Инна Булкина. Журнальное чтиво: выпуск 78
"Октябрь" #3, 2002
Инна Булкина
Дата публикации: 15 Апреля 2002
Ж урнал "Октябрь" на какой-то срок (и немалый) ушел из поля зрения "Чтива". По той простой причине, что стал опаздывать с сетевой версией на полгода, а значит - перестал быть предметом сетевых обозрений.
Теперь он вернулся, с чем друг друга и поздравим. У "Октября", помнится, были неровные номера, но этот - последний - очень хорош. Причем именно как журнал, то есть - последовательной идеей единой текстовой конструкции.
Здесь есть отличная проза и отличные стихи. Но даже не в этом суть. Ключевой цитатой мартовского номера "Октября" я полагаю эту - из интервью Анатолия Наймана редактору журнала Ирине Барметовой:
Вообще-то я стою на позициях ислама литературы социалистического реализма, которая "утверждала жизнеутверждающего положительного героя". И я этого положительного героя очень бы хотел встретить... Знаете, в конце жизни или сразу после смерти Достоевского один священник написал, аккуратно так, как свойственно священникам, что, конечно, Достоевский - замечательный знаток человеческой души, но особенно темных ее сторон. Так ведь мы все только темные стороны и подмечаем или наблюдаем, или просто они нам в глаза бросаются...
Если по порядку, то 3-й номер открывается большим романом Анатолия Наймана "Б.Б. и др." . Это продолжение нашумевшего лет пять назад "романа о герое" , и, вероятно, не в последнюю очередь поэтому, памятуя тот давнишний скандал, редакция заключает публикацию большим "объясняющим" интервью с автором ("А.Н. и др." ). Смысл этого разговора Ирины Барметовой и Анатолия Наймана не только в том (да и менее всего в том), что, мол, Б.Б. не Н.Н., что писать "роман на лица" - вещь скучная и неблагодарная, что литература - штука самодостаточная и в известном смысле "сама себя пишущая":
Вы произносите "и другие", а я называю "и др.". Именно здесь - смысл: насколько человек может быть Б.Б., настолько все остальные могут быть "др.". Да, то была завершенная вещь. Но роман с героем, который, как сейчас говорят, на меня вышел, или я на него - имеется в виду исключительно литературный герой, - можно писать столько, сколько будешь жить. На какой фразе ты оставляешь страницу, то и будет завершением книги, потому что в романе нет интриги, требующей разрешения.
Интрига романа - не этого конкретного, а романа вообще - герой, поиски героя, обретение героя, называние "героя времени", "приведение" героя на rendez-vous etc.
Кажется, у Наймана тот самый случай, когда:
Допросом музу беспокоя,
С усмешкой скажет критик мой:
"Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?" -
и далее по тексту.
Андрей Немзер видит развитие этого сюжета о "Б.Б. и др." в "скисании" героя и "скисании" времени. Неизбежно приходит на ум тыняновское "брожение" - похоже, именно эту цитату продолжает Найман, а вслед за ним его критик:
Б.Б. истаивает в эфемерной запредельности, а закончивший (?) роман автор остается один. "И без писем, и без звонков полная ясность и завершенность. А, честное слово, еще мог бы. Тому-то, тому-то, той-то. <...> Да хотя бы Андрею этому. Андрею, хану Гирею и зимнему Борею <...> И др. Всем и др. и пр., в которых рассосался Б.Б. Как сахар, как поваренная соль. Как яд. Как кровь подходящей группы ".
Этот герой был - в прямом смысле слова - актор, предприниматель в изначальном значении, " Вийон среди интеллигентных "и др. ". Парадокс в том, что он оказался ни к месту и ни ко времени, а когда пришло то самое время... ушел азарт.
Иная, не менее увлекательная литературная коллизия - отношения между автором и персонажами, автором-автором и автором-повествователем:
Вот вам Найман: в который раз произносит что-то вот этакое вместо меня. И кто тут чей двойник, кто кого alter ego: я его, он мое - все равно, я не против ни того, ни этого, я "за" .
Или вот еще - об авторе-персонаже, авторе-авторе и авторе-герое:
Найман сказал ему:- Вы вообще не знаете, что значит любить.
- Но я знаю, например, что вы меня не любите... А может, любите. В самом деле, я плохо в этом разбираюсь .
Последняя коллизия этого романа о герое и времени - моральная. Если это вообще коллизия. А не "игра в Фердыщенко". Но в моральной коллизии - при постоянной поверке автора-повествователя - есть что-то изначально скользкое. Может, и понадобилась эта странная "игра в Фердыщенко", чтобы персонаж по имени Найман поведал про себя что-нибудь этакое... достойное Б.Б.:
...Найман с ним, почему и завел он эту игру в рассказы, которые своей пакостью хоть на шажок, но делают нас ближе к пакости внутренней и той, что вокруг, куда ни посмотришь. Не Найман, который знал, как жить, когда, в общем, жить не давали, а заставляли, или ему казалось, что знал, но, во всяком случае, жил и учился называть вещи их именами, а теперь все оглядывается назад, ищет там ориентиры, ищет знакомых и в них ищет геройского и, как тогда не хотел смотреть вперед, так и сейчас не смотрит, однако все время что-то делает, а чтО - понимает, опять-таки на сделанное оглядываясь .
Здесь впору вернуться к заглавной цитате про Достоевского - помните: про "знатока темных сторон..." - и заодно обратиться к остальной прозе 3-го номера "Октября".
