Это критика
М ы продолжаем публикацию бесед с литературными критиками. Сегодня "гость" рубрики - Роман Арбитман .
Русский Журнал: Роман Эмильевич, вы как критик по преимуществу работаете с "низкими" жанрами, с детективом и фантастикой - почему?
Роман Арбитман: Начнем с того, что я не считал и не считаю детектив и фантастику априорно "низкими" жанрами - точно так же, как я не отношу прозу, лишенную детективного либо фантастического сюжета, заведомо к разряду "высокой". Все зависит от конкретного произведения конкретного автора. Думаю, мало кто из критиков станет спорить, например, что фантастика Михаила Успенского или Николая Якушева - достойная художественная проза.
И точно так же никто не уверит меня, будто опусы каких-нибудь Денежкиной или Шаргунова , числимых сегодня по разряду прозы, вообще имеют хоть какое-то отношение к изящной словесности. (Замечу в скобках, что, по моему глубокому убеждению, судорожное критическое шевеление вокруг двух этих упомянутых фигур, имеет касательство не к литературе, но к литературной политике : некоторые мои коллеги, похоже, испугались, что их заподозрят в ретроградстве, высокомерии и пренебрежении интересами молодежи. А потому взялись неприлично заискивать перед графоманами, чей единственный подвиг - юный возраст. По принципу: "Маэстро, как вам музыка молодого NN? - Омерзительна, но за ней будущее".)
Теперь по существу. Критик старается работать с той отраслью литературы, которая ему интересна. Мне с детства интересна, прежде всего, литература жанрово маркированная: я всегда полагал, что литература - в первую очередь предмет чтения и существует для читателя . Если же автор требует от читателя, чтобы тот совершал над его художественным текстом работу , нечто преодолевал , то, скорее всего, автор не доработал сам и попросту скрыл за благородной невнятицей, витиеватостью, живописным хаосом, за этакой импрессионистической манерой письма элементарный недостаток таланта и даже мастеровитости (к примеру, Андрей Битов последних полутора десятилетий для меня - вне литературы, хотя прошлых его заслуг я не собираюсь оспаривать). Лучшие произведения, созданные в жанрах фантастики и детектива, не могут не быть увлекательными. Наши же литературные мэтры, по своему высокомерию, нередко полагают обратное.
РЖ: Многие коллеги сожалеют о вашем добровольном самоограничении. А вы? Не возникает ли у вас желания расширить свой критический диапазон?
Р.А.: Нет, не жалею, не зову, не плачу, да и свой "критический диапазон" я расширил давным-давно: примерно треть рецензируемых мною сегодня текстов не имеет прямого отношения ни к детективу, ни к фантастике. Другое дело, что зачастую приходится заполнять собой некую экологическую нишу (она же - амбразура). Ведь не секрет, что большинство критиков "широкого профиля" подходят к жанровой литературе с изначальным скепсисом - в то время как в специализированных изданиях (вроде журнала Science Fiction and Fantasy "Если") критика фантастики отдана на откуп кому угодно, но не филологам - со всеми вытекающими отсюда грустными последствиями.
РЖ: Насколько корректна позиция критика детективов, работающего одновременно как писатель на том же участке литературного поля, то есть находящегося внутри обозреваемой ситуации и пишущего рецензии не только на себя ( Гурский ), но и на предполагаемых конкурентов ( Акунин )? Не кажется ли такая игра вам этически двусмысленной?
Р.А.: Давайте разделим поставленную вами проблему на общую и частную. Сперва об общем. Имеет ли право критик пробовать себя в писательстве и оставаться при этом критиком? Безусловно, имеет. Ведь нелепо полагать, что с того момента, как обратились к прозе, например, Виктор Ерофеев , Владимир Новиков , Ольга Славникова , Вячеслав Курицын , Сергей Кузнецов и др., вышеназванные коллеги начали рассматривать всех прочих прозаиков как конкурентов. Или Юрий Тынянов (если взять более отдаленные времена) должен был "мочить" окружающих его романистов? И его отзыв о толстовской " Аэлите " ("Марс скучен, как Марсово поле..." и т.д.) был продиктован элементарной завистью к "красному графу"? Нелепица, реникса. Другое дело, что критику - если он не страдает чрезмерным тщеславием - вполне по силам и средствам разделить (хотя бы формально, на уровне псевдонима, литературной маски) две своих ипостаси. Так мы плавно переходим к нашему частному случаю.
