Александр Агеев. Голод 63
Практическая гастроэнтерология чтения
Александр Агеев
Дата публикации: 11 Декабря 2001
П оявился "длинный лист" премии имени Аполлона Григорьева. Вот такой:
Борис Акунин . Пелагия и черный монах. М., "Астрель", 2001.
И. Борисова . Разве бывают такие груши? Рассказы. СПб., "Борей Арт", 2001.
Гриша Брускин . Прошедшее время несовершенного вида. М., "Новое литературное обозрение", 2001.
Дмитрий Быков . Оправдание. Роман. - "Новый мир", 2001, #3, 4; М., "Вагриус", 2001.
Андрей Волос . Недвижимость. Роман. - "Новый мир", 2001, #1, 2; М., "Вагриус", 2001.
Андрей Дмитриев . Дорога обратно. Повесть. - "Знамя", 2001, #1.
Леонид Зорин . Трезвенник. Роман. - "Знамя", 2001, #2.
Валерий Исхаков . Читатель Чехова. Роман. - "Дружба народов", 2001, #5.
Аркан Карив . Переводчик. Роман - "Дружба народов", 2001, #6.
Михаил Кононов . Голая пионерка. Повесть. - СПб., "Лимбус-пресс", 2001.
Владимир Маканин . Однодневная война. Рассказ. - "Новый мир", 2001, #10.
Ирина Машинская . Стихотворения. М., Издательство Елены Пахомовой, 2001.
Олег Павлов . Карагандинские девятины, или Повесть последних дней. - "Октябрь", 2001, #8.
Олег Постнов . Страх. - СПб., "Амфора", 2001.
Алексей Пурин . Новые стихотворения. Прага-СПб. Изд. URBI 2001
Владимир Рецептер . Ностальгия по Японии. Гастрольный роман. - "Знамя", 2001, #3, 4.
Роман Сенчин . Минус. Повесть. - "Знамя", 2001, #8.
Ольга Славникова . Бессмертный. Повесть о настоящем человеке. - "Октябрь", 2001, #6.
Олег Чухонцев . Фифиа. Стихотворения. - "Новый мир", 2001, #11.
Елена Шварц . Non dolet. Стихотворения. - "Знамя", 2001, #8.
Баян Ширянов . Низший пилотаж. М., "Ad Marginem", 2001.
Глеб Шульпяков . Щелчок. Книга стихотворений. М., Издательство "Независимой газеты", 2001.
За несколькими досадными исключениями, очень даже достойный список для не слишком урожайного года. Вот так с ходу и не припомнишь, чего в этом компоте не хватает. А судя по тому, что критиков в Академии - 40, высок процент совпадений при номинации. Сам я - сразу признаюсь - номинировал роман Леонида Зорина "Трезвенник" (хотя довольно долго выбирал из трех любезных мне в этом году кандидатур - помимо Зорина, думал еще о Славниковой и об очень необычной книжке Александра Гольдштейна "Аспекты духовного брака" , которую выпустило "НЛО").
Догадываюсь, кто выбрал повесть Андрея Дмитриева, кто - "Карагандинские девятины" Олега Павлова (бедный Павлов в этом алфавитном списке по счету тринадцатый), и совсем уж не бином Ньютона догадаться, кто подселил в эту благопристойную компанию Баяна Ширянова. Представляю, с каким "удовольствием" его "Низший пилотаж" прочтут некоторые члены жюри, например, редактор "Континента" Игорь Виноградов или православный исследователь Достоевского Карен Степанян , или бывший министр культуры Евгений Сидоров. Род испытания для этих достойных людей. А потом, когда Баяну Ширянову премию не дадут, у того, кто сей опус заявил, будет повод публично сказать, какой позорный отстой вся эта Академия (из которой он все равно не выйдет).
Жюри, что и говорить, в этом году труднопроходимое для новейшей литературы. Помимо уже названных солидных персон, из которых только Карен Степанян симпатизирует новейшей литературе (по-своему, с христианским уклоном и с убеждением, что высшая стадия постмодернизма - реализм ), в нем присутствует давний борец с вышеозначенным "измом" Станислав Рассадин, да еще одинокой фигурой выглядит самый молодой - Евгений Шкловский , который в последние годы скорее прозаик, чем критик. Будем надеяться, однако, что критическое чутье ему не изменило.
