Олег Дарк. Сладострастники, или Офелия обесчещенная и утопленная
Трагедия Гамлета, принца Датского. Пьеса в трех актах в переводе А.Ю.Чернова. - М.: Изографус, 2002. - 304 с. ISBN 5-94661-062-7
Олег Дарк
Дата публикации: 25 Октября 2002
К огда я писал недавно свой "опыт критики" на пастернаковский перевод "Фауста" Гете, я еще не читал Чернова. С моей стороны бесстыдство сравнивать свою работу с черновской. Мое эссе - почти импровизация, черновские перевод и комментарии Шекспира - долгая работа. Но есть общее, и оно вызвано временем (не договаривались же мы): антипастернаковская направленность.
Она подчеркнута у Чернова фигурой умолчания. В предисловии он еще упоминает Пастернака, небрежно и почти иронически. (К сожалению, не развита очень точная мысль о связи пастернаковских переводческих фальсификаций с их историческими временем и местом. Но так же с временем и местом связаны черновские фальсификации .) А в комментариях имя Пастернака вовсе нарочито исчезает, точно неприятно. Например, свой перевод Чернов поясняет, уточняет прозаическим - М.М.Морозова. Морозовский перевод часто лексически совпадает с пастернаковским, последний кажется чуть ли не его ритмическим переложением. Но Черновым морозовский перевод используется так, точно пастернаковского никогда не существовало. Чернов Пастернака сторонится.
Моя "критика Пастернака" неожиданно вызвала отклики . Казалось бы, частная проблема: точность перевода. Будто у людей сейчас других забот нет. Потом удивило другое. Дело выглядит так, что для меня главное: "получился ли" у Пастернака перевод пьесы Гете. По отношению к великому и признанному такой вопрос напоминает тявканье. Пастернаковский перевод "Фауста" для меня (и это главная, ясно выраженная мысль эссе) - не плохой , а антигетевский. И с этой точки зрения "перевод" этот (буквально пере-вод) хороший: в смысле - почти удавшийся. Он взрывает пьесу Гете изнутри, уничтожает ее, а вместо нее предлагает другую. И это почти удалось. Для Пастернака "Фауст" Гете отвратителен (подробности в эссе), как для Чернова - пастернаковский перевод Шекспира .
Мое уважение к поэту-переводчику проявляется в том, что я думаю: он "переводит" не для того, чтобы кого-то "познакомить" с классическим произведением, а чтобы предложить собственную версию сюжета . Иногда версия подменяет исходный оригинал. Черновский и пастернаковский переводы - взаимоисключающие версии не шекспировой пьесы, а "трагедии о Принце Датском", какой она должна быть . Как "Фауст" Пастернака был другим, лучшим "Фаустом" .
Черновский виртуальный, никогда не существовавший, мысленный "Гамлет" складывается вокруг двух персонажей: Горацио, из верного друга и философа превратившегося в бессовестного карьериста, осведомителя и убийцу, и Офелии, соблазненной Гамлетом, беременной и утопленной Горацио по приказу короля. То есть они оказываются связанными. Но связь эта идет издавна. "Ho-ratio" - "прагматичная блядь", раскладывает имя героя Чернов. Whore - проститутка. Hure - шлюха из песенки гетевской Гретхен, от которой черновская Офелия, блядь непрагматичная, почти неотличима... Можно сказать, что Горацио убивает свою тайную, скрытую сторону. Заметим, Офелия тоже ведь брала подарки у Гамлета, как Горацио оплачивался королем (по Чернову).
Горацио-негодяй для Чернова важнее распутной Офелии . В случае с Офелией он и на компромисс готов: скажем, не была убита, а покончила с собой, чтоб скрыть позор. (Убийство завершает образ черновского Горацио, но не обязательно. Он и без убийства отвратителен.) С Офелией Чернов небрежнее, легкомысленнее, вариативнее. А с Горацио настойчивее, запальчивее, однозначнее, и голос дрожит-рвется. И понятно почему. "Гамлет" Чернова - о неуклонном падении заглавного героя, о его впадании в грех. (А Эльсинор - "Адовратск", еще одна этимология имени.) Гамлет не чтит мать, убивает, лжет... И все больше "становится похож" на окружающих "срамников". Прелюбодеяние - то, чего этому сходству не достает. И все же оно лишь завершает образ грешника, но без прелюбодеяния можно и обойтись. Хватит и других прегрешений/преступлений.
В то время как без Горацио, осведомителя и шпиона, Эльсинор не Адовратск, не целостный ужасный мир, не система . Без такого Горацио все клавдии, гертруды и полонии - только плохие отдельные люди , не связанные общим преступлением . Горацио их связывает. Он - дух этого мира. Важно понять, почему переводчику так нужно "разоблачение Горацио". Кто он такой? Каким его видит традиция? И каким он является у Пастернака.