Первые два-три года существования "писателя Льва Гурского" его тайна аккуратно оберегалась создателем, и только деятельность отдельных ретивых литературных следопытов (коим не терпелось обнародовать в печати свои догадки, по принципу: "Я первый! Я открыл!") привела к тому, что для окололитературной московской публики секрет перестал быть секретом (нормальный нетусовочный читатель, к счастью, до сих пор считает Гурского нормальным средним русско-американским детективщиком). Гурский родился на свет потому, что критику Арбитману - и читателю Арбитману тоже - не хватало в российском детективе иронического триллера наподобие " Проклятого изумруда " Дональда Уэстлейка (один из блистательных и недостижимых объектов для подражания; никакая наша Дарья с заокеанским Дональдом и близко не лежит). Что же касается тезиса о том, будто критик Арбитман, "пользуясь служебным положением", всемерно и неуклонно прославлял своего гомункула, то сие - скорее, распространяемый (например, Михаилом Веллером ) миф, нежели подлинная реальность.
Пора объясниться, граждане. Факты таковы. Затевая игру, я действительно помог русско-американскому беллетристу протолкнуть в печать несколько штук его интервью и подарил друзьям-газетчикам пару аннотаций. Собственно рецензий написано было "для затравки", если не ошибаюсь, две штуки. Обе на первый роман. Обе - еще в 1995 году. Одна вышла в питерском журнале, вторая (под псевдонимом) - в столичной газете. На мой взгляд, критик Арбитман отнесся к своему альтер эго достаточно сурово: "психологические характеристики героев весьма поверхностны, а психологические "автопортреты" временами граничат с карикатурой: кроме того, в романе великое множество чисто фабульных натяжек" - это из журнальной рецензии. Второй же отзыв, рожденный в припадке параноидального самобичевания, был и вовсе издевательским по форме и бранным по содержанию. Кажется, все. Истово нахваливать свои опусы было бы и впрямь неэтично, а ругать (зная "изнутри" все недостатки) - глупо: стоит ли подставляться и отбивать хлеб у коллег-критиков? Пускай они поработают сами, если захотят.
РЖ: Критикуя Акунина , вы сосредотачиваетесь на идеологическом мессидже его романов, игнорируя все те компоненты, за которые его обычно хвалят, - мастерство стилизации, язык, сюжетостроение, цитатную игру и т.д. Что для вас в первую очередь тексты, о которых вы пишете, - эстетическое или социальное явление?
Р.А.: Конечно же, критикуя чужого гомункула Акунина и пряча за пазухой своего Гурского, я сильно подставлялся. Но что делать? В первых четырех акунинских романах, о которых шла речь в моей "знаменской" статье, я и впрямь увидел опасные манипуляции автора "имперскими" и ксенофобскими архетипами. Это меня особенно разозлило как раз в силу того, что автор, безусловно, - весьма одаренный беллетрист, а потому и "заглатывались" читателями данные архетипы (вспомним хотя бы идею перманентного заговора безродных космополитов против России-матушки, - идею, на которой и строился "Азазель") на лету, не жуя.
В дальнейшем Акунин, надо отдать ему должное, грамотно скорректировал свой "идеологический мессидж" и перестал меня раздражать. Сейчас он - безусловно лучший из стабильно работающих российских детективщиков. Но это, как говорил классик, есть "похвала небольшая": на фоне Марининой-Дашковой-Устиновой легко быть лучшим; возможно, по этой причине в самых последних романах автор несколько расслабился и сделал несколько неудачных шагов за пределы жанра... И чего это их всех так тянет "пасти народы"?
РЖ: Но сам Акунин считает имперский антураж своего рода "декорацией". Где для вас заканчивается декорация и начинается идеология?
