Инна Булкина. Журнальное чтиво. Выпуск 147
"НЛО" #61
Инна Булкина
Дата публикации: 16 Сентября 2003
61 -й номер " НЛО " открывается блоком статей памяти Мориса Бланшо.
95-летний Морис Бланшо скончался 20 февраля этого года в Париже после многих лет добровольного затворничества. " Бланшо не создал своей философской системы, не написал толстого романа, но заразил интенсивностью и холодной страстью своего письма, ясностью и точностью мысли сразу несколько поколений французских интеллектуалов, став при жизни легендой ", - заявляет собравший для "НЛО" переводы и статьи о Бланшо Артем Магун . Подборка открывается небольшой "биобиблиографической" статьей Жоржа Батая , смысл которой в том, что Бланшо был литератором "от философии", буквально - от немецкой философии. По мысли Батая, он продолжает традицию немецкой феноменологии, однако "придерживается" при этом " французского принципа ясности ". Далее там следуют цитаты и толкования, которые заставляют задуматься о том, что же есть такое " французский принцип ясности ", а в конце замечательный в своем роде вывод: " Темные речи: и ничто не может их прояснить ". Сам Бланшо представлен разрозненными заметками о Ницше , собранными и переведенными Виктором Лапицким, и громоздким послесловием самого Виктора Лапицкого , которое по стилю и смыслу уподобляется предмету, то есть проникнуто той самой - особого рода - "французской ясностью", а заканчивается следующим пассажем:
Наивно было бы надеяться, что все вышеизложенное может в чем-то, хоть и задним числом, помочь, что-то прояснить читателю Бланшо - разве что поощрить его в дальнейших блужданиях. Помогает ли оно второй инстанции, тексту? Но в чем? Как ему можно помочь
?.. итд.
Следующий блок столь же герметичен, но он, собственно, так и называется - "Поэзия и герменевтика" - и открывается статьей составителя Ильи Кукулина: " Вдумчивое непонимание: возвращение герменевтики ". Здесь, что характерно, нет и не может быть попытки "прояснить" смысл (замечательная цитата: " Смысл дается, конституируется благодаря тому, что новый смысл оценивает заранее заданный смысл, который над- или перестраивается по-другому, " деструируется "), зато есть попытка "успокоить":
...Отказ от понимания также может быть понят как часть процесса понимания (что важно, например, при интерпретации творчества Мориса Бланшо и его критической позиции
).
Затем самая логичная в таком блоке "вдумчивая" статья о "непонимании" Целана (Анна Глазова. " Пауль Целан - существо "), суть, кажется, в том, чтобы сделать непонятное еще более непонятным. Здесь же опыт герменевтического прочтения ленинградской "спиритуальной" поэзии 1970-х: речь, главным образом, об Александре Миронове, одном из первых лауреатов премии Андрея Белого. Причем "герменевтическое прочтение" сводится к вполне привычному и традиционному на сегодняшний день "анализу поэтического текста", более или менее удачному.
Следующий герой - "темный грек" Мильтос Сахтурис. Статья Ирины Ковалевой называется " Герменевтика мифа " и, очевидно, наследует Лену Силлард ("Орфей растерзанный"). Собственно объект - "манифест" Сахтуриса "Голова поэта":
Отрубил себе голову
положил на блюдо
и пошел с ней к врачу.
- Пустяки, - сказал врач, - ничем ты не болен
просто она раскалилась
брось-ка ее в реку а там посмотрим
бросил я ее в реку вспугнул лягушек
тут-то она и заблажила
завела чудные какие-то песни
заскрипела жутко зубами и завопила
взял я ее и надел обратно
метался как безумный по городу
на плечах зеленый восьмигранник голова поэта
Сюжет анализа - "превращение" отрубленной головы Иоанна Крестителя в голову Орфея на фоне едва ли не избыточного множества контекстов - от Аристофана и Рильке до Бродского и Дилана Томаса. Финал таков: "... Сахтурис говорит "темным" языком шамана. Второпях это называют сюрреализмом ".
Наконец, Илья Виницкий вслед за Андреем Зориным отвечает на вопрос "Почему никто не любил (не понимал) Василия Андреевича Жуковского?", иными словами, - не находил "вкуса и смысла" в "Овсяном киселе". Статья менее прочих темна и замысловата и, кажется, единственная в этой подборке имеет непосредственное отношение к Гадамеру, к учению о рецепции и разного рода интерпретационным планам.
Итак, то была герменевтика и поэзия, следующие блоки 61-го "НЛО" отсылают к прозе, а именно - к Гоголю, Алексею Ремизову и Борису Пильняку.
Александра Плетнева находит "низовой" источник гоголевского "Носа" - лубочную картинку "Похождение о носе и сильном морозе", затем там еще две статьи о Гоголе в кино, статья о ремизовских толкованиях гоголевских и не только гоголевских сновидений (Елена Обатнина. " Метафизический смысл русской классики "), " заметки о ритмическом своеобразии прозы Бориса Пильняка " и публикация семи писем Пильняка Ремизову .
