Инна Булкина. Журнальное чтиво: выпуск 89
"НЛО" #54
Инна Булкина
Дата публикации: 8 Июля 2002
У этого номера "НЛО" , кажется, нет никакого организующего сюжета, будь он очевидный или неочевидный, но зато есть известная неравноправность и разнокачественность текстов, в дисциплинарном журнале раздражающая. В принципе, методологическая разноречивость (и противоречивость) бывает иногда полезна, или, по крайней мере, показательна. Хуже, когда мы наблюдаем методологическую невменяемость, а этого в иных отделах "НЛО" сколько угодно.
Однако... в порядке поступления.
54-й номер открывается "академическим" блоком ("История и социология академических элит: о духе академий"), продолжающим "историко-академическую" подборку из номера 53-го . За редакционным предисловием следует очерк А.Н.Шебунина о европейских академиях XVII-XVIII в. и основании Российской Академии Наук. К шебунинскому очерку "прилагается" статья Александра Дмитриева об "академическом марксизме" вообще и "случае Шебунина" в частности. Эта статья логически продолжает сюжет об отношениях науки и политики, о различных " моделях поведения " академических гуманитариев " в чрезвычайных исторических обстоятельствах " (здесь имеет смысл отослать к замечательной во многих отношениях работе В.М.Алпатова "Филологи и революция" из #53, предисловию В.М.Живова к недавнему переизданию ранних работ Г.А.Гуковского по истории русской поэзии XVIII века, а также к недавней статье Олега Проскурина в РЖ, где, как и у Александра Дмитриева, подробно рассматривается "случай Гуковского"). Скажем сразу, содержательный акцент, равно и центр тяжести, в "академическом" блоке приходится на "прилагаемую" статью Александра Дмитриева, тогда как научно-популярный очерк Шебунина не более чем "иллюстрация". В Сети, однако, обнаружим лишь "иллюстрацию" (причем сразу на двух сайтах - в "Журнальном зале" и "НЛО" ). Концептуальной статьи Дмитриева нет, равно как и нет вовсе (даже в оглавление сетевой версии не попали!) фрагментов из обзорной работы Амедео Куондама "Академии в итальянской литературной жизни XVI-XVII веков". Там речь о ренессансной традиции академий, берущей за образец античную модель с одной стороны, с другой - имеем отдельный "барочный сюжет" о театрализации и "эмблематике имени". Французским академиям повезло больше - отрывок из книги Алена Виала "Рождение писателя: социология литературы классического века" (ранее отрывки из нее публиковались в 25-м номере "НЛО") "Академии во французской литературной жизни XVII века" тоже и в "Журнальном Зале" , и в "НЛО" . Отрывок о французских академиях вводит тему соперничества "литераторов" и "эрудитов": пресловутый "литературоцентризм" не есть исключительная болезнь российского общества, как это принято думать. Похоже, литературные, металитературные и окололитературные занятия, если понимать их как социальную деятельность, в силу кажущейся доступности в какой-то момент становятся наиболее популярной сферой приложения сил, - ср.:
Итог века (французского XVII-го. - И.Б.) предстает нам в ясных цифрах: из семидесяти одной академии пятьдесят шесть приходится на литературные общества (из которых десять получили официальный статус) и лишь девять - на всю область науки, еще четыре - на живопись, одна - на музыку и одна - на архитектуру. Конечно, расцвет науки сдерживала церковь, враждебно настроенная к новым теориям; а изящные искусства требовали специальных и долго приобретаемых навыков. Словесность же была наиболее доступна множеству образованных людей. Остается добавить, что численное преимущество таких людей является фактом огромной важности .
То был теоретический отдел. В историко-литературном находим два блока. Один - "восемнадцативечный", другой - "набоковский". Причем оба состоят из очень разных в методологическом плане статей. Первый открывается концептуальной статьей Веры Проскуриной "Перемена роли: Екатерина Великая и политика имперской трансверсии", где речь об исторической подоплеке екатерининского "маскарада" и российском изводе римско-троянского мифа (translatio imperii), ключ - оды Василия Петрова. Далее следует публикаторского порядка работа Аллы Койтен о державинских переводах из Геснера и Гердера (она - единственная из "восемнадцативечного" блока - обретается в Сети). Наконец, имеющая некоторое отношение к книжной социологии статья А.Ю.Самарина "Сие выдумано в пользу общества и автора" - о началах книжно-журнальной подписки в России конца XVIII века. Здесь есть цифры и факты, из нынешней перспективы достаточно любопытные: подписная практика начиналась по большей части как книжная, однако в провинции сразу стали лидировать журналы. А Москва и в XVIII веке составляла почти половину книжно-журнального рынка (и треть - Санкт-Петербург). Автор объясняет это " самой высокой по стране концентрацией дворянского населения ". Сейчас принято говорить в такого рода контекстах о "среднем классе".
