Инна Булкина. Журнальное чтиво. Выпуск 134

В июньском номере " Знамени " новая проза Андрея Дмитриева " Призрак театра ". Это не вполне проза, это драматический пятистопный ямб, иногда сбивающийся на прозу. Таким ямбом писали русские трагедии и переводили Шекспира. Это странный жанр с мерцающим повествователем: авторские персонажи - актеры и режиссеры этой драмы без предисловий сменяют друг друга. С мерцающим сюжетом: развязка очередного действа всякий раз непредсказуема, и хотя очевидно, что мыслимого и естественного выхода в каждом случае произойти не может, "третий вариант", который в конце концов наступает, оказывается непредвиденным всегда, и, кажется, эпиграфом к этому сбивающемуся, будто спрыгивающему с поезда на поворотах повествованию следует выбрать слова безымянного "сценариста", явившегося где-то на первых страницах в мысленных и непроговариваемых монологах стареющего актера Шабашова: " Непредвиденность - главная особенность третьего варианта. Человек предполагает: выйдет так иль по-иному. А чем располагает Бог, чтобы напомнить о себе в безбожном мире? Третьим вариантом ".

Неудачливый актер Шабашов играл советских положительных героев, однажды он играл Молчалина и еще - Фирса с его едва ли не единственной репликой. Он пьет, он произносит длинные монологи - про себя, он мечтает играть Шекспира. По ходу сюжета он репетирует роль "торговца смертью" в пьесе под названием "При ярком свете непогоды". Последняя его роль - шекспировская. Волею обстоятельств он сыграл... Мальволио на замене. (Кажется, он мечтал о короле Лире.) Его визави - режиссер Мовчун. Мовчун - успешный режиссер, но играет неуспешного. Актер и режиссер по мере выяснения сюжетных коллизий оказываются на противоположных вершинах привычного любовного треугольника. Но в силу "третьего варианта" они оба - лишние. Женщина по имени Серафима выбирает импресарио.

Однако настоящий двойник режиссера Мовчуна - другой, вернее, совсем "третий" человек. Это контуженный в Чечне "молчун"-охранник. И главное сквозное действие/недействие этой повести-пьесы, надо думать, и есть молчание. Внутренние монологи и разговоры с призраками.

А кроме того, у этого "театра в театре" есть фон. Абсолютно реальный, который у всех на памяти. Пока наши герои репетируют пьесу про "непогоду" и дают "Двенадцатую ночь", происходит вовсе не театральное действо в театральном центре на Дубровке. И та недавняя история (история здесь - в шекспировском смысле) определяет сюжетный механизм повести о театре. И кажется, это первая в своем роде столь стремительная реакция литературы на нашу новейшую историю.

Наверное, объяснимо, что повесть-пьесу о "Норд-Осте" написал именно Андрей Дмитриев. Тот роман о капитанах, что лег в основу злополучного мюзикла, имеет самое непосредственное отношение к дмитриевской прозе. И в финале "Призрака театра" режиссеру Мовчуну мерещится не сегодняшняя Москва и не вчерашнее Сан-Франциско, а все тот же Хнов, из которого происходят капитаны, их автор и все прочие герои дмитриевской прозы.

Я на самом деле так и не пересказала сюжет (что неудивительно: уже приходилось писать однажды , что это т.н. "фабульная проза"). К тому же разговор о "Призраке театра" явно "перетягивает" на себя очередной журнальный обзор. И в этом свете (" ярком свете непогоды ") иная проза последнего "Знамени" выглядит игрушечной: кроме театральной повести Андрея Дмитриева здесь еще горячо рекомендованная Леонидом Юзефовичем дебютная повесть Марии Ульяновой " Проект ". В предисловии Юзефович слишком много авансов выдает счастливому "стилю" дебютантки и "легкому дыханию" ее прозы. Но Бунин здесь ни при чем, а "обретенный стиль" "дышит" перепевами Кафки и душным литературным миром маленьких человечков и бумажных проектов. Здесь же короткий рассказ Алексея Смирнова о том, "как мы жили", собственно, это впечатление от выставки "Наше счастливое детство". Смысл в том, что детство было счастливое, вопреки музейному ряду. Рассказ называется " Между рамами ", но по большому счету это не проза все же. Наконец, завершает отдел прозы июньского номера "Знамени" скучная эссеистика Марка Харитонова (" Стенография начала века "), и напоминает она очередной LiveJournal. Общие места и впечатления от прочитанного. Приблизительно такие: "Не плоть, а дух растлился в наши дни", - философствовал Тютчев. И тогда это было, и раньше. Сейчас ничто не кажется даже скандалом, вот в чем, пожалуй, новизна. Не морщатся, не зажимают носы, не ощущают мерзкого духа. И что такое дух?" итд.

Веревка вещь какая , проще говоря?