Р.А.: С конкретным Б.Акуниным мы, кажется, разобрались в предыдущем вопросе. Что же касается декораций и прочей театральщины... В фильме Барри Левинсона "Высоты свободы" ( Liberty Heights ) обсуждался, к примеру, такой вопрос: может ли мальчик из приличной еврейской семьи отправляться праздновать Хэллоуин в костюме Гитлера? Папа с мамой решили, что не может. И были правы, черт возьми. После Освенцима даже шутки с фашизмом (как и после ГУЛАГа - с коммунизмом) есть удел интеллектуальных недоумков. Сергей Курехин испортил себе некролог, вздумавши на исходе жизни поиграть с национал-большевистскими побрякушками.
РЖ: Но в случае Акунина речь идет о русской государственности 19 века. С монархическими декорациями играть тоже кощунственно?
Р.А.: Я в "акунинской" статье вел речь не о "монархических декорациях", а о попытках романиста лукаво подменить реальную тогдашнюю гнусноватую российскую действительность (с ее грязью, самодурством, бюрократизмом, косностью, полицейщиной, "чертой оседлости" и прочими прелестями) этакой яркой олеографией с изображением конфетно-пряничной державы. В первых четырех романах Акунина против этого лубочного "бла-а-лепия" могли выступать либо дегенераты, либо "чуждые элементы", либо просто шпионы. Такая концепция автора - упрощение, которое хуже воровства. Не масоны и не турецко-немецкие агенты столкнули Россию в жерло трех революций. Бессудный расстрел Николая II вовсе не сделал его автоматически безгрешным, чего уж там дурака-то валять...
РЖ: А насколько значимы для вас художественные достоинства идеологически чуждого текста?
Р.А.: Признаться, мне почти не попадались абсолютно чуждые мне идеологически и одновременно блистательные художественно тексты. На мой вкус, сочинения Василия Розанова - материал для психоаналитика, но не для искусствоведа; а удивительные шараханья В.В. от безумного жидоедства к такому же безумному юдофильству напоминают мне метания испуганного урки из песни Высоцкого : "А вдруг - это очень приличные люди? А вдруг - из-за них мне (от Бога - Р.А. ) чего-нибудь будет?!" Вот пример чуть поближе. В талантливом "Путешествии на край ночи" Селина (человека, бесспорно, гнусного) еще не проступают явно его грядущие "Безделушки для погрома" (сочинения, убогого по всем статьям).
Почему-то людоедство и гений - две вещи несовместные. Стоило Белову и Распутину удариться в сионоборчество, как их музы дружно захирели. Что же касается случая с Прохановым , то это и вовсе - чистой воды анекдот. Сапоги всмятку. С точки зрения сюжетостроения его безразмерный "Последний красно-коричневый гексоген в центре Кабула" много хуже романов Дашковой (автор то и дело теряет нить повествования, не дружен с логикой, небрежен к персонажам, не умеет выстроить финалы и пр.). Однако некоторые мои несчастные коллеги до того трусят прослыть "либеральными жандармами", что ударяются в противоположную крайность. Они полагают, что лучше найти какую-то несуществующую "энергетику" в текстах потрепанного советского графомана и патологического антисемита, чем быть заподозренным в демократической ангажированности. Те из них, что чуть поумнее, - подличают. Те, что поглупее, - сами себя гипнотизируют. Назло бабушке отморозили уши и носятся со своей эстетической глухотой, как с писаной торбой.
РЖ: Как вы чувствуете себя в АРССе среди "серьезных" критиков, занимающихся "настоящей" литературой? Не вызывает ли у вас подобное соседство комплекса неполноценности, в частности когда вы как член жюри обсуждаете с коллегами те или иные премиальные сюжеты?
Р.А.: Комплекса неполноценности (как, впрочем, и превосходства) упомянутое вами соседство у меня не вызывает. Со стороны коллег я не ощущаю снобизма: если вы полагаете, что в АРСCе "серьезным" критикам накрывают обед в столовой, а Арбитману - в людской, то вы ошибаетесь. В некотором смысле мне даже проще, поскольку я не варюсь в общем московском писательско-критическом котелке, мало с кем знаком из "больших" литераторов и могу не соблюдать политеса (в нынешней "фантастической" среде знакомых у меня, увы, не в пример больше - и после каждой новой моей статьи хороших знакомых почему-то убывает).
