Инна Булкина. Журнальное чтиво. Выпуск 126

К ажется главным, и зачастую, едва ли не единственным позитивным моментом в большинстве рецензий на первый номер " Критической массы " был просто сам факт его выхода. - То есть очевидный плюс в том, что вот еще один (всего один?) рецензионный журнал, и это всегда хорошо: лучше больше, чем меньше. Наконец, " одно достоинство "Критической массы" совершенно бесспорно: теперь будет где рецензировать книги, выпущенные в свет "НЛО" , - заявил тогда Андрей Немзер и завершил обзор содержимого этой "массы" - вполне предсказуемого, если принять во внимание известные уже предпочтения Морева-Анашвили, соответствующим случаю гоголевским меню:

"... подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам ".

Итак, из старого "НРК" мы получили Игоря Смирнова со всем наследством, из " Логоса " - Александра Бренера ; Жижека, кажется, праздновали и тут, и там, ну и присущий гарнир из Сорокина-Лимонова-Проханова. Дальше, вероятно, последуют французский мыслитель Пьер Клоссовски и лингвистический экстремал Алексей Плуцер-Сарно. Остается пожелать, чтоб "Критическая масса" не повторила судьбу "На посту" и не ограничилась двумя номерами.

Между тем, в "Журнальном Зале" внезапно обнаруживает себя... "Новая русская книга", слухи о смерти которой являлись в свое время с навязчивостью известного призрака. Поскольку последний номер " НРК ", вывешенный недавно в "Журнальном Зале", имеет порядковый номер "13" и датируется летом прошлого года, то вряд ли это стоит полагать достаточным основанием для очередной радости по поводу увеличения количества журналов вообще и рецензионных журналов в частности. И все же, если за 13-м номером последуют другие и если "НРК" в самом деле продолжится, это будет лучшей новостью: два журнала вместо одного очевидно лучше, чем один вместо другого. Тем более, это будут разные журналы. Опять же: теперь у нас появятся сразу два места, где будут рецензироваться книги, выпущенные в свет "НЛО". (Кстати, книги, выпущенные в свет "Академическим проектом", тоже рецензируются в... "НРК". Надо думать, что книги, изданные "Прагматикой культуры", отныне со всей нелицеприятностью будут отрецензированны в "Критической массе"?).

Итак, стоит надеяться, что внезапная реинкарнация "НРК" в "Журнальном Зале" всего лишь анонс, а не архив.

Между тем 13-й номер "НРК" несколько отличается от прошлых 12-ти, и кажется, не только отсутствием привычных здесь адмаргинальных французских мыслителей и теоретиков из Констанцы. "НРК" #13 в большей степени "питерский архив", нежели прошлые выпуски "НРК", хотя и там ленинградского андерграунда 60-70-х было немало. Открывается 13-й номер пародической прозой Сэнди Конрада (Александра Кондратова), представляющей новую серию издательства Ивана Лимбаха "Коллекция: Петербургская проза (Ленинградский период)". Конрада-Кондратова "сопровождает" Владимир Уфлянд (" Русский Конрад бежит и после смерти "), а примыкает к этой "коллекции" рецензия Дмитрия Равинского на изданную "НЛО" диссертацию Ст.Савицкого "Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной культуры". Рецензент полагает книгу "поучительной неудачей", и хотя, кажется, он не всегда прав (по крайней мере, когда пытается в противовес автору "политизировать" статус неофициального сообщества), тем не менее, это едва ли не самый концептуальный отзыв на безусловно знаковую книгу. По мысли рецензента, в этой истории ленинградского андеграунда очевидный перекос в сторону Малой Садовой, хеленуктов и авангардистского начала как такового.

Но коль скоро речь зашла о рецензиях на книги "НЛО", то здесь характерный дубль Бориса Фрезинского и Сергея Князева на "Мою жизнь" Марселя Райх-Раницкого: первый рецензент доброжелательно пересказывает авантюрную биографическую канву, второй - понятную антипатию к автору-персонажу экстраполирует в конечном счете на издательство:

"... Крупнейшее на сегодня российское издательство "для умных" который год уже не может выйти на качественную эдиционную подготовку книг, соответствующую их содержанию - и это с такими возможностями, с такими интеллектуальными, административными и финансовыми ресурсами. Тенденция, однако ".

Еще одна книга издательского дома "НЛО", отрецензированная в 13-м "НРК", - "опыт театральной археологии" В.Гудковой ("Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний"). Кажется, это самая положительная из "НЛО'шных" рецензий питерского журнала.

Однако вернемся к "питерскому архиву": здесь четко выделяется блок рецензий на книги по социальной истории Петрограда-Ленинграда. Кроме книг, подготовленных издательством Дмитрия Буланина (сборник " Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде " и " Преступность в Петрограде в 1917-1921 г.г.... " В.Мусаева), еще одна книга по ленинградской блокаде, выпущенная "Европейским домом", - Н.Ломагин. " В тисках голода: Блокада Ленинграда в документах германских Спецслужб и НКВД ". В последнем случае рецензент предсказуемо заявляет о "сенсационности", "уникальности" и о том, что "официальная советская пропаганда" заведомо обманывала, уверяя нас, что " советский человек остается человеком в любых условиях ". Книга Никиты Ломагина будто бы " убедительно опровергает " этот антропологический оптимизм, хотя, честно говоря, о случаях людоедства мы знали и раньше; если же все дело в "отчаянии", то это как раз таки свойственно человеку. Причем - в любых условиях.

