Михаил Эдельштейн. А армию
Михаил Эдельштейн
Дата публикации: 8 Января 2003
Стараясь забыть, что кроме звуков и слов там было что-то еще...
А. Макаревич
1990-е гг. прошли в разговорах о кризисе русского романа. Виноват в этом был не столько роман, сколько Букер : присуждение заморской награды оказалось главной забавой литературного года, и потому все десятилетие общественность читала исключительно романы. Но вот в 2000 году журнал " Новый мир " и Национальный Резервный банк учредили премию имени Юрия Казакова , дабы вручать ее лучшему рассказчику года. И сразу же выяснилось: то, что происходит с романом, всего лишь цветочки. Настоящий кризис по непонятным причинам буйствует именно в области малых форм. Шутка ли: из почти двух десятков рассказов, перебывавших за эти три года в шорт-листе, - ни одного по-настоящему хорошего. То есть буквально ни одного: ни в 2000-м , ни в 2001-м , ни в 2002-м .
Тут, наверное, во избежание недоразумений сразу следует условиться: говоря о хорошем рассказе, я меньше всего имею в виду мастерство исполнения, собственно техническую сторону дела. Писать, в том числе и рассказы, умеют как раз практически все обитатели "казаковских" шорт-листов. От чего, впрочем, становится только грустнее. Потому что кроме голого мастерства (весьма относительного, конечно, но все же) в их рассказах практически ничего нет.
Чего именно "казаковцам" не хватает, определить, впрочем, не так-то легко. Не рассуждать же всерьез об искре Божьей, о сверхзадаче, о чем-то, что должно стоять за текстом... Коллеги засмеют. Да и самому потом стыдно будет. Так что давайте говорить о внутренней необходимости. То есть о возникающем у читателя ощущении неизбежности создания именно этого текста именно этим писателем. Как там - "единственные слова в наилучшем порядке"? Ну, наверное, что-то вроде того...
Так вот: этого нет. Нет, и все тут. Читаю я, допустим щегольскую псевдобарочную прозу Асара Эппеля . Читаю, радуюсь находкам, любуюсь, как лихо и не без подлинного изящества закручен сюжет. А потом закрываю журнал, и мой внутренний Станиславский противным таким голоском шепчет мне: "Не верю! Не верю, что Эппель не мог с таким же успехом написать рассказ по совершенно другому поводу, на совершенно другую тему, с совершенно другими героями. Не верю, что за этим текстом стоит что-то, кроме демонстрации своего умения наблюдать, подмечать, описывать (последнего, конечно, прежде всего). Короче, в ту самую внутреннюю необходимость - не верю". И мне нечего Станиславскому возразить. Потому что я и сам не чувствую этой внутренней необходимости ни у Асара Эппеля, ни у первого "казаковского" лауреата Игоря Клеха , ни даже зачастую у лучшего, пожалуй, сегодняшнего русского новеллиста Юрия Буйды .
Отсюда какие-то детские промахи даже у самых опытных писателей. Вот, например, бойкий старичок из рассказа Владимира Маканина " Неадекватен " сидит в деревенском дворовом сортире. Солнце жарит вовсю. Сирень цветет. И герой, сидя в этом самом раскаленном сортире, задыхается от запаха сирени. Сильная деталь. Причем рассказ по-своему неплох, далеко не худший у Маканина. Но вот не видит, не чувствует, не обоняет автор того, о чем пишет, и все тут. И читатель поэтому не сочувствует маканинскому престарелому любителю чужих сердобольных жен и общедоступных медсестер, как не сочувствует он одноглазой девочке из рассказа Эппеля "В паровозные годы". Чего им сочувствовать? Они ж картонные.
В этом отношении, на первый взгляд, выделяется из общего ряда " Опыт принадлежания " Марины Вишневецкой. От рассказа "горло перехватывает", констатирует Андрей Немзер . Безусловно, перехватывает. Но лишь потому, что перед нами, по существу, слегка завуалированный, замаскированный non-fiction. Мы сочувствуем трагизму необработанного материала, а не художественной правде " удивительного рассказа ". То есть природа сопереживания здесь та же, что и при чтении "Черной книги" или "Архипелага ГУЛаг". А сам рассказ...
Про рассуждения героини о христианском антисемитизме всерьез говорить не приходится. Их впору использовать в качестве иллюстрации к энциклопедической статье "банальность". Впрочем, и с фактической достоверностью, кажется, тут тоже не все в порядке. Процедура получения компенсаций от "Клеймс Конференс" бывшими узниками гетто, сколько знаю, была вовсе не так тяжела, как описывает ее автор. Никаких допросов сотрудники Франкфуртского фонда не проводили, лично с претендентами на выплаты не встречались, довольствуясь письменными заявлениями и заполненными анкетами. А ведь именно необходимостью отвечать на вопросы представителя фонда и мотивируется в рассказе исповедь бабушки Ривы, всю жизнь таившей в себе подробности гибели семьи в минском гетто.
Тут время сделать отступление. С Вишневецкой вообще выходит особая история. Писательница третий год появляется в списке претендентов на "казаковку". В предыдущих двух случаях премию она не получила. И третий год подряд включение Вишневецкой в шорт-лист и последующее неполучение ей премии становятся причиной главного "околоказаковского" скандала. Дело в том, что за писательницу из года в год вступается упоминавшийся выше Немзер - преданный поклонник прозы Вишневецкой.