Гораздо увлекательнее попытка прозы в рубрике "Non-fiction" - рассказы о русском Львове Марины Курсановой (" Птенцы летят следом "). В подзаголовке - "Путеводитель по литературной карте Львова", но это не следует понимать в привычном смысле "литературной жизни" как жизни писательской. Это в самом деле литературный Львов - какой он складывается из разных книжных слов и игр литературных мальчиков и девочек, которые родились русскими в Галиции - и родились эмигрантами. Так что в зачине, как в декорации, естественным образом появляются киношные мушкетеры во главе с Боярским и разыгрывают свои киношные дуэли на плитах армянского собора. А потом их сменяют "вельможные юноши" с рапирами. Эти вполне настоящие, хотя и книжные:

На улице Армянской - неподалеку от места киношной мушкетерской дуэли - традиционно собирались те, кто составлял богемный цвет Города в 80-е годы. Те, кто нам Город сдал.

<...>

Не подступиться было к узкому кружку заносчивых вельможных юнцов с обязательными шпагами. На них хотелось смотреть, привстав на цыпочки, как из-за железной ограды, поражаясь фейерверку таланта и празднику, который всегда с ними.

Впрочем, многие и не подступали .

Такой вот литературный мемуар о книжных героях книжного города. Их больше нет - по крайней мере, в этом городе.

А вот стихи - из того же номера и, наверное, из того же книжно-героического ряда с похожим - обратным ощущением времени:

...Юный автор роняет на снег лепаж,

тихонько руку на грудь кладет,
и время, затеявшее ералаш,
устремляется наоборот.
Если выигрыш выпал - из молока
возвращаются пули в горячий ствол,
чтоб затем разлететься наверняка
и веером лечь на стол.
И приходит флеш, но делаешь вид,
что по меньшей мере каре пришло,
над трубою морозный дымок стоит,
и уже почти рассвело.
Юный автор дописывает листок
и к мазурке спешит, и велит запрягать,
время движется вспять, и его исток -
время, идущее вспять.

Автор - уроженец Нижнего Тагила, а ныне немецкий музыкант Вилли Брайнин-Пассек .

Между тем открывает июньское "Знамя" подборка Елены Шварц " Кольцо Диоскуров ". Она начинается с "Вечерней песни трамваев на трех рельсах" и, кажется, "развивает" раннее - 1970-го года " Подражание Буало ":

Мне нравятся стихи, что на трамвай похожи:

звеня и дребезжа, они летят, и все же,

хоть косо, в стеклах их отражены
дворы, дворцы и слабый свет луны,

свет слепоты - ночного отблеск бденья,
и грубых рифм короткие поленья .

"Вечерняя песнь..." призвана " скользить в темноте мимо жизни окон ", и там мелькают свет и тени, люстры и абажуры, черная месса внутри и снаружи. Но суть, кажется, теперь не в "отраженьи", а в направленьи взгляда - изнутри или снаружи. Также и в сменяющих стихи про окна "Двух репликах в сторону смерти": взгляд может быть направлен прочь - " Умирая, хочется отвернуться ...", а может - наоборот:

Я, Смерть, в тебя все быстрей лечу.

Я - камень из пращи,
Все ближе цель, все дальше даль,
Я вижу косички твои, прыщи,
Но мне ничего не жаль.

Здесь есть еще вид на Болонью из Москвы и вид на Нью-Йорк с ночных небес.

То была литература июньского "Знамени". В архивах продолжается публикация писем Давида Самойлова , а "Конференц-зал" называется " Вынужденные переселенцы: польза или обуза для России " и напоминает сразу все ток-шоу в телевизоре, имя коим легион. Вывод приблизительно таков: мигрантам сейчас плохо, но потом будет хорошо. " Путин как защитник нации от "чужаков" будет переизбран, в том числе и благодаря антимиграционной политике. Если обойдется без погромов и без свежей крови, то после 2004 года все ограничения на иммиграцию будут сметены. Иначе замедлится экономическое развитие, а у московского метро будут продаваться только пучки укропа и петрушки в летнее время и больше ничего ".

В отделе критики на этот раз сочинение Юли Лидерман про военное кино (" Герои и люди "). Сочинение, по всему судя, ученическое, но было бы поучительно в одном ряду с " Кинообозрением " июньского "Нового мира": там тоже про военное кино. Однако объемы не позволяют, и "НМ" в следующий раз. А в "Знамени" есть еще рубрика "Фильм", и там - последний Альмодовар . В " Незнакомом журнале " новосибирский "Кто zdes'?". Рецензент Галина Ермошина выбрала замечательный в своем роде эпиграф: " Людей, которые пишут рецензии, я хотела бы презирать. Но я не знаю, как это делается и как надо правильно презирать ". По этой причине я не стану писать про рецензии июньского "Знамени". Разве что очень коротко. Там Елена Иваницкая объясняет нам художественные несовершенства Льва Толстого и совершенства, наоборот, Владимира Сорокина (это "Книга как повод", поводом стал учебник "Современная русская литература" Наума Лейдермана и Марка Липовецкого). Еще там Александр Касымов напутал все на свете про Левкина, Тынянова, Чаадаева и Тыняновские чтения (которые, если верить Касымову, проводит Тартуский университет). Начинается все с того, что: " Когда я читаю Левкина, то не знаю, что такое постмодернизм ". А раньше, как в том анекдоте про молчаливого английского мальчика, все было в порядке?