Анна Кузнецова. Классики и школьники

П олемику о школьном преподавании литературы, начавшуюся с провокационной статьи Марии Порядиной , которой возразили Геннадий Красухин и Дмитрий Кузьмин , можно продолжить столь же интересным разговором о методологии преподавания литературы в школе - вопрос, который Мария Порядина подняла таким образом:

" Но школьный литературоведческий анализ - вы разве не помните? - сводится к тому, что текст привязывается за уши к какому-то из трех периодов освободительного движения. Ведь школьная программа по литературе до сих пор опирается на ленинскую периодизацию: дворянский период, разночинский... Лев как зеркало...

Пресловутую "литературу сострадания" по-прежнему комментируют с позиции "демократической критики", цитируют неистового Виссариона и г-на -бова... Некоторые учителя, попрогрессивнее и поначитаннее, вспоминают иногда и Писарева , но кому это нужно? Лишняя учебная нагрузка на наших замордованных старшеклассников... И учителю, и школьнику проще затвердить, что "http://www.rvb.ru/pushkin/01text/04onegin/01onegin/0836.htm" написан "онегинской строфой", художественный метод Толстого - "диалектика души", Катерина - не что иное, как "луч света", - вот и все литературоведение ".

Создание хорошего учебника литературы - дело необыкновенно трудное. Сама специфика предмета такова, что от личности посредника и формы подачи материала зависит не только усвоение текста как информации, но и характер трактовки художественных смыслов, заложенных в литературные шедевры прошлого и неизбежно затемняемых временн ы м отдалением. Кроме того, чтобы объяснять детям сложные вещи, благодаря которым художественное произведение обретает статус шедевра, нужно найти верный тон: соответствующий серьезности задачи - с одной стороны, но и не допускающий скуки и протокольности - с другой.

Для меня поиск лучшего учебника превратился в детектив в связи с одним личным обстоятельством, о котором ниже. Пока скажу о результате: на редкость удачным во многих отношениях оказался учебник, выпущенный группой известных литературных критиков, написавших множество статей о современной литературе, - Дмитрием Баком , Майей Кучерской , Кареном Степаняном , Андреем Турковым - под руководством Александра Архангельского , перу которого принадлежат все статьи первого тома и многие во втором: Русская литература XIX века. 10 кл.: Учебник для общеобразовательных учреждений: В 2 ч. / Под ред. А.Н.Архангельского. - 3-е изд., перераб. - М.: Дрофа, 2002. 1 ч. - 480 с.: ил., 2 ч. - 384 с., ил . Беседа ведется деликатная, уважительная и доверительная, с расчетом на творческое соучастие, и при этом достаточно строгая, серьезная и профессиональная - учебник рассчитан, конечно, на гуманитарные классы.

" Писатели-классицисты создавали свои поэмы, драмы, трагедии по тому принципу, по какому современный школьник пишет экзаменационные сочинения: вступление, основная часть, заключение, выводы... - говорит Александр Архангельский в главе о сентиментализме и предромантизме. - А писатели-сентименталисты от так называемого плана отказывались наотрез. Да и какой может быть план, если единственная цель писателя-сентименталиста - передать естественный поток чувств, его прихотливое движение. У чувства не бывает "вступлений" и "выводов". К чему же тогда все эти условности в литературе, повествующей об истории чувств? "

По информативности этот школьный учебник не уступает вузовскому, все основные литературоведческие проблемы изложены увлекательно и доступно. Такой специальный сюжет, как балладное противостояние Жуковского и Катенина , сопровождается сравнительным разбором параллельных мест из " Людмилы " и " Ольги " с объяснением смысла фонетической разницы: " Конь в "Людмиле" словно летит по воздуху, сквозь миры, а конь в "Ольге" скачет по кочкам, колдобинам, выемкам заколдованного балладного леса ". В статье, посвященной Лескову , изложено, как Б.Эйхенбаум толкует понятие "сказ". Рассказывается о происхождении жанра утопии, о классификации рифм; воспитанию слуха в разборе стихов вообще уделено очень много внимания.

