Михаил Ремизов. Альтернативная служба как трудовой фронт
Заметки по следам недели
Михаил Ремизов
Дата публикации: 1 Марта 2002
Реформа Вооруженных сил - вот еще одна сфера, где ссылками на нехватку средств мы камуфлируем нехватку целей . Времена, когда провокационный вопрос "а зачем вообще нужна армия?" мог повергать в сумятицу высокопоставленных военных чиновников, переживших годину демократических чисток, вроде бы миновали. Но безоговорочных государственных ответов относительно политических задач армии, ее социальных функций и карты угроз, по которой должна идти ее трансформация, - так и не поступило. Военная доктрина, принятая уже при Путине, не вносит на этот счет никакой ясности. Да и не может внести, учитывая содержащиеся в документе пояснения : Военная доктрина РФ нацелена на "утверждение принципов равноправного партнерства, взаимовыгодного сотрудничества и добрососедства в международных отношениях, последовательное формирование общей и всеобъемлющей системы международной безопасности, сохранения и укрепления всеобщего мира" . Понятно, что, как и любой открытый документ, Военная доктрина обречена нести на себе печать демократического лицемерия. Но от приведенного пассажа сквозит какой-то просто космической пустотой. От таких слов рощи опадают в середине июля, тонут корабли, истребители падают на землю, мужчины записываются в альтернативную службу.
Не берусь судить, насколько значима проблема альтернативной службы с точки зрения военной или хозяйственной эффективности . Но ясно, что она далеко не второстепенна в том, что касается символической реконструкции армии, да и общества в целом. Военное лобби может сделать альтернативную службу сколь угодно неудобной, но смысловой вызов состоит в самом наличии закрепляющей ее конституционной нормы. "Гражданин Российской Федерации в случае, если его убеждениям или вероисповеданию противоречит несение военной службы... имеет право на замену ее альтернативной гражданской службой" . Эта высочайшая максима конституционной морали содержит в себе впечатляющую двусмысленность. Прежде всего, она соседствует с другим конституционным положением, гласящим, что "защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина Российской Федерации" , - и, по логике вещей, не может отменять его. Следовательно, она уточняет его, фиксируя, что возможной формой этой священной для каждого гражданина защиты является не только воинская, но и трудовая повинность. Здесь я аплодирую законодателям, памятуя о словах великого поэта тотальной мобилизации , сказавшего: "фронт войны и фронт работы суть одно и то же" . Солдат, санитар, строитель, ученый равно являются рабочими , чьи помыслы и усилия расходятся в разные стороны лишь затем, чтобы на вершинах господства сойтись в одной точке, сделав возможным более концентрированный удар. Все это так. Но причем же тут альтернативные "убеждения"? Норма, признающая трудовую повинность наряду с воинской, раскрывает идею мобилизации в куда более смелом ключе, чем институт армейского призыва. И если хотите, она сама - больше чем что бы то ни было, - противоречит тем "убеждениям", на которые ссылается.
Впрочем, я отнюдь не полагаю, что "альтернативщиков" это должно смущать. У людей, которым не хватило ясности духа для того, чтобы принять войну как диалектический элемент мира, ясности ума тоже не должно быть в избытке. Но даже благословив этот содержащийся в идее АГС акт самообмана, мы не выпутываемся из апорий. Встает проблема искренности "убеждений", на которые ссылаются "отказники". Она возникает неизбежно: раз уж речь идет о приложении принципа "свободы совести", "убеждения" должны стать юридически операбельны.
Итак, будут ли альтернативные убеждения удостоверяться сборной комиссией моралистов и богословов? В таком случае, какие конфессии и какие этические фракции получат в ней квоты на представительство? Или дело будет решать детектор лжи? Но "лгать" может лишь тот, кто понимает, о чем говорит. Или, наконец, убеждения будут фиксироваться заявительно? Понятно, что дело склоняется к последнему варианту. И не сложно вообразить, сколь густое удушье лицемерия накроет страну, где толпы людей, которых воротит от тягот казармы, назовут себя меннонитами , джайнистами , пацифистами . Разумеется, на "толпы" счет пойдет лишь при условии, что итоговые положения об АГС будут ближе к СПСовскому варианту, чем к генштабовскому. В этом смысле курортная концепция альтернативной службы является очередным рассадником аномии и тотальной профанацией, которая должна претить всякому, кто хоть какие-то убеждения готов принимать всерьез.
Однако чем вообще поверяется серьезность убеждений? По крупному счету, только одним: серьезностью их последствий. Нет, речь идет не о том, чтобы сделать из отказников мучеников за веру. Речь именно о том, чтобы - на публичном уровне, на уровне социальных институтов - продумать последствия их "отказа". Государству не надо выяснять, что это за убеждения, "противоречащие несению военной службы", насколько строгим является это противоречие и насколько правдив заявитель. Государство должно уважать не только убеждения людей, но и их право исповедовать собственные убеждения в акте публичного выбора. (Выбор АГС является актом публичного исповедания.) Причем уважать до такой степени, чтобы признать возможной несовместимость некоторых свободно отправляемых убеждений с принадлежностью к самому государству. Идеологически мотивированный отказ от военного призыва должен автоматически и легально означать ограничение политических прав.
Это вопрос адекватной концепции гражданства . Мусульманин расторгает узы брака заявительным порядком: трижды говоря жене "ты разведена". Гражданство - это тоже узы совместности. Если какие-то убеждения не позволяют человеку носить автомат, значит они же исключают его участие в том состоянии вооруженного суверенитета, которое может быть названо государством.
Нужно ли пояснять, что никакой суверенитет , помимо вооруженного, не идет в расчет? И никакое государство , помимо суверенного.
Не сложно заметить: прокрутив логическую цепочку в обратном порядке, мы получим утверждение, что требование встать под ружье может быть адресовано гражданину только со стороны суверенной власти. В противном случае, легитимность этого требования покоится лишь на инерции.
И вот здесь я умолкаю, тяжко задумавшись .