Оксана Дубовенко. Эмиграция, которая не меняет художника
Писатели и поэты говорят о своем эмигрантском опыте
Оксана Дубовенко
Дата публикации: 27 Ноября 2001
Эмиграция для русского художника - все равно что творческая командировка. В cмысле регулярности, почти обыденности, но не простоты ощущений, которые, конечно, всякий раз - индивидуальные.
"РЖ" обратился к мастерам искусств с вопросами, касающимися опыта эмиграции:
1. Считаете ли вы, что опыт эмиграции является непременным рубежом в творчестве? Явилась ли эмиграция таким рубежом для вас?
2. Меняет ли иной язык и другая языковая среда язык самого писателя (в широком смысле - художника)?
Михаил Козаков , народный артист России:
1. Нет, я не считаю, что эмиграция является непременным рубежом в творчестве. Конечно, в каком-то аспекте этот опыт может быть полезен, он высвобождает скрытые ресурсы. Но в принципе - все зависит от меры таланта, и все находится в руках Бога. Во многом это вопрос карьеры. Ведь говорят, что "нет пророка в своем отечестве". А успех "там" отражается уже на положении "здесь".
2. Чужой язык и языковой барьер, конечно, накладывают отпечаток. Поэтому редко кому удается состояться. Набоков с детства знал английский язык, он был воспитан в традициях западной культуры, поэтому ему удалось состояться как западному писателю. Или - Бродский, который стал английским эссеистом. А в основном - теряют в родном языке и ничего не приобретают в новом качестве.
Юрий Кублановский , поэт:
1. Не только для меня, для любого человека, особенно для поэта, эмиграция - это, безусловно, рубеж. Человек сталкивается с новой языковой средой и психологическими трудностями. И многие поэты состоялись именно уже в эмиграции. Я имею в виду Георгия Иванова, а отчасти и Ходасевича . Сборник "Европейские ночи" перевернул представления о нем. То же и с Георгием Ивановым , чье виньеточно-буколическое творчество не предвещало такого развития.
2. Языковой барьер заставляет тщательнее вслушиваться в свой родной язык. В эмиграции приходится слушать чужую речь или общаться с эмигрантами, которые сохранили язык дистиллированным, не разжиженным советизмами. Так было в моем случае, когда я жил в Париже. При этом свой язык тоже развивается параллельно с языком оставленной Родины, получая информацию, например, из прессы. И из этих новых отношений вырастают совершенно другие фонетические и семантические перспективы.
Андрей Кучаев, писатель :
1. Как показывает предыдущее поколение, опыт эмиграции позволил выдвинуться целому поколению писателей. Подозреваю, что этот опыт вообще необходим для приобщения к европейской культуре. Поколение шестидесятников состоялось во многом именно благодаря эмигрантскому опыту. Тем, кто не прошел этой школы мытарств, не повезло, им не хватило травли, например, Киму или Битову . Факт наличия влияния на творчество неопровержим. Причем процесс этот - разнонаправленный, то есть опыт эмиграции одних влияет на творчество других здесь. Это - результат не только перемен, которые позволили свободно перемещаться по миру. В связи с чем протестная литература больше не имеет объекта, и интерес к ней со стороны западной культуры тоже постепенно исчез. Если будущая власть будет ставить препоны, то эта литература снова станет насущно необходима. Представители западной культуры предвзято относятся к нашим художественным свершениям, и по-прежнему их интересует только наша классическая литература, балет, причем от Петипа, классическая музыка, какие-то отдельные театральные проекты, идущие, по их мнению, от Станиславского. Изобразительное искусство наше для них закончилось на Кандинском... Хотя в кругах знатоков, славистов, филологов, преподавателей с большим интересом и уважением относятся к молодым, к тем, кто выдвинулся только в России, и имена Сорокина, Пелевина, в какой-то степени и Пепперштейна там очень известны. Нам необходимо стать частью общеевропейской культуры, а не быть таким медведем с поводырем на ярмарке. Попытки развить византийскую ветвь в рамках нашей культуры очень уважительны. Но есть, что почерпнуть и у латинян, и вряд ли Византия от этого пострадает.
2. В принципе, конечно. Набоков, будучи уже глубоким стариком, там, в Швейцарии, давая кому-то интервью, сказал: "Напрасно я уехал, я был бы сейчас другим писателем". У литератора нет другого языка кроме родного, другого инструмента. Примеры овладения чужим языком до уровня наррации уникальны: Набоков, Бродский. В Германии недавно в тридцатидвухлетнем возрасте на немецком языке книгой "Russendisko" дебютировал писатель по фамилии Каминер. Говорят, он ведет встречи с читателями на немецком. Знатоки, переводчики говорят, что этот немецкий оставляет желать лучшего. Но это умиляет, немцев это веселит, удивляет, что это - такой же человек, общительный, остроумный, но... как если бы заговорил заяц. А на культурный процесс они смотрят скептически. И многое сейчас в руках молодых. Например, Мария Рыбакова, внучка Анатолия Рыбакова, дочь Натальи Ивановой, написала блестящую книгу "Анна Гром и ее призрак". Выпускница МГУ, отучившаяся в нескольких европейских университетах, специалист по классической филологии, она постоянно живет в Голландии, оставаясь русским писателем. Это - пример взаимопроникновения культур. Очень важно овладение корнями, тогда становится возможным доведения языка до уровня переводимости. Конечно, какие-то глубинные вещи непереводимы. Они не отдадут нам своего Хемингуэя, мы им - Платонова и Пильняка. Но есть эссеистика, литературная критика, лингвистика, они многое могут сделать для сближения культур. Побывав в промежуточной зоне, можно больше понять. Язык как атрибут культуры и как ее инструмент необходимо отстаивать. Когда государство никнет, теряет имперские черты, язык тоже блекнет, как было, например, с британцами.
