Михаил Ремизов. "Cмута" или "революция"?
Заметки по следам недели
Михаил Ремизов
Дата публикации: 9 Сентября 2002
О сновной вопрос консерватизма, формирующий присущий только ему способ политической оценки вещей, звучит так же, как основной вопрос мифа (в исполнении Петера Козловски): "С точки зрения мифа почитания достойно все, что является событием. В нем стоит не вопрос "То, что происходит, правильно?", а вопрос "То, что происходит, это - событие?" . Именно поэтому проблематика "смутного времени" забрасывает нас в самый эпицентр консервативного мышления, где решается: как может существующее не быть действительным , как может происходящее не быть событием , как могут власти не быть властью ? Консерватизм, который признал бы действительным все существующее, событийным все происходящее, легитимным все шевелящее губами был бы поистине консерватизмом пресмыкающихся. Оглядевшись, каждый сможет подобрать примеров по вкусу... И раз уж речь зашла о "различении сущностей", не забудьте постулат, который сформулировал в свое время Сергей Земляной: "сейчас в России подлинным консерватором является тот, кто мыслит ее настоящее по модели Смуты" . Спустя полтора года сказанное не перестало быть правдой. Но с каждым прожитым, то есть, в нашем случае, с каждым упавшим в колодец безвременья днем все более остро встает вопрос: как далеко простирается это "сейчас"? Вопрос о границах новейшей смуты.
Там же Земляной отмечает: смута - смыслообраз, относительно которого бессмысленно рассуждать, "истинен он или ложен", который является индикатором определенной картины мира и должен приниматься в расчет именно в качестве такового. Это значит, в частности, что всякий "выход из смуты" является событием из области феноменологии общественного сознания и содержит в себе необходимое признание самого факта имевшей место "смуты". Консерватизм "путинского стиля" сомнителен уже тем, что несовместим с этим признанием. Он склонен описывать предшествующий период скорее по модели "революции". Для бюрократического взгляда эти две модели описания сведены воедино - под знаком повествования о "беспорядках". Для исторического взгляда они представляют собой нечто принципиально различное.
Революция - акт отрицания власти и тех принципов легитимации, на которых она покоится. Чтобы быть действенным, революционное отрицание само обречено становиться властью и нащупывать новые принципы легитимации. Смута, если иметь в виду ее архетипическое проявление в 17-м веке, - это осуществляемый в броуновском движении общественный поиск власти. Искать что-либо значит поверять все подручное заведомым эталоном. В данном случае - внутренним принципом легитимности, который, при благополучном разрешении смуты, не переворачивается, не революционизируется, но по-новому удостоверяется . Власть, восстановленная на выходе из смуты 17-го века, "канонически" воспроизводила типаж предшествующей (даже бунтарские выступления шли под знаменем династически легитимного самодержавия), но "социологически" превосходила его, ибо, будучи "снова найденной", она де-факто опосредовала себя через статус "нашедшего". Субъектность земского сообщества, то есть "народа", стала внутренним элементом переставшего быть "вотчинным" самодержавия (недаром у Солоневича первые десятилетия романовской династии предстают золотым веком "народной монархии").
Иначе говоря, благополучно разрешенная смута в той же мере, как и победившая революция создает между властью и подвластными обновленные формы совместности, позволяющие говорить о "коллективном субъекте". Слои русского общества, заметавшиеся в поисках истинного господина, нашли его ровно в той мере, в какой оказались способны к мобилизации достаточно тотальной, чтобы перекрыть их фракционную разноголосицу. Вопрос о разрешении смуты - это вопрос о формах мобилизации. И вот здесь мы подходим к решающему морфологическому различию "революции" и "смуты". Революция начинается в тот момент, когда претендующий на господство новомобилизованный субъект выходит на авансцену. Смута в этот момент завершается. В первом случае событийно (то есть "достойно почитания") начало, во втором - только конец.
Это, как вы понимаете, к вопросу о почитании "августовской революции" ... Она была для нас не свершением, а обвалом: крахом убогой и неудачной попытки преодолеть смуту на ранней стадии, в результате которого смута вступила в свою глубочайшую фазу.
Отсюда ясна и политическая противоположность, заключенная в этих двух моделях описания исторической ситуации. Власть, мыслимая в контексте смуты, должна быть произведена: ее темой является идущая изнутри катастрофического сознания мобилизация. Темой власти, выходящей из горнила революции, является стабилизация. Режим, "увенчивающий" революцию, призван институционально кристаллизовать ту социальную энергию, которая уже высвободилась в предшествующий революционный момент, он должен рутинизировать "завоевания революции", переведя их в план государственного строительства. Идеологическая претензия путинского режима вполне может быть описана именно в логике прагматического освоения "завоеваний революции". Но поскольку никаких "завоеваний" и никакой мобилизованной политической субъектности просто не было, "термидориански" вообразившая себя власть осталась, увы, в рамках длящегося опыта освоения "имперского наследства". В этом смысле пути новейшей смуты все еще открыты, и ее судьбы событийно не завершены.