Инна Булкина. Журнальное чтиво. Выпуск 144
Т ретий в этом году номер " НЗ " предлагает по обыкновению три темы, и они таковы: "Что нам <России> Азия", "Что России капитализм" (буквально - "Оттенки экономики"), и наконец, "Что кому порнография". Между темами дежурные "прокладки" из "гуманитарной экономики", "социологической лирики", "культуры политики" и "политики культуры".
А открывается номер, как водится, "Либеральным наследием", где Михаил Гронас представляет "критику капитализма" от Люка Болтански (Люк Болтански, Эв Кьяпелло. " О каком освобождении идет речь "). Речь там идет об освобождении через капитализм и об освобождении от капитализма . В первом случае предполагается освобождение от связей и обязательств традиционного общества, "критика" здесь тоже традиционна - от Маркса до Дюркгейма. Перебор всяческих форм освобождения от/через капитализм завершается освобождением через потребление и предупреждением, что, мол, " капитализм, обещая некое освобождение, может в то же самое время развернуть новые формы угнетения ".
Разве что в "НЗ" мы об этом еще не читали.
Сюжет об "оттенках" местного капитализма ("Тема 2") столь же предсказуем. Мы в очередной раз узнаем о "черных" и "серых" схемах, о причинах и путях постепенной " легализации российского бизнеса ", об "антикапиталистической ментальности россиян" (статья под чудным названием " Антикапиталистическая ментальность россиян - барьер на пути к легализации "). При том ее автор делает поразительное открытие: в отличие от "антикапиталистического" синдрома западных интеллектуалов, в России мы имеем дело не с " мировоззрением ущербных маргиналов ", но с " архетипом национальной экономической культуры ". Это был молодой пессимист Юрий Латов, которого сменяет немолодой оптимист Георгий Сатаров. Его статья называется " Установки предпринимателей и коррупция ", здесь приводятся во множестве сводные таблицы социологических опросов, на основании которых делаются два вывода:
" Первый: российский бизнес уже сформировал здоровые капиталистические инстинкты.
...
Второй вывод заключается в том, что начинает прорисовываться портрет типичного предпринимателя, активно вовлеченного в коррупцию: немалое самолюбование и высокая самооценка сопрягаются у него с мизантропией и презрением к конкурентам". И таковы, надо думать, "здоровые капиталистические инстинкты".
Кстати, о пессимистах, оптимистах и социологических опросах: в "социологической" колонке Алексея Левинсона - она на этот раз об "оттенках" нашего "теневого" капитализма - находим замечательное в своем роде наблюдение: " опыт интервью с относительно крупными бизнесменами и -вуменами говорит о том, что чем выше положение респондента в пирамиде бизнеса, тем более позитивны и оптимистичны оценки происходящего в России ". Причины тому автор видит как минимум три:
- крупные бизнесмены имеют больше возможностей устраивать жизнь под себя, потому и жизнь их больше устраивает;
- в бизнесе пробиваются люди с позитивной установкой;
- наконец, сверху лучше видно.
И выводы Левинсона тоже вполне позитивны: за большие деньги, в конце концов, можно купить и право на то, чтобы быть честным. Лишь бы позволили.
Но то были стереотипы российского капитализма. Кажется, "азиатская тема" последнего "НЗ" в большей степени удалась, отчасти за счет того, что собственно российские стереотипы восприятия Восточной Азии (речь там, главным образом, о Японии и Китае) стали предметом рефлексии. Равно и сама рефлексия над стереотипами (" реанимация трупа врага "), каковую обнаруживаем в статье Игоря Ермаченко о "дальневосточных текстах" русского постмодернизма. Впрочем статья о постмодернизме получилась скорее скучная нежели забавная. Деконструкция деконструктивистов - вещь, очевидно, избыточная, и без постмодернизма у авторов "НЗ" выходит как-то живее.
Итак: Азия глазами русских и русские глазами азиатов.
Проще всего - с Японией.
" Отрицательных стереотипов, с помощью которых русские описывают Японию, несколько, - сообщают авторы статьи ( Александр Куланов, Юлия Стоногина. Образ и реальность: Япония и Россия глазами друг друга ). - Первый и самый архаичный из них выражен в строчке: "Врагу не сдается наш гордый "Варяг""... Второй стереотип: неуемная агрессивность азиатского соседа до и во время Второй мировой войны... Третий: Япония - по заслугам наказанная пособница фашистской Германии, которая не может выставлять свои претензии стране-победительнице. Если она делает это - значит, с целью милитаризации и дальнейшего захвата всего Приморья. Третий тезис наиболее молодой и агрессивный...
Положительные стереотипы в этом смысле проще и понятнее: бусидо и гейши - это романтично, суси и Мураками - это модно, электроника и автомобили - это круто. То есть популярный японский миф, от которого сами японцы уже здорово устали и который, по мнению известного слависта Мицуеси Нумано, является "проблемой русской культуры, а не японской" .
