Инна Булкина. Журнальное чтиво. Выпуск 124

Г од разменял первую четверть, и пришла пора ежеквартальников. В "Журнальном зале" явился 1-й " Арион " и 1-й... " Октябрь ". Это не странно: сетевая политика "Октября" и прежде отличалась, скажем так, - последовательной нерегулярностью. Однако, похоже, издатели "Октября" - последние в списке тех, кто питает иллюзии, будто таким образом можно спасти подписку. Притом что ситуация с подпиской там в самом деле аховая. Видимо, проблема в том, что когда обычные - не системные и не фундаментальные библиотеки подписывают толстые журналы, пытаясь где-то "урезать" и как-то сэкономить, речь идет, как правило, о "двух-трех", и "Октябрь" в эту "первую тройку" в большинстве случаев не попадает. По крайней мере, в киевских библиотеках, насколько я успела заметить, это так: третьей становится "Звезда" (к чести для нее!), иногда - "НЛО", чаще "Иностранка", но "Октябрь" стабильно идет "в срез". (С немногочисленными подписчиками-индивидуалами, вероятно, происходит то же самое.)

Между тем, редакция предпринимает воистину титанические усилия, чтоб как-то спасти ситуацию, - то зазывает звезд телеэкрана с " загадками истории " и " театральными байками ", то изыскивает неведомо где отменно длинные романы и предваряет их увлекательными обещаниями: подписчикам "Октября" продавать по оптовой цене. Наконец, "Октябрь" с некоторых пор едва ли не сознательно культивирует такой "пахучий" жанр, как "проза на личности" с оттенком скандальности. Но если в " Б.Б. и другие " Анатолия Наймана оттенок этот был скорее "привнесен": роман ведь не "про личность", а про "героя времени", - уже мемуары Бобышева состояли главным образом из литературных и окололитературных сплетен, причем сам автор, похоже, к этому стремился:

" В сущности, мы занимались литературными сплетнями, вовлекая в них и таким образом оживляя, мертвых, наряду с живыми. Кроме любви, ничего интереснее, чем это занятие, на свете не существует. Не потому ли дело было не в любви? " (Я уже приводила эту цитату, но здесь повторю.) Это все к тому, что я не знаю, как квалифицировать жанр странного отрывка , помещенного в 1-м "Октябре" в отделе "Литературная критика". Андрей Немзер полагает , что это пасквиль, " крайне неприятный, злобный и скучный ", хотя может это и не пасквиль вовсе. Может это такая... литературная фантазия, приправленная нелюбовью.

Что же до постоянного автора "Октября" Анатолия Наймана, его новая проза в 1-м номере называется " Все и каждый ". Это снова роман, и снова о времени и о герое. Герой по имени Андрей, будучи "шестидесятником", "шестидесятником" не был. Он был скорее "человеком сословия", сословия, условно говоря, детей "больших родителей", сословия " горячей гульбы, бань, дач, балтийских и черноморских пляжей, заведенной - еще родителями, но и ими тоже, от себя, по своему вкусу - привлекательной жизни на территории в каких-нибудь полквадратных километра вокруг Чистых прудов. ... Компания перешла в статус клуба, нигде, понятное дело, не зарегистрированного, никак не объявляемого, клуба метафизического, ощущаемого лишь психологически, если хотите, воображаемого" ...итд. Внутри сословия происходит вполне человеческая жизнь с присущими человеческой жизни отклонениями: дружбы-недружбы, любви-нелюбви, браки, разводы, дети. " Дорогие , - говорит герой родителям ввиду неминуемого развода накануне неминуемой же свадьбы, - вы же сами, сколько себя помню, твердили: нет никакой трагедии, а одна только жизнь ".

Другой роман "Октября" - " ое животное " Юрия Буйды. Там что-то про черного ворона, отношения мужчин и женщин, части речи и знаки препинания. Но это второй роман Буйды за один (сетевой!) месяц, и как по мне - чересчур (недели две назад в очередном "Чтиве" речь шла, помнится, про " Город Палачей " из 3-го "Знамени").

С малой прозой в "Октябре" случилась вещь, с одной стороны, обычная, но с другой, как ни посмотри, - казус. "Октябрь" напечатал в январском номере 2003-го года " Короткие истории " Григория Петрова, которые почти буквально совпадают с... такими же точно " историями " Григория Петрова из #9 журнала "Новый мир" за 2001-й год. До последнего момента мне приходилось встречать что-то подобное, но, как правило, это были стихи: одни и те же стихи Рейна или Кушнера в разных подборках могли кочевать из "Ариона" в "Звезду", из "Звезды" в "Новый мир" итд. Я плохо себе представляю, как именно технологически это происходит, может, виной всему длинный журнальный цикл, когда все уже успевают забыть, куда и когда рукопись была послана, на какой номер пойдет, кто автор, кто виноват, и что делать. Но все же странно устроены редактора толстых журналов: может, они в самом деле не читают ничего, кроме собственного редакционного портфеля?.. Ну, тогда сами виноваты и заслуживают той подписки, какую имеют.

