ФОТО: ЕВГЕНИЙ ПАВЛЕНКО

Архитектурная революция, которую "Власть" предсказала в номере от 16 июня, свершилась: новое здание Мариинского театра будет черным параллелепипедом, накрытым металлической корзинкой. Победу в конкурсе одержал французский архитектор Доминик Перро. Рассказывает обозреватель Григорий Ревзин.

Для нашей страны это был, пожалуй, самый странный конкурс за всю ее историю.
Подходя к зданию Академии художеств, я встретил конкурсанта Андрея Бокова.
— Перро? — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес он вместо приветствия.
— Перро,— поздоровался и я.
Потом встретился конкурсант Эрик Мосс, чей проект потряс Петербург в прошлом году.
— Привет,— начал он.— Гергиев ушел с заседания, когда я рассказывал про свой проект. Как думаешь, к чему это?
— Не знаю,— соврал я.
— Фуксас, член жюри, приятель мой, говорит, у меня шансов нет. Перро?
— Говорят, Перро.
— Ну и идите вы все...
Я и пошел — встретил конкурсанта Александра Скокана.
— Пари хотите? — спросил он.— Ставлю на Перро.
— Не хочу,— говорю,— сам думаю, что он выиграет.
— Ни с кем не получается,— без раздражения констатировал Скокан.— Все за него.
Когда происходило объявление результатов — вялое ожидание, что, может, жюри как-то смухлюет. Конкретных подозрений не было — просто общее ощущение, что не может не смухлевать. "Победил Доминик Перро",— объявил председатель жюри Юрий Гнедовский. Занавес.
Я не помню ни одного случая, чтобы у нас все проходило так гладко. Просто собрались члены жюри, выслушали всех претендентов, проголосовали. Десять за Перро, двое за Ханса Холляйна.
Я знаю, что это прорыв в истории русской архитектуры. Я знаю, что это великолепный проект, который необходимо описывать, прокладывая аналитику восторгами. Я сейчас начну. Но прежде, чем это делать, я хочу сказать о том, что меня больше всего поразило. Атмосфера глубокого равнодушного спокойствия.

Проект Перро прост и очень эффектен. Прямоугольное здание театра накрывается металлической корзинкой. Это превосходный аттракцион. Я бы отметил два источника этого проекта. С одной стороны — акции знаменитого "упаковщика" Кристо, который в свое время упаковывал в целлофан парижские здания, архитектурные памятники и даже острова в море. Огромный бесформенный тюк придает архитектурным формам какое-то геологическое измерение, они становятся подобны горам. Народ со всего мира валом валил посмотреть на это чудо. С другой стороны — знаменитое "серое пространство" финской архитектуры 70-х годов. Это когда между зданием и улицей образуется некая промежуточная зона, ни то ни другое. Финны обожали закрывать такие пространства сетками — правда, не в таком масштабе. И тот и другой тип архитектурного аттракциона прекрасно себя зарекомендовал.
Образующееся пространство идеально работает как "ничья" зона, она притягательна и таинственна, в "щель" между упаковкой и зданием невольно хочется зайти. Перро здесь предлагает разместить кафе, рестораны, бутики — превосходно. Это обеспечивает связь театра и города — вокруг здания театра, и даже как бы в нем, постоянно движутся потоки городской жизни. Издалека же театр выглядит призраком золотой горы. Призраком — потому, что корзинка из сетки, хотя и застекленной. Сквозь эту сетку днем должен просвечивать таинственный прямоугольник темного театра, ночью — литься поток света. Очень театрально. Представляете: плакат. Серый петербургский сумрак. Золотая гора. Из нее исходит золотое сияние. И на первом плане Гергиев, весь в черном, в черных очках. Эффектно?
Это действительно самый ясный, самый простой и самый эффектный образ из всех, которые были представлены на конкурсе. Но что для меня совершенно неясно — это полное изменение принципов тех, кто этот проект принимал.
Доминик Перро, объясняя мне принцип своей работы, говорил, что если традиционный модернизм работает с историей — противостоит ей или находит формулы ее развития,— то он работает с географией. Петербург — город абсолютно однообразного плоского рельефа. Ему нужна гора. Два года назад Эрик Мосс, объясняя принципы своей работы, говорил, что существует, по его мнению, слабая архитектура и сильная. Слабая следует логике города и подчиняется ей. Сильная вытаскивает из города какой-то непроявленный пласт энергетики. Например, сильной архитектурой в Петербурге является постамент Медного всадника. Городу нужна скала, и его театр — это скала. У того гора, у этого скала. Почувствуйте разницу.