Характерно, что негативные стереотипы - политические, а позитивные - культурно-потребительские. И у японцев все обстоит похожим образом, только с точностью до наоборот: в "плюс" - Чайковский-Толстоевский, в "минус" - разгром Квантунской армии, военнопленные в Сибири и Курилы. В конечном счете, все упирается в Курилы, однако, когда речь заходит об "изменении имиджа", мы неожиданно возвращаемся к теме российского "антикапитализма":
" Один крупный японский предприниматель на вопрос: "Правда ли, что японские компании не вкладывают деньги в Россию по причине отсутствия мирного договора?" - ответил весьма откровенно: "Если сумма сделки достаточно велика, то территориальная проблема перестает быть актуальной. Меня больше волнуют ваши законы: вы их специально пишете, чтобы у вас нельзя было работать ?".
Статья о Китае традиционно идеологична и соотносится с оппозицией европоцентризма и евразийства. В этом смысле прав Гилберт Розмен в своем " Обзоре российских представлений о Восточной Азии ": российские геополитические стереотипы чрезмерно идеологизированы, как следствие - мало прагматичны, и, так или иначе, сводятся к территориально-демографическим опасениям.
Идеологические стереотипы, восходящие к "скифской" и "евразийской" мифологиям, описывает Мишель Ларюэль (" Мыслить Азию или мыслить Россию "). Стереотипы эти двойственны - "Восток пишем, Запад в уме и т.д." - и менее всего похожи на попытку "понять другого":
"Восток" - это всего лишь зеркало, которое должно доказать специфику русской идентичности по отношению к западному миру и "естественность" русской экспансии на восток. Для русской мысли "Восток" - это не попытка понять Азию, а косвенный способ размышлений о себе
".
О механизмах идентичности довольно увлекательно рассуждает Александр Янов в "Культуре политики". Речь о supra-identity (Янов для простоты говорит "супра"):
"... Где-нибудь в Марселе жителю Парижа, вероятно, придет в голову, что он все-таки парижанин. Но в Лондоне он, естественно, будет чувствовать себя французом, а в Нью-Йорке, уж несомненно, европейцем. Этот самый верхний слой в иерархии идентичностей... " и есть "супра". Россия свою "супру", по Янову, то теряет, то вновь обретает, и в этом состоит ее "цивилизационная неустойчивость". "Супра" у России европейская (Янов пытается это обосновать исторически), и " все три раза, когда Россия отрекалась от европейской "супра", противополагая себя то "латинству", как в московитские времена, то революции, как при Николае, то, наоборот, капитализму, как при советской власти, она неизменно попадала в один и тот же исторический тупик, в "черную дыру", выбраться из которой без гигантского катаклизма оказывалось невозможно ".
Довольно неожиданная и, кажется, остроумная статья о "российских стереотипах" - в "Очерках нравов". Дмитрий Комм сходу заявляет, что фильмы Сокурова - это кич, потому как кич состоит в следовании штампам и стереотипам, вне зависимости от того, "глянцевые" это стереотипы, или "духовные". Как раз-таки русский кич выражается формулой "сделайте мне духовно".
" Причем "делать" можно по-разному, в зависимости от того, какая категория населения обслуживается. Можно как Илья Глазунов, нахраписто и с лубочной прямотой - это для тех, кто попроще. А можно - с использованием тридцати оттенков серого цвета и сыромятной духовностью, сочащейся с экрана крупными каплями. Александр Сокуров по праву может считаться королем этого второго типа кича ".
И "Тема 3" - "Что кому порнография" предполагает известную широту и разнообразие в подстановке значений: что порнография древним грекам и европейским модернистам ( Вадим Михайлин про "игривые" картинки), что порнография российским цензорам на рубеже XIX-XX вв. ( Бенжамен Гишар про Арцыбашева), наконец, что порнография американским кинозрителям ( Линда Уильямс про жесткое порно). В последней статье вводится корявый несколько термин "на/сценность", что, видимо, следует понимать как акцентированную публичность, или "все на продажу"; автор заявляет, что как женщина, постмодернистка, феминистка и киновед, она находит для себя массу стимулов для "вторжения" в этот "секретный" мужской мир, и что, наконец, " как потребитель порнографической продукции, занятый поиском новых для себя ощущений, я вдруг обнаруживаю, что больше всего возбуждаюсь от просмотра мужского гей-видео - жанра, изначально не рассчитанного на то, чтобы меня заинтересовать ".
Своего рода "введением" к порнографическому блоку стало "оправдание пиара" в исполнении Льва Усыскина .
А заканчивается третий номер "НЗ" вполне академической библиографией: обзором российских и португальских (в последнем случае обзор чисто номинальный) "интеллектуальных журналов", сводом рецензий, а также исключительно содержательной статьей Василия Костырко " "Обряды перехода" сто лет спустя: теория и "практика" ": Речь идет о новых отечественных изданиях по этнологии.