В "набоковском" блоке две статьи, и по методу они очевидно противоположны. В "Журнальном Зале" обнаруживаем Эрика Наймана ( "Литландия: Аллегорическая поэтика "Защиты Лужина"" ), а на сайте "НЛО" - Марину Гришакову с "Визуальной поэтикой Набокова" . В случае Эрика Наймана имеем характерный пример "чтения против шерсти" (авторское определение). В порядке отступления заметим: западные набоковские штудии в большинстве своем являют нам пример той малоприятной истины, что с человеком, к несчастью, происходит то, чего он больше всего боится. Хотя, Набоков, наверное, особый случай. Никто другой, подобно ВВ, не издевался так откровенно над психоаналитическими и деконструктивистскими шарадами, и любовь подобного рода "читателей-деконструкторов" к автору "Лолиты" - своего рода изощренная месть. Но, тем не менее ... автор в такой ситуации - жертва невольная. А читатель (читатель-писатель и читатель-читатель) - персонаж активный. То есть или имеет вкус к этому делу, или нет.
Вот, кстати, характерная цитата: " Читатель Набокова часто должен делать над собой усилие по переворачиванию - или даже извращению - нормативных лексических значений и идиоматических иерархий. Будучи выдернуто из контекста герменевтической структуры, любое из перевернутых прочтений (или даже их пара), которые я собираюсь представить вашему вниманию ниже, может показаться гипертрофированным или вымученным. Но в контексте структуры эти перевертыши не только "осмыслены" в обыденном значении этого выражения, но также указывают дорогу к "авторскому" смысловому уровню текста, который легко проглядеть при менее "извращенной" трактовке ".
Так что если угодно "делать над собой усилие ... по извращению...", то вперед. Но все же замечательна настойчивость, с которой читатель-деконструктор следует вопреки автору: так, однажды решив, что жена Лужина вовсе не та "нежная барышня" и "чудесная девушка", о которой Набоков пишет в предисловии к английскому переводу, а совсем наоборот, пошлая декадентка, он затем обнаруживает в ее характеристике "деконструктивные" аллюзии из Тургенева и Достоевского, которые в свою очередь привели бы, надо думать, несчастного автора в исступление. А суть всего этого "извращения" в том, чтобы доказать "аллегорическую природу" "Защиты Лужина". Аргументы порою напоминают ребус. Примерно так:
Митька сидел на диване и почесывал колено, стараясь не смотреть на Лужина, который тоже не знал, куда смотреть, и придумывал, чем занять рыхлое дитя. "Телефон!" - наконец тонким голосом воскликнул Лужин и, указывая пальцем на аппарат, с нарочитым удивлением захохотал. Но Митька, хмуро посмотрев по направлению лужинского пальца, отвел глаза, и нижняя губа у него чуть-чуть отвисла. "Поезд и пропасть!" - попробовал опять Лужин и простер другую руку, указывая на собственную картину на стене. У Митьки блестящей капелькой наполнилась левая ноздря, и он потянул носом, безучастно глядя перед собой. "Автор одной божественной комедии!" - рявкнул Лужин, подняв руку к бюсту Данте...
Это был Набоков.
А это читатель-деконструктор:
Телефон означает "Алло", надвигающаяся катастрофа намекает на "горе" ("несчастье"), а Данте - Алигьери; отсюда целое - это "аллегория", самая ткань "Защиты". Не случайно, что сам Данте писал аллегории [47]. И - хотя для парономастически-пугливых это будет уже слишком - русское слово "шарада" (происходящее от французского "charade") само указывает на "ад", где обнаруживает себя сферический ("шар") Лужин .