Здесь странная повесть, которую написали два человека - Афанасий Мамедов и Исаак Милькин. Называется она "Самому себе" , это история "Шарикова наоборот", или "как я стал собакой", но не смешная, а чернушная. Буквальный эпиграф к ней - еще одна цитата из сакраментального интервью Анатолия Наймана:
...Биография человека, любого, самого авантюрного человека, - довольно скучная вещь. В ней есть несколько сравнительно ярких эпизодов. Человек пишущий часто слышит: "Вот я сейчас расскажу тебе мою жизнь - это роман!" ...Биография сама по себе сводится: родился, женился, окончил... Кого ни спросишь: а что было в жизни такого? начинаешь подсказываешь ему: ну, драки, может, какие? Да-да-да, вот мы дрались очень... У кого-то судьба более страшная: попал под маховик государственной машины, война или еще какое горе, но это все никому, кроме этого человека, неинтересно. Вот рассказывает вам сосед в автобусе, что у него такая лажа получилась, мать сошлась с братом отца, и они отца отравили, и он прямо не знает, что теперь делать, и уже никому не верит... Вы слушаете и думаете: та-ак... сколько там еще остановок осталось, и все, да?
Про "темные стороны души" можно писать и так, и этак, но по большей части получается как... у соседа в автобусе. Незабвенная Соня Мармеладова, но в ином - приблатненно-сказовом регистре - "Сонька-помойка" Аркадия Пастернака.
Чтоб, наконец, перевести всю эту "достоевщину" в иное, более высокое что ли, измерение - приведем цитату из Бахыта Кенжеева (в том же номере "Октября", "На букву "ы" ):
...не скажу, сколько талой воды утекло с тех пор,
киселя, и крови, и меда, и молока.
Закрываю глаза - а по речке плывет топор,
уж не тот ли самый, что снился Ивану К.?
Уж не тот ли, что из петли Родиона Р.
взмыл в высокий космос в краю родном,
чей восход среди скрежетавших небесных сфер
изучал ночами каторжник-астроном?Нет, по долгой орбите вокруг Земли,
все в чешуйках кремния, в гамма-лучах, в огне
аммиачном, ладные корабли
закружили гордо на радость моей стране.
Не роняй слезы, если злато ржавеет, есть
добрый пуд листового железа и чугуна.
"Кто на свете главный? Челюсть? А может, честь?
Ни на что не годна эта челядь, убога и голодна",-сокрушается у костра молодой пророк,
собираясь почтительно возвращать билет.
Я его любил, дурака, я и сам продрог
от безлюдной злости, которой названья нет,
а и есть - что толку. Пусть звери - овчарка, барс,
агнец, волк - за твоей спиной простуженный человек,
знай глядят в огонь, где Творец, просияв, умолк.
И несется в ночь перегруженный наш ковчег .
А чтоб от нее - от "достоевщины" - на какое-то время отвлечься, - здесь же очаровательный рассказ Нины Горлановой и Вячеслава Букура "Афроссиянка" - про страстную мулатку Нюру, что терпеть не могла Пушкина, потом, однако, с ним примирилась, и в конце покупает себе первый в жизни "томик Александра Сергеича" за три рубля. При желании можно усмотреть перекличку с дмитриевской "Дорогой обратно". Но можно и не усматривать.
Теперь обратно к Достоевскому с его "темными сторонами". Весь "критический раздел" посвящен конференции ("юбилейному симпозиуму") "Достоевский в современном мире". Прелесть юбилейного достоевского симпозиума в том, что своими соображениями о юбиляре делятся, главным образом, писатели. Самый увлекательный сюжет здесь - "наш ответ Набокову". Набокову отвечают:
а) Игорь Волгин - в том духе, что ходульная идеология "вписывается" в романы современными читателями и комментаторами, как когда-то была вписана М.Катковым (на этом настаивает Волгин) столь возмутившая Набокова фраза: "огарок уже давно погас в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищей комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги" - это про Раскольникова и Соню, читающих Библию, разумеется. По Набокову, фраза не имеет "себе равных по глупости во всей мировой литературе" и это " типично достоевский риторический выверт ". Игорь Волгин настаивает на том, что это не Достоевский.
б) Алексей Цветков , который находясь все же под обаянием набоковских наскоков, полагает, что Достоевский писал не "романы идей", а "философские трактаты в художественном исполнении", что он скорее Платон, нежели Диккенс, и что его герои говорят умнее и интереснее, чем он сам в "Дневнике писателя", между тем, все однозначно ходульные идеи, как правило, вычитываются именно в "Дневнике писателя". Притом что, да, - женские персонажи картонны - почти как у Диккенса, и " нет такой силы и авторитета, которые убедили бы меня, что какая-нибудь Настасья Филипповна - не то что живой человек, а даже отдаленно правдоподобный эскиз ". А вот, кстати, цитата из другого присутствовавшего на "юбилейном симпозиуме" автора - ее вспомнил Игорь Волгин:
Среди знакомых ни одна
Не бросит в пламя денег пачку,
Не пошатнется, впав в горячку,
В дверях, белее полотна.
В концертный холод или сквер,
Разогреваясь понемногу,
Не пронесет, и слава богу,
Шестизарядный револьвер.
Но главный сюжет сообщения Алексея Цветкова - в связи между Достоевским и его, казалось бы, антиподом - "писаревым в юбке" Эйн Рэнд. Связь там проходит через аббата Шефтсбери.
Завершает подборку Дмитрий Быков - в высшей степени самокритическим текстом "Достоевский и психология русского литературного Интернета" . Всякий деятель Рулинета, по Быкову, - человек "из подполья". В конце концов, Быков многословно объясняет, что он сам, собственно говоря, там делает. Это уже не "игра в Фердыщенко", а очередная быковская инвектива в форумах РЖ, вынесенная зачем-то на кафедру "юбилейного симпозиума".