Жребий есть жребий, хотя в данном конкретном случае трудно назвать его слепым: явно он симпатизировал критикам старшего поколения. Посмотрим, что получится, - до 25 января, когда будет объявлена тройка призеров, еще полтора месяца.
Но тут надвигается еще одна премия - имени Белкина, и надо до 15 декабря определиться с номинацией, для чего я затеял что-то вроде инвентаризации повестей, прочитанных в уходящем году.
Их было немало, несмотря на то, что в эпоху Букера назвать свой опус "повестью" - значит обладать высокой степенью независимости от окололитературных соблазнов. Ведь это значит дать букеровскому жюри формальное право не рассматривать такой текст. Между тем кое-какие повести этого года вполне бы сошли за романы, прежде всего "Голая пионерка" Михаила Кононова, о которой писали чуть ли не весь год, и "Бессмертный" Ольги Славниковой - " Повесть о настоящем человеке ".
Открыла же год очень сильная повесть Андрея Дмитриева "Дорога обратно" ("Знамя", 2001, #1) - небольшая, но чрезвычайно емкая, построенная на тяжелом символическом фундаменте. Мне приходилось читать пренебрежительно-анекдотические ее интерпретации: мол, подумаешь, очерк нравов из "народной жизни", беспутная нянька автора и ее "героический" пеший переход из Пушкинских гор во Псков; не стоило, дескать, и затеваться ради такого пустячка. Но трагикомическая история, рассказанная Андреем Дмитриевым с благородной простотой, без единой фальшивой ноты, - настоящая поэма в прозе. Там ни одного пафосного слова нет, а пафос совершенно естественно создается - из эпоса, из добросовестно-реалистических описаний вполне бытовых человеческих движений и ситуаций. Редко-редко этот пафос выпадает кристаллами неожиданного афоризма, рождающегося из бормотанья уставшей до полусмерти героини, ее разговора с привязавшимся к ней бездомным псом:
" Ты, если хочешь, чтобы жизнь нормально ладилась, живи, пожалуй, плохо, но не сильно плохо. Живи так плохо, чтобы оставалось, чему потом заслуженно порадоваться. Но радуйся не слишком - как бы после слишком плакать не пришлось. Поголодавши, но не впроголодь, померзши, но не до костей - порадуйся, коль пустят в сени переночевать и бросят мясо со стола. Ты понял, пес: живи как пес ".
Это ведь почти скрижали, тысячелетним опытом проверенные заповеди "русского образа жизни".
И беспутная, безвольная, внушаемая, но и наделенная одновременно героическим упорством Мария Павловна - это ж образ России, в который автор, как и положено русскому литератору, всматривается с недоумением, горечью и жалостью. Всматривается из сегодняшнего дня, сквозь всю иронию истории и все равнодушие к этим материям современников, многие из которых хлебнули иронической атмосферы "фин де сьекля" с явной передозировкой, не по силам, до неспособности различать добро и зло.
Я, признаться, не думал, что на такие темы еще можно писать с уверенной серьезностью, без оглядки на господствующие настроения и не впадая в досадную ретростилистику, как это обычно получается у наших "почвенников". Мне почему-то важно знать, что этого рода серьезность - без солженицынского авторитаризма, без надрыва и наигранного "социального протеста" - еще есть в русской литературе.
Я всячески желаю Андрею Дмитриеву получить премию имени Ивана Петровича Белкина, однако номинировать его повесть не буду - ее совершенно определенно номинирует Андрей Немзер. Зачем же коллеге дорогу перебегать?
Весной мелькнули еще две повести: "Бог в городе" Вячеслава Пьецуха (Новый мир, 2001, #3) и "Белый ослик" Михаила Веллера (Октябрь, 2001, #4).
Из "Бога в городе" я до странности мало помню, хотя и пробежал всю повесть. Помню только, что сюжет начинается с кражи ножниц, что в него вставлен фирменный пьецуховский квазиисторический очерк места действия (по-моему, Пьецух такие истории на автомате ваяет) и что все это сделано в мелко-ухмыльчивой, назойливо-стебной стилистике конца эпохи перестройки. Кстати, именно в этот стилек впадает Татьяна Толстая к жидкому концу "Кыси". Что и говорить - заразная, можно даже сказать - радиоактивная была интонация.
