учиться». Она: «У нас поступление летом». И тут навстречу нам идет старичок, точно Репин, ректор! Он: «Покорять собрался? Покажи работы-то». Я показал. Он: «Похвально. Окончишь школу, приезжай, будешь у нас учиться». Я обрадовался — президент академии меня одобрил! Стал уходить. Вижу, идут студенты академии. Я одному: «Как тут живется-то? Какая жратва?» Он: «Да плохо. Общежитие с третьего курса». И я понял — не смогу снимать комнату в городе. Так что вернулся домой, окончил школу. И сначала хотел пойти в морское училище.

— Ага, там общежитие давали?

— Ну да. (смеется.) А потом решил податься в летное. Но рисовать продолжал. Первая моя выставка, кстати, была в полку. И прошло лет тридцать, когда пригласили однажды меня в Рижскую академию художеств. Собрался ректорат. И я начал рассказывать свою историю, как хотел Ригу покорить. Тут встает человек: «Стоп. Далее я буду рассказывать. Вы были одеты в маоцзэдунку. Очень колоритно выглядели. И нахально...» Этот человек оказался тем самым студентом, которого я в свое время расспрашивал о житье в академии. Он деканом стал!

— Вон у вас сколько уже картин. Почему свои выставки не организовываете?

— Хлопотно. Да и зачем? Смотрите, как у меня красиво обрамлены картины. Одна выставка, и ничего этого уже не будет. Все побьют, поломают. Э!..

Раздался истошный такой собачий лай. К хозяину прибежал йоркширский терьер Тутси. Вроде как доложить — из Москвы приехала Светлана. Жена.

— Давно вы уже вместе?

— Как говорят, у меня одна, и на всю жизнь хватит! (Хохочет.) С 59-го.

Позируя фотографу, Леонов лихо командует жене: «Держись за меня, наконец-то человеком будешь!» Светлана смеется, однако руку мужа сжимает крепко.

— Почти пять лет прошло, как погибла, по-другому не скажешь, наша старшая дочь Виктория. Ей было всего тридцать пять. Есть младшая дочь Оксана. Ее дочка Карина живет с нами. Внучку назвали в честь дочери Тома Стаффорда, с которым работали на «Союз — Аполло». Он как в Москву приезжает, обязательно у меня живет. У нас все переплелось... Дочь с мужем и младшим сыном Данилой сейчас живут в Америке, у них хороший дом в Лос-Анджелесе. Они уже 11 лет работают в совместной фирме, занимаются видео- и кинопрокатом. А сейчас хотят возвращаться, насовсем.

— Алексей Архипыч, так чем сейчас живете?

Жена: — Наконец-то начал жить для семьи.

Леонов: — В конечном итоге прямое назначение человека — продолжить человеческий род. Обеспечить жизнь детей своих, сделать ее лучше, чем было у тебя. Передать им свой опыт. Уберечь от ошибок. Ведь все, что есть в мире, ну ничего не стоит без человека. Значит, нужно сделать так, чтобы люди были стоящими... Потом, посмотрите, вон картины новые стоят. Пять картин за три месяца!.. Ну что, матушка, все поняла? Вот то-то же...

Майя ЧАПЛЫГИНА

В материале использованы фотографии: Юрия ФЕКЛИСТОВА