Такой наш приговор "Октябрю", а теперь речь пойдет про первый в этом году " Арион ", который открывает любимец "Нового мира" Сергей Шаргунов . Подборка называется "На донышке совиного зрачка", но главная птица там - пресловутый ворон из Эдгара По, вот только выкрикивает он совсем другие слова:

Каркнул ворон, злая птаха,

Оторвав меня от снов,
Разорвав мне сердце страхом,
Каркнул ворон: "ШАР-ГУНОВ !

За дебютантом всея Руси следуют Чухонцев и Рейн : в "Ночном эфире" Рейна Гомер и бессонница накладываются на медийную ленту новостей и элегическую эпистолу черноморскому атлету, а коллажи Чухонцева из строк длинных и строк коротких, и Эллада здесь пополам с Пресней, и " век-заложник, Каинова печать ", и " сфинксы в буденновских шлемах ". Еще "Арион" с некоторых пор последовательно культивирует поэта-правдоруба Игоря Иртеньева, так что имеем очередные актуальные "антипетербургские тексты", как то:

Вроде улицы те же и те же дома,

Но толпятся вокруг в деловой суете
Совершенно, скажу я вам, люди не те.
Все они как один на подбор молодцы,
Нет в глазах их привычной московской ленцы,
В них, скорей, как писал сумасшедший еврей, -
Рыбий жир ленинградских ночных фонарей.
Кто же им подарил от столицы ключи,
Как не мы, дорогие мои москвичи ? ...

Прочие стихи 1-го "Ариона" обретаются между рифмованным просторечием "пингвиньего" языка:

( Давай условимся: пингвиний наш язык
останется паролем между нами.
Пускай он, не могуч и не велик, -
неловок, с атрофичными крылами ...) итд. -

глубокомысленными восточными медитациями про жизнь:

ЖИЗНЬ

Вот я
. . . . . . . .
А вот и не я... -

и тоже восточными, и тоже, надо думать, не лишенными мысли откровениями , в роде:

Цветет слива.

Падает снег.
Думать не надо .

В том же пустопорожне-медитативном жанре "монологи" (это рубрика!) "Ариона", где на этот раз Инга Кузнецова размышляет над смыслом термина "традиционалист" и, в конце концов, приходит к выводу, что все относительно. Другой склонный к размышлению арионовский автор - Владимир Губайловский монологизирует в "диалогах" (опять же - рубрика): " Культура сложна... Дети - чистые существа... Отношение ребенка к стулу, парадоксальное для взрослого (для определенной системы установок), вовсе не является таковым для детского восприятия..." итд. К концу выясняется, что любимый "детский поэт" Губайловского - Агния Барто.

В "Портретах" Владимир Цивунин представляет Геннадия Русакова (почему-то не просто представляет, а в пику Ивану Жданову), а "алгебру гармонией" на этот раз поверяет Кирилл Кобрин : так лег теперь пасьянс из одних и тех же "арионовских" авторов. Кирилл Кобрин "томно глядит назад", сообщая нечто о русской элегии, затем ищет это "нечто" в кругу знакомых ему современных поэтов, не находит (хотя чего уж проще, если в самом деле искать элегию, а не подбирать знакомых поэтов), однако приводит псевдоэлегические цитаты из Алексея Пурина и Полины Барсковой.

Неожиданные вещи об элегии сообщает между тем вовсе не характерный для "Ариона" автор - филолог и переводчик Михаил Гаспаров. Статья называется " Переводы с русского ", здесь знакомый читателям Гаспарова прием: конспективный пересказ верлибрами вместо традиционного перевода:

Мы читаем мировую поэзию в переводах, о которых нас честно предупреждают, что передать музыку подлинника они бессильны; как относится то, что мы читаем, к тому, что было написано на самом деле? Вот так, как предлагаемые стихотворения к тем, которые мы читаем в собраниях сочинений русских романтиков

.

Притом конспекты сами по себе поучительны, но человек впечатлительный, прочитав это, должен сказать себе: никогда ничего не переводить и никогда не читать переводов.

Что все же неправильно. В " Транскрипциях " "Ариона" на этот раз довольно дельная статья о переводах с украинского (Аркадий Штыпель) и собственно переводы. Кажется, почти удачные, что редкость. Вот "Козак Ямайка" Юрия Андруховича в переводе Марии Галиной:

....

и вот я хлещу сивуху на пару с пиратом джимом
ему говорю покайся стыдись говорю паскуда
ты думаешь раз европа то уж не еси мужчина
так на хрен же ты продался за тридцать гнилых эскудо
а джим то свистит попугаю язви его в бога в душу
то по плечу потреплет то руки заломит в горе
мол ах ты мой рыцарь с луга мол на закуси-ка грушей
to be or not to be скажет булькает i'm sorry
мол есть у меня рабыня чья кожа ну прям какао
купи орел сизокрылый постель без хозяйки стынет
еще и сеять не кончишь прицокивает лукаво
а уж на ней вырастают табак ананасы дыни
а там пойдут козачата вот ты и атаман
только душа моя шея не хочет того ярма
да я уж его не слышу плюю в бесстыжую будку
ах ты конек мой неверный апостол ты мой фома
пойду на заре вечерней из сахара срежу дудку
сяду над океаном вот уж и нет меня