Михаил Ремизов. Парламент в постклассический век
Михаил Ремизов
Дата публикации: 4 Сентября 2001
П арламентские кризисы приходят и уходят, но нечто копится и остается: это кризис парламентаризма.
С некоторых пор - причем весьма уже давних - функциональный смысл парламента в системе власти, его raison d'etre перестали быть очевидностью. Можно говорить о законодательной, представительной функции... Но этим еще ничего не сказано о принципе парламентаризма - том базовом полагании, которое делало его навязчивой идеей и внутренней потребностью целой эпохи. Сам принцип демократического делегирования, на который здесь было бы резонно сослаться, не несет в себе ничего специфически парламентарного. Об этом убедительно писал Шмитт: "Если вместо народа, по практическим и техническим основаниям, принимают решение доверенные люди народа, тогда, значит, от имени все того же народа может также принимать решение один доверенный человек...". То есть нет ничего невозможного в демократической системе "антипарламентского цезаризма". Понятно, что с таким же успехом в ее рамках может быть налажено и отправление законодательной функции. Поэтому вопрос о принципе парламентаризма - это вопрос о той специфической легитимности законопроизводства, которой может обладать (и которой, скажем так, некогда обладал) парламент. Согласно тому же Шмитту, специфика этого типа легитимности заключается не столько в принципе делегирования, сколько в принципах дискуссии и публичности .
В этом смысле парламент - чистейшее дитя рационализма и Просвещения. Рационалистическая вера в дискуссию может быть довольно точно резюмирована дожившей до наших дней бредовой сентенцией: "в споре рождается истина". Мера бредовости, конечно, варьируется в зависимости от того, насколько завершимым мыслится "рождение" и насколько абсолютной мыслится "истина", но решающим пунктом, в котором эта вера превращается в модель легитимности, является убеждение, что "закон" имеет отношение к "истине", а процесс законодательства - к ее дискурсивному поиску. "Парламент есть место, где рассеянные среди людей, неравно разделенные частички разума собираются и приводятся к публичному господству". Приводя подобные аргументы, Гизо вряд ли имел в виду раскрыть карты истории (карты одновременно игральные и путевые...) и уж тем более обнаружить блеф. Но с нашей сегодняшней колокольни дело рискует выглядеть именно так. Институт, который едва ли не поныне считают несущей конструкцией современных политических систем, оказывается придатком дотла высмеянной утопии разумного (основанного на разуме) правления .
Со вторым принципом - публичностью - дело обстоит схожим образом. В нововременной Европе требование публичности правления нарастает по мере распространения просвещенческой метафизики ("свет публичности - это свет просвещения" - язвит Шмитт) и крепнет в категорической борьбе с макиавеллическим почитанием государственных тайн и практикой кабинетной политики. Не удивительно, что знаменем утопии публичного правления стал парламентаризм - как антитеза опостылевшей замкнутости господства. Нет нужды объяснять, почему и в этот раз речь идет об утопии: история любого парламента - это история того, как центр тяжести его властных компетенций перемещается за кулисы (реальное законотворчество - в комнаты комиссий и комитетов, принятие решений - в подковерные пространства межфракционной и прочей торговли etc.).
Дело, впрочем, отнюдь не в том, что парламентаризм рожден духом утопии, а в том, что он рожден духом уже мертвой утопии. Осознание (ощущение) пропасти, пролегающей между парламентской дискуссией и реалиями власти, как и вообще между системой политических "слов" и системой политических "вещей", стало практически повсеместным. Сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, новую убедительность обрели эти слова Шмитта: "Менее всего поверят в то, что из газетных статей, речей в собраниях и парламентских дебатов возникнут истинные и правильные (в наш постклассический век и слова-то эти звучат неказисто - М.Р. ) законодательство и политика. Но ведь это и есть вера в парламент как таковой". Да что там вера... С парламентаризмом случился настоящий исторический курьез: как получилось, что это любимое детище рационализма и Просвещения стало (в общественном сознании) знаковым апофеозом иррациональности и непросвещенности?..
Перед лицом этой инверсии парламентаризм впору списывать со счетов. По меньшей мере, этого требует дух серьезности, звучащий в словах "Заратустры": "Там, где больше нельзя любить, - следует пройти мимо". Если в некоего бога больше не верят, значит, он умер. Признаться, лично мне родствен этот дух, но именно потому я не могу не помнить, как далек он от духа эпохи и как правы, в своем роде, те, кто зареклись от серьезности. Бог, в которого больше не верят, может существовать и дальше: теперь уже как предмет безверия . Ибо безверию необходим предмет - иначе оно распыляется и отравляет собой все вокруг.
Мысль, конечно, уже ясна: если парламент как предмет веры себя изжил, то именно теперь он жизненно необходим обществу как привилегированный предмет безверия. Отчуждение, ставшее не подлежащей обсуждению данностью современных политических систем, должно быть канализировано и направлено в нужное русло: отчуждение не является чистой негативностью, оно есть превращенная форма политической энергии. Парламент - вполне подходящее русло этой канализации.
Когда в начале века монарх был вынужден учредить Думу, в утешение ему говорили, что парламент станет клапаном для выпускания пара: в противном случае распирающая паровая энергия может взорвать систему власти. Дума была у нас изначально задумана как громоотвод, механизм канализации опасных энергий. Сейчас разница лишь в том, что никакой "распирающей", "эксплозивной" энергии у нас нет, и вместо нее царит "имплозивная" мощь отчуждения. "Эксплозия" - взрыв, катастрофическое высвобождение энергии; "имплозия" - придуманное бодрияровское словечко, означающее нечто обратное: катастрофическое свертывание энергии. Это взрыв наизнанку , уничтожающий не просто систему, но саму материю власти. Отчуждение как беззвучный гром, поражающий изнутри. Но, возможно, для него тоже бывают громоотводы.
Если так, то парламент небессмыслен. Мы будем презирать его и смеяться - чтобы сберечь нетронутой нашу исконную веру в бытие Власти.