Безусловно, трижды подряд включать человека в число претендентов на премию и в итоге проносить награду мимо - получается как-то не по-джентельменски. Искренне надеюсь, что в этом году автор "Опыта принадлежания" наконец получит долгожданную "казаковку". Однако справедливости ради следует уточнить, что Вишневецкая не "один из лучших писателей современной России", а достаточно средний прозаик, пишущий, как и большинство любимцев Немзера, в широком диапазоне от "почти совсем хорошо" (" Вот такой гобелен ") до "почти совсем плохо" (" Р.И.Б. (опыт демонстрации траура) "). "Аргументов не будет: возьмите да почитайте", как говорит тот же Немзер. Пристрастие же самого Немзера к профессионально сделанным, но непоправимо посредственным образцам современной словесности кажется мне явлением весьма симптоматичным и заслуживающим отдельного разговора.
Рядышком с "еврейской" историей Вишневецкой в шорт-листе пристроился вполне антисемитский " Святочный рассказ # 2 " Дмитрия Галковского. Сравнивать эти два текста не будем, иначе придется признать, что юдофобы временами пишут лучше юдофилов. Галковский вообще писатель талантливый (если можно назвать талантом дар искусного умножения пустоты), а "Святочный рассказ # 2" - лучший из трех его "Святочных рассказов". Душераздирающая история о том, как злые агенты американского Госдепа отбирают фирму у русского эмигранта, чтобы передать ее его зятю по фамилии Резник, конечно, напоминает о коллективной паранойе "Дня литературы" и окрестностей. Но с другой стороны, почему бы не списать этот фрагментик на постмодернистские игры с историей? Удобная вещь постмодернизм. Впрочем, хорошо ли, плохо ли пишет Галковский - все эти забавы взрослого шалуна к литературе прямого отношения не имеют.
Если кто-то и выделяется по-настоящему из "казаковской" шестерки, то это Михаил Бутов . Бутов понимает, что хороший рассказ - это не столько сюжет, сколько интонация, не столько текст, сколько подтекст. Не слова, а то, что за словами; не строчки, а то, что между строк. Если бы премии давали за благие намерения или за правильное понимание жанровой сущности рассказа - быть Бутову лауреатом. Увы, Бутов не может написать рассказ, равный своему замыслу. "У меня есть стихи лучше Ахматовой и лучше Цветаевой. Только я их не написала" , - говорила, кажется, Ольга Бергольц. Точнее о Бутове не скажешь.
Рассказ, построенный на интонации, на подтексте особенно сложен по исполнению. Стилю Бутова для попадания в замысел слишком очевидно не хватает точности и тонкости. По ходу рассказа автор впадает то в публицистичность, то в многословие, лекции по популярной минералогии (а может, палеонтологии?) утомляют, начиная со второго абзаца. Только несколько строк финального диалога написаны так, как должен быть написан весь рассказ. Финалы вообще Бутову удаются. А вот тексты целиком - только в новомирских CD-обозрениях. Почитайте хотя бы заметку о Роберте Планте в двенадцатом номере журнала за 2002 год - вот за что впору премию давать.
Загадочный Иван Плужников явно попал в шорт-лист по разнарядке на провинциальных самородков. Ничем иным объяснить его появление там невозможно. Рассказ Плужникова о перековывающемся наркомане, собирающемся поехать в Дивеево (в рассказе почему-то Д е веево), изумительно плох. Я даже не предполагал, что такое печатают, не то что на премии выдвигают. Местами стиль автора достигает кристальной чистоты самопародии: "Неискушенный человек имеет барьер, страх, внушенный родителями, далеким от наркомании окружением, СМИ и так далее, да и сам процесс "шприцевания", в общем, противоестествен. Иван же был лишен предрассудков. Чисто этической была для него эта проблема" . Всерьез обсуждать это невозможно.
Итак, 9 января один из шести (точнее, из пяти - Плужников не в счет) писателей получит премию. Возможно, это будет Вишневецкая. Чтобы Немзер не ругался. А также за трагизм материала и за выслугу лет. Или Маканин. Как-никак, "живой классик" (когда писателя совсем уж не за что похвалить, его обычно называют живым классиком). Или Бутов. Все-таки ответственный секретарь ответственного за премию журнала. Хотя, скорее, ему именно по этой причине "казаковку" и не дадут. Чтоб гусей не дразнить. Или Эппель. Почему бы и нет? Или Галковский. Хотя это вряд ли. Но не исключено.
Да в общем - неважно кто. Важно другое. 9 января "казаковку" кому-нибудь да вручат. И зря. Потому что среди представленных в шорт-листе рассказов лучшего нет. Есть пять одинаково средних произведений, каждое со своими сильными и слабыми сторонами (плюс Плужников, но про него мы договорились забыть). А лучшего нет. Как не было в прошлом году. Как не было в позапрошлом. Как не было лучшего романа в половине букеровских шорт-листов. А значит, пора создавать прецедент. Армию, то бишь жителей шорт-листа, распустить по домам, премию не вручать, сэкономленные три тысячи перенести в бюджет следующего года.
Ничего страшного в том факте, что за последние три года в толстых журналах не появилось ни одного выдающегося рассказа, нет. Не появилось в этом - появится в следующем. Или через год. Только не надо рассказывать, что других писателей у нас нет, а потому надо срочно наградить кого-то из наличного состава. Или выдавать Маканина за классика, а Галковского - за надежду русской литературы. Они от этого лучше писать не станут. И сроки для соболезнований по этому поводу давно упущены.