Вообще не стоит представлять критика, пишущего о фантастике, некоей интеллигентской разновидностью чудища Франкенштейна. В покойной (увы!) саратовской " Волге " я последние годы заведовал все-таки отделом прозы. Я до сих пор выписываю восемь "толстых" литературных журналов (два петербургских, один уральский и пять московских). Когда пришел мой черед участвовать в жюри премии имени Ап.Григорьева, я прочитал от и до все тексты, оказавшиеся в лонг-листе, и до сих пор считаю своей победой факт попадания в финальную тройку астафьевского " Веселого солдата "... Или вы считаете, что на моем читательском столе - сплошь Лукьяненко с Бушковым?
РЖ: Ваши пристрастия в "массовых" жанрах хорошо известны. Гораздо менее известны ваши симпатии и антипатии в области "большой" литературы. С какими именами ассоциируется у вас сегодняшний литературный процесс?
Р.А.: Не очень понимаю выражение "литературный процесс". Процесс чего? Публикаций? Скандалов? Премиальных сюжетов? Да, есть сегодняшние писатели, которые мне интересны - а выстраивать иерархии, классифицировать, кто формально прописан в "большой" литературе или в "маленькой", я не собираюсь. Вот несколько разных имен, навскидку. Виктор Пелевин (хотелось бы увидеть его новый большой текст). Михаил Успенский (последний его роман "Белый хрен в конопляном поле" был некоторым топтанием на месте, но направление все равно видно). Николай Якушев (которого литературная поденщина, надеюсь, не выбьет из седла). Татьяна Толстая (чьи опыты в малых формах мне всегда симпатичны). Алексей Слаповский (жду его новой "крупноформатной" прозы). Мария Галина (надеюсь, что ее веселая фантасмагория "Гиви и Шендерович" в ближайшие месяцы все-таки прорвется с читателю). Юлия Латынина (в недавней ее " Промзоне " чувствуется уже инерция, однако замечательное знание описываемой фактуры с лихвой искупает большинство недостатков текста).
РЖ: Многие критики, и вы в том числе, пишут о впитывании "большой" литературой элементов массовых жанров как об одной из основных тенденций современного литпроцесса. Движение в сторону Грэма Грина - это важнейшая черта нашего литературного сегодня? Какие примеры подобного жанрового синкретизма кажутся вам наиболее интересными?
Р.А.: Российские издатели сегодня, в массе своей, консервативны, и при таком подходе с жанровым синкретизмом не набалуешь. Логика простая. У вас, милостивый государь, в романе есть сюжет и - о ужас! - кто-то кого-то убил? Ауфвидерзеен! Ступайте, господин хороший, в свою "Черную кошку" издательства "ЭКСМО"!.. Тэ-э-эк. У тебя че, пацан, в романе - всего один трупешник и ни одной сцены групповухи? Вали, высоколобый, в свое "Новое литературное обозрение"...
Середины не дано. Будь внятный и остроумный Стивен Фрай не британцем, а нашим соотечественником, его " Теннисные мячики небес " едва ли обрели бы российского издателя. Напротив, наши амбициозные беллетристы искренне полагают, что если они отбросят (либо сведут к минимуму) внятную сюжетную составляющую, то автоматически войдут в когорту Больших Белых Братьев.
Наиболее комичный пример дрейфа подобного рода - Николай Псурцев , прежде автор милицейского "Супермена", ныне прибившийся к "Лимбус-прессу" по разряду автора элитарной прозы. (Впрочем, для нынешнего главного редактора "Лимбуса" Виктора Топорова литературный вкус - инстанция полувиртуальная.)
Движение современной прозы в сторону Грэма Грина - это сегодня еще не тенденция, а всего лишь благое пожелание автора этих строк, почти никем не реализованное. Пока близких аналогов Грину в нашей литературе не просматривается. Больно и обидно. Достать чернил - и немедленно выпить.
P.S. (Михаил Эдельштейн)
Беседа с Романом Арбитманом заставляет еще раз задуматься над двумя ключевыми для сегодняшней литературной ситуации проблемами: разграничением беллетристики и "серьезной" литературы и соотношением литературы и идеологии. Собственно, и то и другое - проблемы не столько литературы, сколько критики. Но обо всем по порядку.