Вторая статья ("Визуальная поэтика..." Марины Гришаковой) являет собою полную противоположность. Она, казалось бы, об очевидных вещах - о пространственной композиции набоковской прозы и оптических сдвигах, которые так наглядно ее организуют (в той же "Камере обскура", "Соглядатае" и т.д.). Между тем, параллели - с живописной теорией модернизма и ... манифестами "серапионов" - неожиданны и точны. Метафора такого замкнутого текстового пространства - круг (" Очистить мое яблоко одной полосой, не отнимая ножа "), ключ - лермонтовский "Сон":
... это сон во сне, и героиня "нужна" только для того, чтобы герой мог увидеть себя. Набоков разбирает это стихотворение в "Предисловии к Герою нашего времени" (Набоков 1996: 424) как "тройной сон": автор или его лирический герой, сам Лермонтов, который видит пророческий сон о своей гибели на роковой дуэли, - герой, которому снится "одна" из "юных жен", - которой снится "знакомый труп" в долине Дагестана. Эта интерпретация не вполне соответствует лермонтовскому тексту, но отражает набоковское художественное видение .
Теперь мы обратимся к "Библиографии" 54-го "НЛО", пропустив два отдела, но оставаясь при этом в границах журнала филологического (иначе было бы мудрено). Здесь имеем пару содержательных обзоров, посвященных истории как науке и истории России. Кстати говоря, "историческая" библиография есть в сети (но только она!). Это статья О.Гавришиной "История и теория, или Современный образ исторической дисциплины" и Б.М.Витенберг - "Об историческом оптимизме, историческом пессимизме и государственном подходе к истории (По поводу новых книг А.Л. Янова и Ю.Н. Афанасьева)". У Б.М.Витенберга получается своего рода классификация "альтернативных историков": если Фоменко - "идеолог имперского реванша", то Янов - "идеолог либерального реванша". Афанасьев в таком случае получается "идеологом несостоявшегося демократического реванша". Потому он такой "пессимист". Ирина Каспэ снова обозревает русскую "Ницшеану" (в свое время "НЛО" посвятило этому целый номер ): "Однажды Фридрих Ницше переоделся Фридрихом Ницше", А.Кулагин - более чем обширную "бардовскую" литературу ("Барды и филологи"). Там встречаются поразительные аналогии: "научный альманах" "Мир Высоцкого: исследования и материалы" здесь уподобляется "Временнику Пушкинской комиссии" (ныне сменившему название), причем сравнение не в пользу последнего (пушкинисты "опаздывают" с библиографией в отличие от высоцковедов). Я готова уступить кисть Бавильскому, не ради того, чтоб заступиться за изделия Пушдома, но нужно же и честь знать.
Наконец, регулярный персонаж "Библиографии" - "современный антикварий" Иван Smith пытается поставить точку в разборках по поводу Солженицына и "еврейского вопроса": "научная критика" книги неуместна, поскольку книга к науке отношения не имеет, да и "вопроса" как такового нету: " сейчас в России почти нет евреев ", а те, что есть, - " русифицированы ".
Теперь о странном разделе под названием "Фрагментарная проза: от Новалиса до Живого Журнала". Здесь в самом деле возникает законный вопрос: а какой, собственно говоря, журнал мы читаем? Большинству авторов "фрагментарных" упражнений история литературы не читалась, а теория не проповедана. "Фрагменты" здесь исчисляют от Кобрина до Борхеса, а Линор Горалик еще провела полезные беседы с И.Кукулиным и некоторыми другими сотрудниками "НЛО". В результате имеем "фрагменты" о "фрагментах" - к счастью, ближе к концу положение выправляет профессиональный социолог Б.Дубин , напомнив все же о "иенских романтиках" и Шлегеле.
То был, надо думать, отдел "Практика", смысл которого становится все менее понятен, особенно в свете явившегося в "НЛО" нового отдела "Хроника современной литературы", призванного публиковать "рецензии на новые художественные тексты". Как поясняет в редакционном предисловии Илья Кукулин: " Критерий отбора ... в целом можно обозначить как инновационность художественных языков ". Соответственно, в первом выпуске "Хроника" представляет "инновационную прозу" Павла Улитина, Алексея Цветкова-младшего и Леонида Костюкова, а также "инновационную поэзию" Мих.Гронаса и Веры Павловой (первая фраза рецензии на книгу Веры Павловой "Совершеннолетие": " Это не книга. Это соляной столб ").
И еще одну "инновационную" книгу здесь представляют - Софья Купряшина, "Счастье". Вот цитатой из нее и закончим:
" Женщина с глазами Беллы Ахмадулиной засыпала в себя пригоршню тазепама и сказала:- Вся культура вылетела из меня как раненый ветер ".