Сергей Костырко. Обозрение С. К. # 100
В качестве "юбилейного" - ретроспективные заметки о сегодняшней литературной ситуации с перечнем имен и минимумом комментариев.
Сергей Костырко
Дата публикации: 9 Апреля 2002
Э то обозрение выходит под порядковым номером 100. Естественно, чувствуешь себя взволнованным патриархом. Хотя на самом-то деле это всего лишь шесть лет работы. Но цифра устрашает. И пусть это вполне локальный, домашний, можно сказать, юбилейчик, но и в таком виде он провоцирует на некие обобщения.
Поэтому, отложив на неделю писание очередного обозрения, я попробовал оглянуться назад. Начал перелистывать старые обозрения, сравнивая, о чем нужно было писать в 96 и 97 и о чем - в последние два года . Даже беглый просмотр наводит на некоторые размышления.
Ну, как минимум, на предположение, что о прошедших шести годах можно говорить как о неком переломном моменте. Переломным и для нашей литературы, и - в большей степени - для широкого читателя, утерявшего за предшествующее бурное издательско-публикаторское десятилетие привычные навыки ориентации в современной литературе (да как будто - и сам вкус к ней).
Шесть лет назад мы еще могли употреблять словосочетание "перестроечная литература". Тогда мы подводили итоги десятилетия, которое для читателя было десятилетием публикаций, процессом нашего освоения "задержанной литературы". А таковой, по сути, были не только Набоков, Солженицын, Розанов и т.д., но и - Петрушевская, Пригов, Евгений Попов, Галковский, Климонтович и множество других писателей, формировавшихся в советские времена и получивших, наконец, свободу для реализации накопленного.
В 96-97-м, судя по обозрениям и тогдашним журналам, поток публикаций и поддерживаемое им читательское воодушевление заканчивались. Река эта мелела на глазах. Эстетической новостью опять начали становиться публикации новинок современной литературы - от Уткина и Дмитриева до Пелевина и Акунина. Забавное (а иногда и жутковатое) впечатление производили высказывания представителей просвещенной общественности (обычно - из знаменитых актеров кто-нибудь, Алла Демидова , скажем), которых приглашали к работе в жюри различных литературных премий. С радостным изумлением объявляли они, что вот, довелось им взять в руки книги современных писателей и, вы знаете, оказывается, есть современная литература. И очень даже, знаете, ничего. Вполне. Даже читать интересно.
Похоже, что на излете 90-х годов массовый читатель как бы заново открыл существование современной отечественной литературы. Уже постсоветской. (В отличие от большинства моих коллег, считающих подобный - с употреблением слова "советсткий" - дискурс в разговоре о литературе безнадежно устаревшим, я не так оптимистичен. Слагаемые "советского менталитета" никуда не делись ни из нашей жизни, ни из литературы - просто слегка изменили конфигурацию. Из внешних обстоятельств жизни, жестко регламентировавших ее, они переместились, так сказать, внутрь, оставшись во многом качеством нашей жизни, или, если хотите, - уровнем нашего мышления, нашей психомоторикой.)
Итак, в каком виде предстала перед читателем утерянная им на время современная литература, какие имена реально представляют ее, скажем, в прозе?
Андрей Дмитриев , Михаил Бутов , Ольга Славникова , Олег Ермаков, Анатолий Гаврилов , Афанасий Мамедов, Марина Палей, Виктор Пелевин , Юрий Малецкий , Марина Вишневецкая , Александр Мелихов, Андрей Волос , Олег Павлов , Алексей Варламов , Александр Хургин , Алексей Слаповский, Нина Горланова , Сергей Гандлевский , Вячеслав Пьецух Юрий Буйда, Ирина Полянская , Валерий Золотуха, Дмитрий Быков и т. д. (Имена, надеюсь, известные, поэтому ссылки я ставлю на то, что уже писалось о них в предыдущих обозрениях - это чтоб не повторяться.)
В отношении к этим писателям была соблюдена справедливость - им практически не пришлось ходить в подгруппе "молодые писатели". Они явились перед широким читателем почти сразу же не как "молодые", а как - современные писатели.
Нет, разумеется, по-прежнему значимы для нашей литературы имена Битова, Маканина , Искандера , Петрушевской, обоих Поповых и т.д., но уже как имена классиков, творчество которых для современной литературы является чем-то вроде плодоносящей почвы.
Есть и молодые, точнее, новые - в затылок перечисленным выше писателям уже дышит литературное поколение двадцати-тридцатилетних. Это поколение еще не обозначило себя в литературе заметными произведениями, здесь пока нет широко известных имен, но дыхание их литературы уже ощутимо - Сергей Соколовский , Дмитрий Новиков , Павел Мейлахс, Леонид Костюков , Сергей Крюков , Лев Усыскин , Андрей Геласимов.