Джон Фридман, переводчик, театральный критик (живет и работает в России):
1. Этот рубеж не непременный, но очень желательный. Это важно не столько для самого творчества, сколько для познания мира и самого себя (что неминуемо оборачивается пользой для творческого человека).
2. Язык меняется, и тут есть два аспекта. Первое: родной язык теряется и меняется уже этим. Человек пытается, старается вернуть то, что от него ускользает, и в этих попытках обретения вырабатывает новый язык, тем самым находит или не находит свой голос. К тому же, есть такая примитивная вещь, что я живу здесь, в России, а язык в Америке меняется без меня. Второй аспект, это язык, на котором человек пишет. Художник, попавший в иную языковую среду как бы создает его заново, отбрасывая то, что не нужно, черпая из других, ранее неизвестных слоев, обращая внимание на какие-то вещи, которые раньше посчитал бы ерундой, проверяя себя постоянно. Находишься в этом состоянии, потому что чувствуешь, что начинаешь нарушать правила языка и от этого четче ощущаешь его границы. И тут возникает следующая проблема, когда стараешься яснее выразить свою мысль, передать свое состояние, сознательно идешь на ошибки. И в этих правильных неправильностях находишь себя, происходит самоидентификация.
Наум Коржавин , поэт:
1. Вопрос сложный. Что такое эмиграция? Вопрос этот - сложный, поскольку русское понимание отличается, например, от итальянского. В русском смысле эмиграция - не переселение в другую страну, а невозможность вернуться в собственную. Таким образом, эмиграция - вещь хотя и не положительная сама по себе, но необходимая. Далее. Что называть эмиграцией? Жил ли в эмиграции Тургенев, когда он жил в Париже и писал там, имея связь с Россией? И при этом он все равно оставался русским писателем. Короче говоря, я считаю, что жить дома для писателя лучше (питает ведь не только язык, дома писателя все питает). Потому, как только появилась возможность ездить в Россию, для меня такие возвращения стали важными. Рубеж ли это? Не рубеж. Эмиграция - скорее обстоятельство. Для меня - неприятное, поскольку я оказался в эмиграции в то время, когда мог, да и нужно было функционировать в России. С другой стороны, проживание по месту прописки - не доблесть. Можно жить и на фронте, но для писателя, конечно, лучше жить дома, повторяю. Но бывает вынужденная эмиграция, которая что-то оправдывает.
Я знаю представителей более молодого поколения, которые уезжали легче, проще, но я не думаю, что это помогло их творчеству. Все-таки, ориентация должна быть на метрополию.
2. Я не знаю ни одного русского писателя, особенно писателя русской судьбы, кто бы состоялся в другом языке. Пожалуй, только Набоков, который, на мой взгляд, все равно оставался русским писателем, пишущим по-английски.
Других, которые решили, что надо писать по-английски (например), я вообще не понимаю. Живя в Испании, необязательно становиться испанцем. Я знаю, например, одного старого эмигранта, блистательно говорившего на нескольких языках. Я однажды спросил у него - его звали отец Кирилл: "Как вы сохранили такой русский язык?" - "Я никогда не смешиваю языки", - ответил он.
Нельзя смешивать языки, если хочешь, чтобы твои дети говорили хорошо по-русски, по-английски, а не на смеси языков. Другое дело, что язык - не предмет выбора. Язык - какая-то органичная вещь, которая как бы дана. И - все. Мои стихи не претерпели никаких изменений. А у Георгия Иванова - изменились? Нет. У Ходасевича ? Нет. Я не знаю такого поэта, чей язык изменился от одного попадания в другую языковую среду.
Мария Розанова , литературовед:
1. Нет, это не рубеж в творчестве, как мне кажется. Во всяком случае, это если и меняет что-то, может менять чисто сюжетные ситуации. Но почти не меняет главную деталь творчества, а именно стиль. На примере Синявского могу сказать: я сравниваю статьи, которые написаны до эмиграции, с другими, написанными уже в эмиграции. Нет, он не изменился. Меняется сюжетика. Она и может меняться. Все остальное у мастера остается. Если ты мастер.
2. На этот вопрос не могу ответить, потому что, проживя столько лет во Франции, я французский язык не выучила. По-французски я не говорю. На мой собственный язык - никак не повлияло. Но может быть, я здесь не показатель, может, я - крокодил какой? Мне идет восьмой десяток, и я понимаю, что какие-то вещи так и остались неизменными, - во мне живы правила и знания, которые были заложены в пять или в шесть, в семь лет. И я им следую до сих пор.