Словом, не думаю, что Пьецух со своей повестью может претендовать на премию.
Веллеровский "Белый ослик" запомнился гораздо лучше, да и немудрено - это очередной апокриф (а может, и римейк) "по мотивам" Нового завета, и белый ослик здесь - тот самый, на котором новый пророк по имени Кирилл въехал в Москву, как Христос в Иерусалим. Кирилл этот пытается проповедовать сначала христианские заповеди (ведет в школе философский кружок, у него двенадцать учеников), потом выступает в программе Познера "Человек в маске" с проповедью совершенно другого, потом решается на жертву, взрывает московский памятник Петру I и его распинают на Поклонной горе. Однако с креста его снимают бандиты, заплатив ментам "штуку баксов".
Сделано все ловко, читать не скучно, есть смешное (Юрий Михайлович Лужков в роли Понтия Пилата), но общее впечатление все-таки скорее тягостное. Хочется защитить вечный сюжет от корыстного и холодного использования, потому по мере чтения текста нарастает некое внутреннее сопротивление ему. Под конец понимаешь, что и автор испытывал сопротивление материала - и ему не удалось вразумительно закольцевать сюжет. Заговорившая в финале ослица вообще из другого Завета, из Ветхого, но там Валаамова ослица заговорила, увидев огненного ангела, а веллеровская сыплет афоризмами, пародирующими учение нового пророка Кирилла, просто так. И что-то я сильно сомневаюсь, что кому-нибудь придет в голову доискиваться во всем этом балагане содержательной логики.
Потом была еще повесть Михаила Тарковского "Гостиница "Океан" (Новый мир, 2001, #5). Бог весть, за что "Новый мир" полюбил вдруг постоянного автора "Москвы" и "Нашего современника" - разве что по причине неистребимого интеллигентского пиетета перед "бытийной базой" искусства, как выражается И.Роднянская? Отправившись на поиски "правды жизни" и "естественного человека", новомирцы нашли в Тарковском довольно убогий вариант советской "сибирской прозы" - ну, помните, суровые и кристальные душой охотники, геологи и прочие романтические персонажи, живущие в гармонии с природой и партийным начальством. Я, когда начал читать эту повесть, просто рот открыл:
" Гланым охотоведом Верхне-Инзыревского госпромхоза уже много лет подряд работал Павел Григорьевич Путинцев - высокий, крепкий и поджарый парень с темно-русой бородой и синими внимательными глазами, имевшими подчас неожиданное, острое и почти пронзительное выражение благодаря странным, в тонких складочках, векам, будто сделанным из другой, более старой и чуткой кожи ".
Прочитав в следующем абзаце про " трезвую рассветную бодринку ", я рот закрыл и больше уже не волновался: старательная школярская проза, которая наверняка имеет под собой "бытийную базу", но при этом кажется высосанной из пальца. Сюжета маловато даже для небольшого рассказа: трое охотников из-под Красноярска летят во Владивосток покупать машины. Пейзажи, пьянка, жанровые сценки. Во Владивостоке, в гостинице "Океан", к веселой компании кристально чистых душой таежников присоединяются проститутки, и главный герой Павел в одну из них влюбляется. Что не мешает ему благополучно купить "иномарку" и улететь домой. В самолете Павел "думает", и эта довольно-таки примитивная "метафизика" венчается как бы оптимистической кодой:
" И Павел тоже как будто опускался, тяжелея от пережитого, и, казалось, падал, гиб, но все почему-то не долетал, не разбивался вдребезги, а, наоборот, все больше и больше наполнялся пустотой каждой потери и выносился куда-то вверх, в совсем уже заоблачную режь, где нет ни ушедших лет, ни жалости к себе, а есть лишь великая и горькая ширь жизни ".
Можно только добавить, что передать читателю хотя бы ощущение "великой и горькой шири жизни" Михаилу Тарковскому в повести не удалось, зато там трогательны сцены с собаками. Просто Бианки.
Между тем я совершенно уверен, что, несмотря на беспомощность, номинирована эта повесть на премию Белкина будет.
Наконец, в июньском номере "Октября" было опубликовано центральное, на мой взгляд, произведение истекающего литературного года - "Бессмертный" Ольги Славниковой. Но об этой и других повестях договорим в следующем "Голоде".