Отделить настоящую литературу от откровенного чтива квалифицированному читателю в каждом конкретном случае большого труда не составляет. Беда в том, что теоретическую базу подвести под это благое занятие крайне сложно, не говоря уже о существовании достаточно значительного числа пограничных случаев. Подобное положение дел, помноженное на некоторые модные литературные веяния, странным образом приводит к тому, что продвинутая публика начинает выражать сомнение в самой необходимости такого разграничения. Заканчивается это, как правило, разговорами, что литературные премии надо давать тем романам, у которых тираж больше.
Как естественная реакция возникает другая крайность: критики гробят всю беллетристику без разбора, отказывая Акунину и Пелевину даже во вполне очевидных достоинствах. При этом трезвая точка зрения - "не без удовольствия почитываю на сон грядущий, но всерьез обсуждать... увольте" - почему-то оказывается наименее популярной.
И здесь Арбитман играет на понижение. Нельзя сегодня отказываться от проведения демаркационной линии. Более того, на ее развитие и укрепление следует бросить лучшие литературно-критические силы. Величие Грэма Грина, любовь к которому у нас с Арбитманом одна на двоих, помимо всего прочего, и в том, что он сам разделял свое творчество на "развлекательные истории" и "серьезные романы". И кроме замечательного " Нашего человека в Гаване " написал еще гениальный " Конец одного романа ". И как бы плохо ни писал Андрей Битов последние полтора десятилетия - сделанного им раньше с лихвой хватит для того, чтобы признать Виктора Пелевина и Михаила Успенского (про Николая Якушева сказать ничего не могу - впервые услышал это имя несколько дней назад от Арбитмана, теперь, наверное, прочту) величинами не то чтобы мелкими, а просто не существующими на этом поле.
Второй вопрос, пожалуй, не менее сложен. Сложен по той же, в общем-то, причине - где проходит граница, за которой идеологизированность критика выглядит комично? Да, такой анализ неплохо срабатывает на авторах уровня Александра Проханова или Олега Дивова , то есть там, где никакой художественной ткани, по сути, нет вовсе. Но не работает уже на Акунине. Попытка подойти с такой линейкой к Розанову (он, кстати, уже в третьем интервью подряд упоминается - насколько все-таки актуальная для современной критики фигура) или Селину смотрится совсем уж загадочно. Хотя тут дело, может быть, даже не в масштабе, а во временной дистанции. Оценочный подход, естественный при описании современной ситуации, при переносе на историю литературы вообще производит странное впечатление. Помню, как был поражен когда-то, прочитав у Андрея Немзера фразу о " каннибальской "Конармии" " - не из-за неверности самой характеристики, а просто мне в голову не приходило, что в таких терминах можно описывать в другую эпоху созданный текст.
И не случайно та "знаменская" рецензия Арбитмана на Акунина, о которой идет речь в интервью, наделала в свое время столько шума. Столкнулись не просто поклонники Акунина и его противники - столкнулись два разных подхода к литературе. Не только Вячеслав Курицын заметил , что "заговорщики-интернационалисты могут войти в алфавит массовой культуры, быть буквой алфавита, которую можно подвергать любой каллиграфии-стилизации" , но и социально ангажированный и Акунина недолюбливающий Александр Агеев признал , что "Акунин не идеолог, а уж какими там декорациями он пользуется для организации пространства своих филологических игр - дело десятое" ...
Арбитман постоянно иронизирует по поводу тех своих коллег, которые " с брезгливой опаской " относятся к массовой словесности. Это он зря. Современной русской литературой и вообще-то заниматься - дело неблагодарное, а уж если добавить к своему кругу чтения еще и Бушкова с Лукьяненко ... Героизм - дело индивидуального выбора, и странно требовать его от всех подряд. Так что, боюсь, Арбитман еще долгое время пребудет на своей амбразуре в одиночестве, читая Кивинова под рифму с Устиновой.
И не выманишь его из освоенной им "экологической ниши". А ведь действительно жаль. У Арбитмана есть свой угол зрения, и, кроме того, он блестящий стилист. Его шутка про "7.62 - модель для разборки" даже до "Что? Где? Когда?" добралась . Андрей Немзер однажды выразил уверенность , что "поступись Роман Арбитман своими "фантастико-детективными" принципами, его роль в критике была бы весьма весомой". Позвольте примкнуть к Немзеру.