ФОТО: ЕВГЕНИЙ ПАВЛЕНКОСанкт-Петербург для Доминика Перро (на фото слева) — ошеломляюще огромная заброшенная территория, однообразный рельеф которой должен реабилитировать театр-гора (справа)

Я помню зал Мариинского театра два года назад, когда Эрик Мосс представлял свой проект Мариинки, а в партере сидели практически те же самые люди. Я помню, как по залу гуляли волны энтузиазма и ненависти, как они сталкивались, только что не молнии высекая. Я помню того же Андрея Бокова, едва сдерживавшегося от негодования: "Какой-то... из Калвер-сити... детский сад". Олега Явейна, председателя ГИОП, который, тряся окладистой бородой, гневно восклицал: "Рано радуетесь! Не допустим!" Бледного, с белыми губами Олега Харченко, главного архитектора Санкт-Петербурга, шептавшего: "Провокация. Это провокация". Те же самые люди. Радость, согласие и спокойствие от хорошо сделанного дела.
Разумеется, каждый, к кому я обращался с вопросом "Как же так?", отвечал, что разница огромна. Одно дело — волюнтаристический проект Эрика Мосса, который проталкивал бывший председатель Госстроя РФ Анвар Шамузафаров; другое дело — цивилизованно выбранный международным жюри проект Доминика Перро. Но я не могу понять, какая разница для жителей города, построят ли им волюнтаристическую скалу из стекла или демократическую гору из золотой сетки.
Когда главному архитектору города приносят готовый проект с готовыми инвесторами без конкурса — проект в высшей степени авангардный, взрывающий город, совершенно не соответствующий духу Санкт-Петербурга,— он пугается, шепчет "провокация" и начинает борьбу против. Потом проводится международный конкурс, тратится полмиллиона долларов, получается точно такой же с точки зрения отношения к городу проект — и тут он счастлив, победила демократия.
Нам больше не надо держать пальцы за авангардистов, не надо боятся консервативности властей — напротив: теперь они, пожалуй, даже как-то пугающе согласны с нами и раскованы в принятии решений. Проректор Академии художеств Петербурга Семен Михайловский, в свое время один из самых решительных сторонников конкурса, обсуждая его итоги, удивлялся составу участников. "Все эти архитекторы и Перро прежде всего — специалисты по реабилитации каких-то заброшенных промышленных районов, бывших военных баз и т. д. Я не понимаю, почему их позвали, почему нет тех, кто строит в историческом городе".
Это понятное недоумение. Я слушал и думал: хорошо, а что такое, в сущности, эта территория, где будет Перро, что такое Новая Голландия, как не бывший дровяной склад, в котором долгое время располагалась военная база? Как раз такая убитая территория, в которую надо приглашать авангардистов для реабилитации. Конечно, так может рассуждать человек, полностью лишенный исторического чувства, для которого камни Санкт-Петербурга — пустой звук, который не видит в Новой Голландии шедевра мирового классицизма, а видит только склад для матросских бушлатов и сапог. Но организаторы этого конкурса именно так и рассуждали.
Проект Перро очень хорош. Точно так же, как был хорош проект Эрика Мосса. Но путь, пройденный от одного к другому,— это не путь от худшего проекта к лучшему. Это путь от боязни прикоснуться к великолепной исторической ткани Санкт-Петербурга к решимости ее разорвать и отбросить в сторону. В общем-то полмиллиона за такое — немного. Потому что казалось, совершенство этого города таково, что его не решится нарушить никто и никогда, ни за какие деньги. А оказалось, что вся цена величия — меньше, чем одна элитная квартира на Невском.

Журнал "Коммерсантъ Власть" №26 от 07.07.2003, стр. 52

Авторы:

Григорий Ревзин

Темы:

Мариинский тупик-2