Автор работы о криминальном Петрограде, кажется, единственный в этом ряду прибегает к социологической терминологии, выбирая в качестве "объясняющей" теории дюркгеймову "аномию". Однако рецензент (Вадим Семенков) тут же упрекает его в том, что " нигде в тексте декларируемая во введении категория аномии не используется " и, в конечном счете, подменяется категорией девиации. Другой существенный упрек: в таком контексте автор не выделяет Петроград из ряда других больших городов, описывая здешнюю ситуацию как универсальную. Между тем, " если автор не видит между Москвой и Петроградом разницы в сложившейся тогда ситуации, то правительство большевиков ее ощущало, можно сказать, физически. Иначе бы не уехали они из Петрограда в Москву, да еще таким (тайным) образом, как это было сделано в марте 1918 г .".

Самая загадочная рубрика в этом номере "НРК" - т.н. "Meditatio". Медитируют здесь Александр Жолковский (" Антонов огонь ") - об А.П.Чехове и А.П.Чудакове, но главным образом о себе, Полина Барскова - о Николае Бахтине и "пафосе расстояния", наконец, Игорь Померанцев - опять же о себе, о своих юношеских стихах, об опавших листьях, языковом гумусе и вообще - о языке, именуемом для удобства "Я.".

А самый большой и последовательный блок питерского рецензионного журнала - пушкинистика: пушкинисты из Пушдома (за небольшим исключением: в качестве исключения тверской М.Строганов) рецензируют изделия других пушкинистов. Причем навязчивый мотив рецензентов, равно их оппонентов - наличие/отсутствие т.н. "межрегионального конфликта" в пушкинистике, то есть давнишний спор москвичей и питерцев, текстология от Цявловского или текстология от Томашевского итд. Метафора имеет продолжение: И.Сурат озаглавливает свой ответ Е.Ларионовой " Отчего стрельба и крики? ", соответственно, Е.Ларионова не без язвительности поправляет цитату и расставляет точки над "i":

" Провокацию "межрегиональных" филологических конфликтов считаю беспочвенной. Надеюсь, она обречена на неудачу. А пушкинскую строку, вынесенную в заглавие Вашего отклика, предлагаю цитировать правильно: "Отчего пальба и клики". Речь идет не о контртеррористической операции (как можно подумать из Вашей трактовки), а о празднике общего примирения ".

О "празднике примирения" говорить, однако, не приходится. И все же, если неприятие питерской текстологией московской попытки "хронологического" издания Пушкина хоть и имеет основания: " главную трудность представляет совершенно неразрешимая в "хронологическом" собрании сочинений текстологическая проблема - существование разных редакций одного произведения, каждая из которых неразрывно связана с конкретным, хронологически определенным этапом творческого развития ", тем не менее, польза и смысл этого - пусть уязвимого - "хронологического" издания, кажется, некем не оспаривается. С другим опытом "московской текстологии" - предпринятым М.Шапиром и И.Пильщиковым "аутентичным" изданием "Тени Баркова" - пушдомовские авторы поступают куда категоричнее:

" Текста "Тени Баркова", предлагаемого читателю И.А.Пильщиковым и М.И.Шапиром, среди рукописей Пушкина, действительно, никогда не существовало, во-первых, потому что его автором Пушкин, возможно, никогда и не был; во-вторых, потому что печатаемый текст в значительной мере является плодом индивидуальных творческих усилий И.А.Пильщикова и М.И.Шапира; в-третьих, потому что он записан в орфографической и пунктуационной системе тоже никогда не существовавшей в реальности и, не побоимся этого слова, изобретенной теми же Пильщиковым и Шапиром. Но мог ли такой текст существовать? Теория вероятности учит нас, что все возможно, только вряд ли это уже имеет отношение к "обеспечению максимально возможной аутентичности литературных памятников". К сожалению, есть все опасения полагать, что неординарное по количеству вложенного труда и внутреннему научному потенциалу первое научное издание порнографической баллады "Тень Баркова" войдет в историю отечественной науки в первую очередь как совершенный образец филологического нарциссизма ".

Если М.Шапир не растратил весь свой полемический пыл на соответствующие препирательства в " Новом мире ", то в следующем "НРК" мы получим очередную "отповедь на заданную тему". Все это не более чем "картина нравов", и к пушкинской текстологии имеет отношение опосредованное. Однако для любителей жанра - в 13-м "НРК" того же рода и качества " отповедь " А.Эткинда, вернее, его заочная переписка с А.Долининым. Там довольно сложная и запутанная "хронологическая" история текстов: Эткинд прочел текст оппонента прежде его публикации и счел возможным (а редакция сочла допустимым!) внести исправления в собственный текст, который должен был явиться следом. Долинин, тем не менее, переправлять свой текст не стал, не желая множить дурную бесконечность и идти на поводу у "наперсточника". Я процитирую здесь концовку долининских " необходимых разъяснений " - ради экспрессии "последнего слова":

" Я хочу, чтобы меня поняли совершенно правильно и потому в заключение выскажусь без всяких обиняков. В данном случае я защищаю не архаистов от новаторов, не отцов от детей, не узких специалистов от широких, не институализированных "академистов" от вольных стрелков, не русских славистов от западных и не западных от русских, не хороших ученых от плохих и не плохих от хороших, даже не самого себя - я защищаю вполне достойное дело, которым мы все, в меру своих способностей и сил, занимаемся, от шарлатанов, имитаторов, профанов (пусть обаятельных, пусть политически грамотных, пусть с хорошо подвешенным языком). Думаю, что пришла пора нам на секунду отложить наш извечный "спор славян между собою" и сказать им ту бессмертную фразу, которую я вынес в эпиграф этих заметок. Для пущей суггестии повторю еще раз, с пушкинским усечением:

Procul este, profani".