Предложенная выше схемка не означает, разумеется, что в начале 90-х литературный процесс временно приостанавливался и что сегодняшние писатели возникли как бы ниоткуда. Нет. Речь шла только о взаимоотношениях широкого читателя с современной литературой. В самой же литературе работа не прерывалась - тут я с удовольствием отсылаю читателя к книге "Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е" Андрея Немзера.
Интересно другое - как совпал вот этот процесс возвращения читателя к современной литературе со сменой времен, сменой поколений в самой литературе. Я имею здесь в виду то, как время изменило содержание понятий - стержневых для литературы в ее взаимоотношениях с обществом и с отдельным человеком. Переломным в этом отношении оказались, на мой взгляд, 1998-99 годы с их литературным сюжетом: почти одновременно появились три романа, темой которых стало понятие свободы, и, соответственно, понятие достоинства человека. Романы принадлежали представителями двух разных литературных поколений, и как раз они-то и обозначили (по крайней мере, для меня) границу между вчерашней и сегодняшней литературой. Я имею в виду "Андерграунд, или Герой нашего времени" Владимира Маканина, "Закрытую книгу" Андрея Дмитриева и "Свободу" Михаила Бутова.
Маканин, писатель, сложившийся в советские времена, формулирует понятие свободы исключительно в координатах социально-бытовой и исторической конкретики тотального советского общежития. У Дмитриева же и у Бутова понятие это формулируется уже в категориях экзистенциальных, во взаимодействии его с понятиями Жизнь, Смерть, Время, Женщина, Друг, Страх, Сила; и если у Дмитриева сам переход на такие понятия был еще поводом для художественной рефлексии, включенной во внутренний сюжет романа , то для Бутова свобода - это воздух, которым дышит повествователь, уже не замечая его .
То есть, повторяю, прежнее противостояние "советского" и "антисоветского" в нашем сознании и в нашей литературе начало терять свою актуальность, точнее, противостояние это перешло на другой уровень. Появилась литература тех, кто как художник формировался в ситуации постсоветской культуры. (Относя эти слова к прозе, скажем, Варламова или Быкова с их своеобразной ностальгией именно по "советскому" и "тоталитарному" , я не впадаю в противоречие - для обоих авторов "советское" уже во многом понятие умозрительное, своеобразная реконструкция, в которой больше авторского своеволия, нежели следования реальности; во всяком случае, того опыта непосредственного проживания "советского", который сформировал сознание людей моего поколения, у этих писателей уже нет.)
...Вот когда следовало бы писать о завершении "советской эпохи" в русской литературе. Я здесь не о сартаковых и марковых. Они и не были никогда литературой. Я об Аксенове, о Лимонове, Войновиче, Галковском и т.д., самоидентификация которых - художественная и идеологическая - проходила в координатах, заданных самим фактом существования советской ментальности. И здесь яростное противостояние, скажем, повествователя "Бесконечного тупика" советско-казарменному сознанию и порожденной им культуре ничего не меняет в степени внутренней зависимости автора от этого казарменного. Более того, самым уязвимым местом прозы Галковского как раз и является попытка формулировать бытийное исключительно в координатах противостояния советскому бытовому сознанию.
Предельно упрощая, скажу, что у сегодняшних писателей прямой выход на бытийное, тогда как писатели советских времен были вынуждены разбираться в самих себе с выпавшей на их долю социально-психологической, идеологической и прочей историко-бытовой конкретикой.
Сказанное не означает, что уже в силу этого обстоятельства "нынешние" глубже и достовернее художественно, чем "предыдущие". Тут прямой зависимости нет и не может быть. Говорить про "Сандро из Чегема", "Пушкинский дом" или "Факультет ненужных вещей" как про "устаревшие произведения" глупо. Просто разные исторические ситуации и, соответственно, разные точки опоры. И только. Прорывы к бытийному у Битова или у Искандера происходят просто на другом материале, но не - уровне. И даже как бы полностью завязанный на социально-исторической конкретике, на почти прикладных в литературном отношении задачах "Архипелаг ГУЛАГ" обретает со временем статус одного из самых замечательных художественно текстов в русской литературе.
Нынешним писателям как будто легче. Никто не требует от них идеологического служения. Они вольны сами выбирать свою модель творческого поведения. Но, одновременно, свобода эта и усложнила их задачи, лишив очевидных точек приложения сил. Каждый из них остается один на один с бытийной проблематикой - Любовь, Страх, Смерть, Время. И работать надо на уровне этой проблематики.
Нет, есть, разумеется, и сегодня обходные пути, чтобы воспользоваться традиционными для советского периода литературы моделями творческого поведения. Можно отойти в сторону от собственно литературных задач и опереться на внелитературное - использовать энергетический запас как бы новых, как бы актуальных оппозиций.
Самое очевидное здесь - это ситуация эстетических (и этических) противостояний. В этом отношении неожиданно выразительным оказывался сюжет с так называемым "отечественным постмодернизмом".
Но об этом - в следующем тексте.