Михаил Ремизов. Революция должна быть консервативной
По материалам Консервативного пресс-клуба
Михаил Ремизов
Дата публикации: 22 Сентября 2003
Тема заседания (от 16.09.03): "Идеология лево-консервативной оппозиции"
В словосочетании "лево-консервативная оппозиция" все три составляющие достаточно спорны. Поэтому, предваряя обсуждение, попробую наметить некоторые мотивы, сообразуясь с которыми мы сочли возможным поставить дефис между "левизной" и "консерватизмом", да еще и начертать над ними знак "оппозиционности".
О том, что распределение на "левых" и "правых" дает нам лишь очень условную и ситуативную топологию, говорили многие и многое. В России 90-х это словоупотребление служило, к тому же, инструментом политической симуляции, способом поддержания жизни некоторых пустотных политических субъектов, подобных так называемым российским "правым" . Но "исправление имен" неосуществимо в режиме лобовой атаки. Остается работать со сложившимся словоупотреблением, пытаясь его в отдельных случаях рационализировать, останавливая "скольжение означающих" и располагая их на фиксированной проблемной оси. Понятно, что проблема, к которой отсылает в нашем случае приставка "лево" - это проблема легитимности сложившегося распределения собственности. Проблема пересмотра итогов приватизации, национализации сырьевого сектора (в мягком варианте: природной ренты) и вообще институирования собственности в России. В этом вопросе "левыми" сегодня называют ревизионистов . Это вполне соответствует одному из употребительных смыслов "левизны": этическое, политическое, социальное неприятие некоторого сложившегося порядка вещей. Существует большой риск отождествить эту ситуационную политическую позицию с философским, мировоззренческим кредо "левачества", склонного переживать собственность (вкупе с любой установившейся властью) как зло . Такое отождествление является вульгарной подменой. К сожалению, этой подмене во многом благоприятствуют некоторые адепты незамутненной левизны из числа критиков режима. Но используется она не ими, а их оппонентами - "критиками справа". Либералами, примеряющими на себя консервативные маски и придающими нарождающемуся ревизионизму форму карикатурного рессантимента "бедных" к "богатым".
Не надо давать им повод. Карикатура бесконечной социальной мести, бесконечного уравнительного передела убедительна лишь на фоне концепции собственности как грехопадения, ведущего к эксплуатации "человека человеком". Но эта концепция не имеет никакого отношения к тому этическому сознанию, которое питает сегодняшний русский ревизионизм. Он имеет совершенно не анархистские и не охлократические корни. В его основе - этика иерархического сообщества, этика служилого государства, согласно которой собственность определяется через обязанности - по отношению к социальному Целому - в гораздо большей степени, чем через права . Частная собственность существует, иными словами, как функция внутри публичного государственного порядка, вне и помимо которого об институте собственности говорить не приходится. Этим определена сегодняшняя постановка вопроса о легитимности. Задача оппозиции (т.е. сил, не согласных со статус-кво) не оспорить легитимность собственности, а учредить ее. Каким образом? Общий ответ ясен: жестко и отчетливо субординировав так называемых "собственников" (прежде всего "крупных", разумеется) публично предъявленной программе государственного строительства. Каждый "частник" будет оправдан тем местом, которое он способен занять в политическом космосе.
Именно такова классическая консервативная редакция вопроса о собственности, которую мы встречаем у Гегеля и у многих раннеконсервативных полемистов, пытавшихся оградить земельные порядки от экспансии товарно-денежных отношений. Суть дела емко выразил Эрнст-Людвиг фон Герлах: "Ее (земельную собственность - М.Р.) всегда нужно представлять в самой тесной взаимосвязи с обязанностями, которые из этого проистекают; только в этой взаимосвязи, только как служение она священна... собственность только как средство потребления... грязна. Если бы собственность была только этим, то коммунизм был бы справедлив" . Не маловажно, что эти консервативные максимы формулируются на примере собственности на землю, которая есть по своему существу сверхиндивидуальное достояние: родовое, племенное, национальное. Именно сегодня, на злобу дня, мы должны зафиксировать, что только консервативное сознание может составлять основу философии недропользования и философии собственности на недра. Эта собственность коренится в историческом акте коллективного присвоения и освоения, то есть является общенациональной. Как следствие, она не "принадлежит" ни правительству, ни отдельным группам граждан, ни даже всем гражданам страны в совокупности - ведь в эту совокупность не включены прошедшие и будущие поколения. В отношении природных богатств ныне живущие - только попечители. Кстати, любопытно отметить, что подобный подход к собственности может быть сформулирован только внутри консервативной онтологии, а не социал-демократической. Отсюда непосредственно вытекает идеология пользования недрами. Природная рента - ресурс исторического выживания нации, а не ресурс текущего потребления. В Конституции РФ это отчасти закреплено, но не достаточно жестко.
Таким образом, для действующей системы недропользования консервативная философия собственности должна служить приговором , а не прикрытием . "Надо без всяких сомнений признать свою историю, то есть итоги приватизации," - пишут идеологи "Серафимовского клуба", полагая, очевидно, что эта фраза звучит очень "консервативно" (см. статью ⌠Наша маленькая свобода■ в "Эксперте" от 8 сентября 2003 г). Но история для консерватора - это не "принцип давности" (в особенности десятилетней!), а принцип "заботы" о национальной судьбе, заботы, ресурсом которой выступают все те же наследственные природные богатства. В этом смысле далеко не все произошедшее вчера может быть сегодня легитимировано как "часть нашей истории". Подчас все строго наоборот. Те же "итоги приватизации", к сожалению, таковы, что принадлежащие нации недра по существу изъяты из национальной связи времен и продолжают работать на сверхпотребление частных лиц и транснациональную интеграцию. В этом смысле "левый" консерватизм, то есть консерватизм, оспаривающий статус-кво в сфере собственности, является сегодня единственно подлинным, единственно созвучным историческому стилю мышления.