К каждой главе прилагается анализ ключевых произведений писателя, которому эта глава посвящена. Если разбираются стихи - то с элементами стиховедения, но интересно и доступно; если проза - с рассказом о философских влияниях. К концу каждой главы присоединен список литературоведческих терминов, которые ученику нужно запомнить, - независимо от того, встречаются они в данной главе или нет. Делается это по аналогии с учебниками иностранного языка, где постоянно предлагается выучить пару десятков новых слов.

Структура учебника, на мой взгляд, оптимальная - хотя может вызвать и неприятие в кругах, где считается непатриотичным рассказывать детям об ученическом периоде нашей великой литературы. Здесь же подробно излагается, как, чему и до какой поры русская литература училась у европейских литератур, каков характер европейского влияния на индивидуальные стили тех или иных писателей и с каких пор взаимодействие русской литературы и западной переросло в диалог равных. Более мелким шрифтом во многие статьи введен рассказ о том или ином западном писателе, важном для понимания этой взаимосвязи, с разбором ключевых его произведений - изменение кегля как бы дает понять, что эта информация не для всех, а только для самых любознательных. Для них же и "задания повышенной сложности" - так в учебнике учтен разноуровневый характер аудитории, неизбежная школьная реальность.

Есть еще методологические находки. Очень симпатичны и важны объяснения старшеклассникам цели и смысла их интеллектуальных усилий: " Теперь мы сделаем следующий шаг в изучении пушкинского творчества, приведем прежние разрозненные сведения в систему, постараемся понять... " Для воспитания чуткости к эстетическим аспектам предмета весьма важно их постоянное подчеркивание, которое встречается в статьях А.Архангельского: " Естественно, причины тут были самые разнообразные: и потеря близких друзей, и трагический разрыв с возлюбленной... Но для нас, читателей, главное - не жизненные причины, а поэтические следствия этих причин ". Или: " Попробуем прочитать " Деревню " так, как следует читать стихи, а не публицистические статьи: обратим внимание не только и даже не столько на то, о чем в них говорится, сколько на то, как говорится об этом. Потому что в художественной литературе "как" не менее важно, чем "что" - и пробиться к содержанию произведения, минуя его форму, попросту невозможно ". Но вдруг сам же Архангельский срывается с заявленной профессиональной позиции и разражается прямолинейной религиозной публицистикой: " Зло обладает поистине дьявольской способностью менять маски. В одну эпоху оно кажется демонически-могущественным, в другую прикидывается серым и незаметным. Но если борьба прекратится, человечество ждет духовная гибель. Словесность - поле этого сражения, писатель способен повлиять на его исход " (I, 271), а на с. 275 (I) сообщает, что действие " Вечера накануне Ивана Купала " происходит " в страшной и величественной древности, когда зло безраздельно властвовало над миром ". Так уж ничего доброго и не было в дохристианской Руси? А такое высказывание о лжи (II, 137) выглядит прямо-таки сочувственным: " Но причина у его коварного обмана и у хлестаковского беззаботного вранья одна и та же: современная российская жизнь ставит на пути человеческой личности сословные, имущественные, бюрократические барьеры. И обойти эти барьеры честным путем невозможно " (конец главки).

Недостатков в учебнике, если распределить их на все количество страниц, не так уж много. Но - если бы это была просто книжка, а не учебник, то есть сборник текстов, которые заносят в головы учеников "файл" первичной информации... А во-вторых - авторитет учебника для ученика, как правило, непререкаем, как-то не принято в школах с учебником спорить. Поэтому - хотела бы я, как Андрей Немзер, похвалить создателей за то, что сделали они черновик хорошей книги, - но здесь ведь это уже третий черновик! И книга несколько иного статуса.

Неловко затрагиваются некоторые щекотливые моменты: не стоит, думаю, рассказывать о ситуации в семействе Виардо , называя мужа Полины " человеком, судя по всему, ангельского терпения ", а о браке Ф.М.Достоевского и А.Г.Сниткиной сообщать в стиле сказочных эпилогов, что его: " ...можно назвать по-настоящему счастливым и радостным. Они прожили вместе пятнадцать лет, горячо и нежно любили друг друга до последнего дня, у них было четверо детей ". Проблемы в семье Достоевских были, и сегодня, когда расшифрован дневник Анны Григорьевны , повествующий о повседневности отнюдь не идиллической, это уже не секрет. Я не уверена, что нужно посвящать в это детей, - но тогда и Тургенева стоит слегка приукрасить ради единства стилистики.

Заходит разговор о семье Чехова , и говорится: " Мать, внучка выкупившегося на волю крепостного, была женщиной мягкой, душевной; ее душевность передалась сыну. Отец, напротив, был строг до жестокости, зато разносторонне одарен ". Комический эффект бессмысленного " зато ", на котором, как говорится в том же учебнике, построен синтаксис гоголевской " Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем ", особенно бросается в глаза из-за биографической лакуны: об отце Чехова не мешало бы сначала сообщить, что и он, и его отец были крепостными крестьянами, потом дед писателя собственным трудом скопил три с половиной тысячи рублей и к 1841 году выкупил всю семью из крепостного состояния, а отец, будучи уже свободным, завел в Таганроге собственное торговое дело.

Еще я решительно против следующей сентенции: " Рифма "Людмила" - "могила" полностью оправдывает себя: героиня, возроптавшая на Бога, гибнет " (I,75) - рифма существует объективно, а не только в контексте разбираемого стихотворения, что делает высказывание некорректным.

Курьезно выглядит высказывание: " Тарас Бульба - настоящий эпический герой. Он, с точки зрения рассказчика, прав всегда и во всем, даже когда действует как обычный разбойник: в сцене еврейского погрома или избивая младенцев, совершая насилие над женщинами и стариками " (I, 280). Не менее курьезно - рассказ о сватовстве Гоголя к А.Виельгорской, достойный живописного пера Бориса Носика : " На предложение следует отказ, ранивший Гоголя в самое сердце и лишний раз напомнивший ему о житейском одиночестве ", и далее: " Но скрытая внутренняя неудовлетворенность результатами многолетнего труда незаметно нарастала и была готова в любую минуту прорваться, как прорывается через плотину вода во время паводка ". Подобно этому и сообщение, что Тютчева бросало в дрожь от рассуждений о социализме.

Статья о Гоголе наименее удачная в учебнике: излишне пафосная, символические планы "Миргорода" преувеличены до сомнительности, а о Собакевиче вдруг сообщается следующее: " Это тип русского кулака (без кавычек - А.К. ) , неладно скроенного да крепко сшитого " (I, 314). Весьма сомнительна советская политическая терминология в применении к историческим реалиям начала XIX века, к тому же неверно употребляемая: Собакевич - дворянин, а не зажиточный крестьянин.

Немного о странном. Странно, что в учебнике, который начинается с подробного, с множеством дат, очерка истории Европы, переходящего в историю России, ничего не говорится о феномене масонства - просто совершенно замалчивается эта важная в русско-европейской культуре начала XIX века деталь, единственное упоминание о том, что Онегин прослыл фармазоном, " т.е. членом тайной масонской ложи " среди соседей по дядиному имению, не в счет, поскольку оно никак не распространяется.

В статье о Некрасове этимология термина остранение - от слова "странный" с грамматической ошибкой Шкловского - заменена на мифическую: " Остранить привычный образ - значит вывернуть наизнанку, показать оборотную сторону ". Сам прием слился с жанром пародии, а за пародию - жанр, построенный на снижении содержания при сохранении особенностей формы высмеиваемого образца - выдается сатира.

Небольшие несообразности можно простить: на с. 103 (I) " Капитанская дочка " отрекомендована историческим романом, а на с. 105 и 106 (I) без всяких оговорок называется повестью. Стоило бы взять в кавычки слово " слюней ", пересказывая, как мужики в сцене на Девичьем поле из "Бориса Годунова" имитируют слезы (I, 140).

Но не обошлось и без явных ошибок. На с. 62 (I) сказано, что вольный перевод "Леноры" Бюргера лег в основу баллады Жуковского " Светлана ", а на с. 74 (I) с той же убежденностью доложено, что это была "Людмила". На с. 139 (I) сказано, что "Евгения Онегина" Пушкин начал в 1822 году, а на с. 189 (I) - в 1823. На с. 290 (I), в скобках, в качестве уточнения, с ошибками приведены имена из святцев, грозившие достаться Акакию Акакиевичу : "Мокий" с одной "к", "Трифиллий" с двумя "л", "Варахисий" вместо "Варахасий", "Павсикакий" вместо "Павсикахий" - просто не знаю, чем это объяснить, по испорченному телефону что ли справка получена?

Все, о чем я скажу дальше, могло быть выправлено на стадии подготовки издания к выходу в свет, если бы его параметры были соблюдены, - но увы...

Удручает метафорическая штампография, без которой авторы статей, как люди много пишущие и лингвистически развитые, вполне могли бы обойтись: о Пушкинской речи Достоевского сказано, что она " вызвала бурю восторга. Гром рукоплесканий не умолкал долго " (II, 298), о сатире и комедиографии - что они помогают утверждению общественных идеалов " выжигая общественные пороки огнем насмешки " (I, 48), а о романе Тургенева " Накануне " - что он " воздвиг стену " между Тургеневым и редакцией "Современника". Сомневаюсь я также, что можно сказать о героях Островского , отнюдь не индейцах, " бумеранг, запущенный Глумовым против Курчаева " (II, 133).

Удручают контаминации: о Штольце сказано, что он " своими руками добился благополучия " (II, 68) - так и видится кулак, которым он колотит в какую-нибудь дверь. Добился, конечно, своим трудом, да и то лучше сказать "достиг", а своими руками лучше что-нибудь смастерить. О Тургеневе говорится, что он " вступил, наконец, на твердую тропу прозы ". Вступить можно, например, в партию, а на тропу - ступить, но в этом контексте, конечно же, либо ступить на твердую почву, либо выйти на тропу. О Базарове сказано, что он может сохранить мужество " и перед лицом дула пистолета Павла Петровича, и перед лицом смертельной болезни (II, 108)".

И еще один недопустимый изъян, которого не было бы, если бы... В учебнике слишком часто встречается один и тот же оборот речи, содержащий стилистическую ошибку: " И платить за него приходится самую высокую цену (...) " (I, 272), " Увы, но за это "преодоление" пришлось заплатить самую серьезную цену (...) " (II,72), " она должна заплатить страшную цену " (II, 129), " платят за это страшную цену " (II, 146), " заплатил непомерно дорогую цену " (II, 410), " заплатила слишком дорогую цену " (II, 418). Ошибка эта, видимо, намертво въелась в речь самого Александра Архангельского, которому принадлежат все содержащие ее статьи, что, конечно, является тем самым курьезным исключением, только подтверждающим многочисленные достоинства известного литератора. Плачевно то, что до выхода учебника в свет он об этом не узнал, хотя редактор и корректор обозначены в выходных данных рецензируемого издания как реально существующие единицы.

Однако никаких сомнений нет, что именно на этих единицах было сэкономлено - и уже только поэтому приходится рекомендовать этому хорошему, даже очень хорошему во многих отношениях учебнику четвертое издание. Ведь речь идет о школьном учебнике литературы , задача которого не только развивать мыслительные навыки детей, но и давать образцы их изложения - попавшие туда ошибки неизбежно кодифицируются в юношеском сознании.

Готовя дочь подруги к поступлению в гуманитарный вуз - мне надо вырвать умного ребенка из моей родной провинции, в которой все лучше и лучше живется торгашам, проституткам и курортникам, - я обшарила полки книжных магазинов и не нашла ничего более удачного по методологическому уровню: в этом отношении учебник просто замечательный. Однако редакторскую работу мне пришлось сделать самой, испещрив обе книжки вымарываниями и маргиналиями, а Некрасова мы со Святославой изучали по лучшему на мой взгляд учебнику 90-х: Ю.В. Лебедев. Литература. Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы. В двух частях. 2-е издание. - М.: Просвещение, 1994.