Инна Булкина. Журнальное чтиво: выпуск 59
Инна Булкина
Дата публикации: 6 Ноября 2001
"НЗ" в новом формате приобретает все более четкие очертания, что приятно выделяет его на фоне общей журнальной расплывчатости и неразберихи. Отчасти он предсказуем, что неизбежно, когда одни и те же люди в одном и том же месте регулярно говорят об одном и том же. (И я невольно повторяюсь, когда пишу про "НЗ".) Но и в предсказуемости есть своя прелесть, как в повторении пройденного, перечитывании любимых книжек, телесериалах и прочих стимулирующих привычку вещах, в которых одинаково нуждаются дети и... очень усталые люди. Притом что и в предсказуемых сюжетах случаются иные странные повороты.
Итак, в начале номера неизменный в этих декорациях Александр Эткинд представляет очередное "Либеральное наследие", в качестве которого "наследия" нынче предстает Ричард Рорти. И статья Эткинда - собственно, пересказ известной "фантазии" Рорти о романе Хайдеггера и его еврейской ученицы (но не реальной Ханны Арендт, а воображаемой Сары Мандельбаум) и следующей за этим романом "американской судьбе" немецкого философа, ничего существенно в его философии не изменившей, и самая статья Рорти - "Троцкий и дикие орхидеи" - увлекательны до последней степени. И кажется, главная интрига этого сюжета в том, как именно "сопрячь" Троцкого, Хайдеггера, орхидеи и Пруста с заявленным в заглавии "либеральным наследием".
Прелесть этой - очень живой - статьи Рорти в ироническом отстранении фигуры рассказчика - от философии и политики, от "ортодоксов" и "постмодернистов", от Ленина, Троцкого, Бетховена и Дьюи, от самого себя, наконец, - позиция, которую, согласимся, крайне редко удается встретить в сочинениях философских, политических, и особенно в сочинениях, проникнутых пафосом "либерального наследия". " Мои философские взгляды задевают правых так же, как мои политические взгляды задевают левых ", - объясняет Рорти, предлагая затем собственную "автобиографию", где семейный культ Троцкого накладывается на подростковые комплексы, Крафта-Эбинга и собирание орхидей:
Оглядываясь назад, я вижу во всем этом немало сублимированной сексуальности (конечно, орхидеи самые сексуальные из цветов), и мое желание узнать о них все было, наверно, связано с моим желанием понять все незнакомые слова у Крафт-Эбинга.
Хоть и с трудом, но я осознавал, что в моем эзотерическом интересе к социально бесполезным цветам было нечто сомнительное. Я читал (мне, умному, неуклюжему, единственному в семье ребенку было предоставлено огромное количество свободного времени) и "Мариуса-Эпикурейца", и марксистскую критику эстетических учений отцов церкви. "Литературу и Революцию" Троцкого я прочитал от корки до корки и боялся, что он не разделил бы моего интереса к орхидеям.
После Троцкого и Крафта-Эбинга последовали Платон, Сократ и Достоевский, поиски абсолюта и приемлемых "критериев философской истины":
...Я... решил, что критерием философской истины является скорее ее всеобъемлющая согласованность, чем ее выводимость из неоспоримых начальных принципов. Но это не особенно помогло. Согласованность есть способ уйти от противоречий, и если обратиться к совету св. Фомы "Видишь противоречие - введи различение", все становится довольно просто. Насколько я мог понять, философский талант в основном заключался в том, чтобы порождать различения в таком количестве, которое позволило бы выйти из диалектического тупика. То есть все дело состояло в том, чтобы, оказавшись в диалектическом тупике, переописать всю близлежащую интеллектуальную местность таким способом, чтобы термины, используемые оппонентом, оказались не относящимися к делу, спорными или скучными. Выяснилось, что у меня нюх на такие переописания. Но я все больше и больше сомневался в том, что развитие этих навыков сделает меня мудрым или добродетельным.
Заканчивается вся эта увлекательная история открытий и заблуждений человеческого разума цитатой из Милана Кундеры про "пленительное царство воображения, где никто не обладает истиной и все имеют право быть поняты " и вполне кандидовским утверждением, будто существующее демократическое общество - лучшее из возможных:
Это общество, в котором каждый считает, что человеческая солидарность значит больше, чем знания чего-то не просто человеческого. Столь близкое подобие вполне демократического, вполне секулярного общества, какое существует сегодня, представляется мне величайшим достижением человечества. В сравнении с ним даже книги Гегеля и Пруста - лишь дополнительные украшения, подобные орхидеям.
Сюжет замечательным образом завершился, все концы сошлись и все оказалось кстати: орхидеи, Троцкий и либеральное наследие.