Горацио - вечный наблюдатель (но наблюдает он тоталитарный режим; Эльсинор-Адовратск у Чернова - пространство тоталитаризма), посторонний, не участвующий, не замешанный, не запятнанный, но и не борющийся. Этой возвышающей, почти брезгливой отстраненностью он гордится. Или гордятся те, кого мы путаем с Горацио (разные "горации", современные или недавние), - то ли его прототипы, то ли продолжатели. Борьба ведь тоже пятнает, делает прикосновенным, что Чернов и показывает Гамлетом, усваивающим способы жизни у противников. Горацио знает этот эффект и сторонится. Это идеальное сопротивление. Но для Чернова "не-участие" Горацио и делает тоталитарный режим возможным. Но и сами "горации" возможны благодаря тоталитарному режиму, им порождены. И даже так: режим, который не породил своих "горацио", еще недооформился как тоталитарный. Явление Горацио (горациев) завершает формирование тоталитарного режима, увенчивает его.
Молчание Горацио - условие преступлений, само преступление. Он "ни холоден, ни горяч". Мы помним и это восклицание из Иоаннова "Откровения" : "О, если бы ты был холоден или горяч!" Для религиозной точки зрения неучастие - мнимая невинность. "Но как ты тепл, а не холоден и не горяч, то извергну тебя из уст Моих". Что Чернов и делает переводом, клевещет на Горацио - и тем его карает. Убийство Офелии (Чернов придумывает пантомиму, изображавшую это убийство в шекспировском театре) дает символическую перспективу характеру Горацио, его предельное выражение. "Горации" - тайные убийцы и палачи.
А для Пастернака Горацио - любимый герой, вечное alrter ego. Можно сказать, что пастернаковский перевод "Фауста" написан Горацио, с точки зрения Горацио. Для Гете и он сам, Гете, и Фауст, и Мефистофель - равноправные партнеры, выполняющие трудные роли. У Пастернака тот, кто представляет нам борьбу-сотрудничество Фауста и Мефистофеля, в ней не участвует. Для Пастернака Горацио - тот, кто должен выжить, чтобы рассказать о гибели. Для Чернова Горацио - тот, кто виноват в гибели, на которую смотрел .
Это интеллигентный судья и свидетель, которого Чернов разоблачает . Как и положено для религиозной точки зрения, неучаствующий интеллигент, вечный сочувствующий - сродни палачу, хуже палача. Вместо трагедии - мелодрама, но диссидентская. Диссидентство это религиозное, более строгое и непримиримое, чем политическое. Памяти Синявского посвящен Черновым перевод "Гамлета", и начало работы над ним мистически увязывается с днем смерти Синявского.
Черновский "Гамлет" не трагедия, потому что снято само напряжение между сторонами. Это напряжение противостояния и рождает только трагедию. Трагический герой предшествует трагическому сюжету. Или так: он любой сюжет превращает в трагический. Между трагическим героем и "другими" существует такой разрыв, который может быть заполнен только гибелью. Гибель - это то, что трагического героя только и связывает с "другими". Убийство отца - случайность. Первое явление Гамлета, когда он "еще ничего не знает", трагично.
В мысленной пьесе Чернова - однородное серо-коричневое пространство, где все друг с другом связаны, отражаются и повторяются друг в друге, постоянно обнаруживают этическое родство. Это однородное пространство родственности - мелодраматическое. Другая его характеристика - простая мотивированность. Вариативность не спасает. Была ли Офелия утоплена (придуманная Черновым пантомима убийства - мелодраматическая, делающая все понятным ) или покончила с собой, чтоб скрыть позор, - равно не оставляет места неопределенности.
Мелодрама все объясняет, отсюда ее популярность. Трагедия немотивированна, отсюда ее популярность. Почему эриннии преследуют Ореста , который выполнял волю богов, а не Электру, идеолога возмездия? Борьба отцовского и материнского культов для нас не реальность. Мы воспринимаем "Ореста" Еврипида как трагедию, потому что утратили эмоциональную связь с историко-мифологическими объяснениями. Иначе она была бы для нас мелодрамой.
И Офелия, и Гамлет погибают "ни почему". В "Гамлете" Шекспира, как и в любом другом великом произведении, никаких загадок нет, кроме дарования автора. Загадка, самая сложная, предполагает ее решение. Обаяние "Гамлета" в том, что мы не должны знать , сошел ли с ума Гамлет, утопилась ли Офелия. Черновское убийство Офелии - убийство "Гамлета" как великой трагедии.
А беременность Офелии - убийство Гамлета как великого героя. Вызывать мучительную, трагическую симпатию - внутреннее качество Гамлета, без которого он неинтересен. Если он глумится над Офелией, представляет ее полушлюхой, не будучи с ней близок, и, несмотря на безумие, помнит это, значит, он глумится не над Офелией, а над собой, мучает себя, представляя мир средоточием пороков и преступлений. Это внутренне отравленный Гамлет, который продолжает себя травить и не может остановиться. Это почти величественно.
А если Гамлет глумится над Офелией, своей любовницей, представляя ее полушлюхой, то он - вульгарный, примитивный мужчина, каких всегда было много. Право, не знаю, зачем бы мне про него читать. Чернов составил из вариантов шекспировского текста и собственных представлений правильную с нравственной точки зрения, воспитательную пьесу. Но за любую правильность приходится платить. В литературе - потерей художественности и интереса.