В модном и непременном с некоторых пор "дневниковом" блоке неминуемый Кирилл Кобрин с " Похвалой дневнику ", Виктор Пивоваров там же сообщает нечто о "перепахавших" его дневниковых "заметках" "гениального" Леона Богданова (любопытна генеалогия: " Прямой... литературный папочка Богданова - Поприщин. А мамочка - Сэй-Сенагон. Из их "гремучего брака" и возникает Богданов "). И неожиданный (едва ли уместный!) в этом ряду... Лев Толстой (Ирина Паперно. " Если б можно было рассказать себя...": дневники Л.Н.Толстого "). У Толстого своя генеалогия - от Стерна и Руссо до Канта, Локка и Августина; предмет статьи Ирины Паперно - механизмы постижения и переживания времени в ранних дневниках, "Истории вчерашнего дня", наконец, в поздних альманахах в роде "Круга чтения":
Толстой с юных лет догадывался о том, что его утопия - превратить всего себя в открытую книгу - недостижима. Тома его дневников - его "критика чистого разума" и его "суждение о мире как о представлении" - оставлены им как памятник неудаче - неизбежной неудаче любого писателя (или читателя), нацеленного на полную текстуализацию себя. Толстой надеялся, что в смерти он сможет наконец испытать чувство подлинного бытия - вневременное, внеличностное бытие в настоящем, которое невозможно описать словами. На протяжении многих лет он готовил себя к этому опыту, следя в своем старческом дневнике за разрушением тела, забвением прошлого и даже уничтожением самого сознания. Иногда он признавал, что оставить описание подобного опыта так же невозможно, как записать свой сон синхронно с самим сновидением. Однако время от времени Толстой, который в молодости (в "Истории вчерашнего дня") предпринял-таки такую попытку, пытался подготовить отчет о собственной смерти. В смерти Толстой надеялся наконец оставить писательское поприще - он готовился прекратить писать книгу своей жизни (или перечитывать ее в уже отпечатанной версии) и на мгновение увидеть свет, падающий на то, что не подлежит представлению
.
Поразительно, но статья о Толстом чуть ли не единственная в этом контексте, где присутствует понятие "неудачи", невозможности чего бы-то ни было. Никто из прочих героев "дневникового цикла", равно никто из авторов и персонажей последующей "Хроники современной литературы", - неудач, похоже, не знает. Зато бросается в глаза, что рецензенты "Хроники..." по характеру текстуальной "невменяемости" стремятся уподобиться собственному предмету, и вот отличная цитата, которой заканчивает свою статью об очередном номинанте на премию Андрея Белого Дарья Суховей :
... В конце - только тугие спазмы, я просто не смогла, но стихи его мне отчего-то нравятся .
Последний отдел "НЛО" - "Библиография", и здесь новый выпуск "Заметок о теории" Сергея Зенкина - " Русская теория и интеллектуальная история ". По Зенкину, "история идей" мыслима лишь в пространстве "междисциплинарном", и это объясняет неуспех подобного рода штудий в отечественной гуманитаристике с ее "непрозрачными" границами. Однако далее там речь идет об истории пражского структурализма, о его "сродстве" с евразийской идеологией, о биологических моделях в русских гуманитарных науках 1920-1930-х гг., о связи русского формализма с морфологической традицией, с лингвистикой Карла Бюлера итд. Таким образом, объект оказывается вполне "прозрачен", но собственно "история" пишется, главным образом, по-французски и по-английски.
Другой постоянный автор библиографического отдела "НЛО" Б.М.Витенберг выступает на этот раз с содержательным обзором "сталинианы" последних лет (" По направлению к Сталину "). С одной стороны, перед нами "тяжелая артиллерия классического психоанализа", и здесь авторы видят сны (" Сон. Я на Таити. Я только что узнал <...> что Сталин в действительности был не грузин, а выходец с Таити". Мало того, генералиссимус в этом сне оказывается "не мужчиной, а женщиной", да еще с "бронзовым цветом кожи "); на манер В.Сорокина рассуждают о гипотетической гомосексуальности отца народов и... идут на поводу у русских писателей (пишущие о Сталине западные психоаналитики в качестве "документального" ссылаются на воображаемый разговор Виктора Некрасова со Сталиным, как если бы биографы Александра I ссылались на пушкинский "воображаемый разговор" с императором). А еще, как позднее выясняется, "психоаналитические историки" (и не только они) идут на поводу, кроме всего прочего, у ЦК КПСС, "вбросившего" в свое время версию о "Сталине - агенте охранки": версия вполне "перестроечная" и призвана была объяснить истоки "советского термидора".
С другой стороны, педантичное исследование медицинских карт, карандашных помет на книгах кремлевской библиотеки (многократные "ха-ха" на страницах толстовского "Воскресенья"), дотошное изучение "дореволюционных закулисных связей" итд. - все, что, по мнению автора обзора, призвано усложнить привычную картинку и откорректировать "привычные упрощенные объяснения". Однако этого не происходит:
Парадоксальным образом любая новая информация, которая вроде бы должна менять уже сформировавшиеся представления о личности и жизненном пути кремлевского властителя, истолковывается так, чтобы, наоборот, лишний раз в них утвердиться
.
Финал, тем не менее, оптимистический:
Но, к счастью, и наши государственники, и наши националисты, и вся наша политическая элита едины не только в этом
<т.е. в апологии Сталина как воплощения российской государственности. - И.Б.>. Они, судя по размерам бюджета столь любезного им государства, не платят налоги. Согласно экспертным оценкам размаха коррупции в России, берут и дают взятки. Так что нового издания сталинизма можно не опасаться. И декорации после "мартовского бенефиса" товарища Сталина уже разобраны, а свет в зале погашен .