После "либерального зачина" следует дежурная "социологическая лирика" с неизменным опять же Алексеем Левинсоном , задающим вопрос: "что же мы строим?" (строили, уже построили?). Оказывается, государственный социализм с элементами начальственно-мафиозного и "кавказского" капитализма. Согласно результатам вциомовских опросов, российский обыватель последовательно выступает за частную собственность, но против латифундий. Из "социологической лирики" следует "Тема 1", которая здесь называется "Русский капитализм". Доктор географических наук Борис Родоман ( "Идеальный капитализм и российская реальность" ) обстоятельно описывает "русский капитализм" как вороватый, отсталый и в целом безнадежный. Филолог, критик и "известинский" обозреватель Александр Архангельский отвечает ему на это, что чистого капитализма не бывает и сравнивать надо не с Хайеком и Мизесом, а с собственным, 10-летней давности, прошлым ( "Еще не вечер" ). Ольга Майорова тоже - об исторических моделях, но речь не о новейшей истории, а о пореформенной России эпохи Александра III ( "Из истории реформаторства в России" ). Яков Щукин полагает, что все дело в "переходном периоде" (красивое слово "транзишн"!) и "глобализационном дискурсе", а Игорь Федюкин винит во всех бедах "правый пиар" .
Затем следует "Тема 2" под названием "Диссиденты и правозащитники". Кажется, она приурочена к юбилею Московской Хельсинкской группы и представляет характерное в советском (российском) диссенте разноголосие с делениями на правых и неправых, обвинениями в "подмене" всего и вся и сговоре с КГБ, ЗПБ (Западная Правозащитная Бюрократия, и, соответственно, РПБ - Русская Правозащитная Бюрократия, - так в статье Юрия Ярым-Агаева ), сетования по поводу нынешних занятий и нынешнего состояния российского правозащитного движения (Феликс Светов "В одну реку дважды..." ) и, наконец, попытку всех примирить и расставить точки над "е" (Александр Даниэль "Измена идеалам или подмена понятий" ). По мысли Александра Даниэля, советские диссиденты занимались не свержением существующего строя и даже не созданием политической оппозиции, но " демонстрировали необходимость и возможность гражданского общества в стране, которая в течение десятилетий (если не столетий) просто не знала, что это такое ". Что же до пресловутого Запада с его леволиберальной "бюрократией" то автор приводит здесь аргумент абсолютно субъективный и в силу того неопровержимый:
... Мне лично эта публика - западные левые скорее симпатична. Конечно, они кого угодно могут довести до белого каления своей зашоренностью и идеологической ограниченностью, но я чую в них какое-то внутреннее сродство с советскими диссидентами. Не по взглядам, нет, скорее - по мироощущению. С западным консерватором ты зачастую скорее добьешься взаимопонимания, но все равно он какой-то чужой. А с западным левым можно спорить до хрипоты и ругаться до крика и взаимных оскорблений - и при этом ощущать его в чем-то основном своим. "Мы одной крови, ты и я!", как говаривал киплинговский Маугли.
О правых-левых и левых-правых - Андрей Зорин ( "Сено-солома" ): здесь, собственно, о путанице понятий и самоназваний (кто такие "правые либералы" или вовсе "либералы-державники"?). Что касается терминологии, то дело в "риторическом самозахвате", что же касается прошлого и будущего, то все гораздо сложнее, - полагает этот автор, однако объясняет, чего стоит "терминологическая сетка" на простом историческом примере:
Некогда в петровской армии новобранцам дабы не забивать им головы мудреными понятиями "налево" и "направо" привязывали к коленям пучки сена и соломы и использовали для соответствующих команд названия этих несомненно более знакомых им субстанций. Как показала Полтавская баталия, результат получился более чем удовлетворительный .
Последняя "Тема 3" называется "Национализм и национальная идентификация: Россия". Авторы "Неприкосновенного запаса" сходятся на том, что националистическая идеология в России бесперспективна (что предсказуемо):
Борис Дубин ( "Запад, граница, особый путь: символика "другого" в политической мифологии России" ) показывает как российская "национальная идентичность" формируется через "образ врага", который приходит с Запада, Николай Митрохин ( "Кровь или Библия..." ) не видит смысла в "этноконфессиональном национализме", Ричард Вортман ( "Национализм, народность и российское государство" ) говорит о "суверенитете", который возникает в процессе "мобилизации" на борьбу с внутренним врагом (властью). Наконец, Игорь Алексеев представляет исторические попытки "поисков национальной идентичности" не через "западное", но через "восточное" самоописание ( "Ислам и поиски российской идентичности..." ).
Между тем примечаний-сносок в сетевой версии по-прежнему нет. Кто виноват и что делать?