Впрочем, в "лево-консервативных" предвыборных комбинациях "консерватизм" тяготеет к превращению из интегрального стиля мышления в некую обособленную тему политической коммуникации. Тему, связанную с национальными чувствами политиков и избирателей. Один из предложенных к обсуждению вопросов непосредственно касается "патриотизма" как политического самоназвания. Это самоназвание продолжает использоваться, несмотря на свою очевидную аморфность и несмотря на то, что, по общему впечатлению, оно не несет внятного полемического смысла. То есть по существу выглядит эмоциональной, а не политической категорией. "Родина" как название блока усугубляет это ощущение. Неудачники 90-х опять хотят предложить обществу патриотизм как риторический пакет в тот самый момент, когда велик запрос на позицию. Риторический патриотизм успел сделаться общим местом сегодняшней политической коммуникации.
Однако возможен ли в актуальной публично-политической борьбе иной патриотизм, кроме риторического? Без сомнения, возможен. При надлежащей редакции патриотизм может быть политически содержательной и, больше того, оппозиционной идентичностью. Оппозиционной, поскольку идеология правящей верхушки - это, все-таки, интеграция в "цивилизованный мир" вместо интегрирования собственного "цивилизационного мира". Это встраивание в международную элиту, в том числе, ценой частичной десуверенизации и сбрасывания некоторых балластов. Дело, очевидно, не только в злокачественности элит, но прежде всего в безотчетном воздействии некоторых "идолов", среди которых - вера в неумолимый закон глобализации. На фоне ложной очевидности "постнационального" мира - очевидности, которая владеет людьми, обязанными стоять на страже национальных миров , - кредо государственного патриотизма является очень сложной, конструктивной, жестко полемической позицией, отстаивать которую всерьез возьмутся не многие.
Таким образом, мы отчасти подошли к теме "оппозиционности". Из трех слов: "лево-консервативная оппозиция" - это третье спорное слово и, может быть, наиболее спорное. О том, что объединенная платформа левого ревизионизма и консервативного фундаментализма оппозиционна "курсу Путина", недавно говорил Глеб Павловский. И если в данном случае вообще можно говорить о "курсе" , это представляется справедливым. Чтобы завершить, остановлюсь только на одном обстоятельстве, которое, с одной стороны, сближает консерватизм и социал-демократию, а с другой - делает их противостоящими даже не гипотетическому "курсу Путина", а той системе мышления , которая может лежать в основе этого курса.
Общим знаменателем консервативной и социал-демократической традиций можно считать - критику экономической рациональности . Дело не в том, разумеется, что пагубна сама экономическая рациональность, а в том, что пагубны попытки превратить ее в универсальную модель общественных отношений и рассматривать "рынок" как матрицу самого общества. Но именно это, кажется, и происходит, когда президент предлагает видеть в эффективности и конкурентоспособности исчерпывающее выражение "нашей национальную идеи". Претендуя на замещение Целого , всякая рациональность деградирует в рационализм. Социал-демократы и консерваторы критикуют экономический рационализм с разных позиций. Одни с позиций распределительной справедливости, другие - исходя из соображений суверенитета и от имени локальных традиций данного конкретного сообщества. Либералы могут отчасти принимать эту критику. Но они неизменно рассматривают ее как попытку ограничить логику экономической эффективности какими-то внешними, привнесенными соображениями: социал-филантропическими, национал-традиционалистскими, государственно-политическими... Президент, пускаясь в рассуждения об этих вопросах, говорит примерно так: с одной стороны , нужна социальная политика государства, ориентированная на народные представления о справедливости; но с другой - нужно экономическое развитие, экономическая оптимизация и рост. Он признает, что оба требования важны, но мыслит их антиномически. Вот именно в этом смысле - на уровне стиля мышления - Путин либерал. И именно на уровне стиля мышления ему оппонирует Глазьев, повторяющий на разного рода научных форумах, что реализация запроса на "социальную справедливость" - это не ограничитель экономической эффективности, а ее источник, внутреннее условие, внутренний мотивационный ресурс. Иными словами, что экономическая рациональность является лишь аспектом действующих в обществе этических представлений. И сегодняшнее требование "восстановить справедливость" есть требование прежде всего этической, а не чисто-имущественной имущественной реституции.
В ХХ веке сложились по меньшей мере две научно-философские стратегии, позволяющие системно отстаивать эту позицию: кейнсианство, обусловившее экономический рост "распределительной справедливостью" (стимулирующей внутреннее потребление); и неоконсерватизм веберовского толка, обусловивший национальную экономику национальной этикой. Обе свидетельствуют в пользу того, что уклад, переживаемый нацией как неправедный, не может быть растущим. И обе адресуют свой сегодняшний запрос государству. Оно остается единственной силой, способной, как говорил Ханс Фрайер, воссоединить хозяйство и нравственность.
Другие публикации по материалам прошедшего заседания: