Ян Левченко. Маркиз де Кюстин в юбке
С кандинавская литература богата чтимыми в России именами. Ницшеанец, эстет и рекордный долгожитель Кнут Гамсун , с которого началась мода на хмурую северную романтику, которого издавали до революции огромными собраниями и которого любила почему-то марксистская критика 1 . Август Стриндберг , над чьим "Словом безумца" рыдал классик пролетарской литературы А.М.Горький . Пьесы Стриндберга и позднего Ибсена , без которых не было бы ни декадентского театра, ни Леонида Андреева , потерпевшего, впрочем, неудачу при попытке испугать престарелого графа Л.Н.Толстого . Добавить допотопных реалистов Мартина Андерсена-Нексе и Бьеристерне Бьернсона , модернистов от Тарьей Весоса до Юхана Боргена - и получится список, чуть ли не сопоставимый с испанцами, которых раз в пятьдесят больше на свете. То ли соседство тому причиной, то ли мастерство перевода, однако ясно, что скандинавская словесность, да и культура в целом - объект стабильного интереса со стороны русского читателя. Ведь добились же наши предки того, что уже в конце позапрошлого века мужик нес с базара не "Милорда глупого", а книжку типа: Пуцыкович Ф.Ф.Скандинавы. Чтение для народа. СПб., 1897!
Норвежскую писательницу Сигрид Унсет активно переводили в России в последнее предреволюционное десятилетие. Сентиментально-исторические романы, тяготевшие к легендарной трактовке национального прошлого, пользовались предсказуемым спросом на волне шумного успеха Кнута Гамсуна. Несопоставимая с ним по масштабу дарования, Унсет, тем не менее, заслуженно входит в число самых известных норвежских писателей. "Возвращение в будущее" - это очерки, описывающие бегство из оккупированной нацистами Норвегии в США через Швецию, Россию и Японию. Убежденная противница тоталитарного строя и пылкая патриотка, фру Унсет выступает в этой книге как стихийный идеолог демократии американского образца, возлагающий на Америку все надежды на светлое будущее, на освобождение ослабевшей Европы от нацистского безумия. Америка - это гарантия того, что здравый смысл еще не умер и жить на свете стоит. Отсюда и заголовок: направляясь в Америку, писательница ищет не только личного спасения, но и возлагает надежды на будущее своей страны, без сомнения, самой лучшей, самой достойной, а на момент написания - самой несчастной в мире.
Основная идея автора сводится к следующему. Норвегия - образец трудолюбия, терпения, стойкости. Поскольку норвежцы руководствуются здравым смыслом и, одни из немногих в мире, следуют заветам Создателя добывать хлеб в поте лица своего, им от века присуще стремление к миру и согласию. Они с ним рождаются и с ним живут. Автор рассказывает, с каким ужасом она слушала рассказы отца о тех незапамятных временах, когда он, еще будучи юношей, слышал краем уха о смертных казнях в Норвегии. "Мы, норвежцы, - миролюбивый народ. Так уж сложилось в ходе истории, и, конечно же, мы не намерены бахвалиться этим" . Здесь есть чему поучиться русскому читателю с его традиционным для образованного человека дефицитом патриотизма. Впрочем, о русских речь пойдет ниже. Когда в страну вторгается враг, у жителей может помутиться рассудок - от гнева, от страха или от того и другого. Норвежцы никак не могли себе вообразить, что бушующая в Европе война как-то может их затронуть, что на их землю придет оккупант. "Ведь одним из основополагающих положений норвежского законодательства является тезис о том, что управлять нашим народом может только тот, кто сначала заслужил это, кто имеет моральное право" . Поистине, Норвегия - родина слонов.
Все это подкупает своей безапелляционностью и какой-то несгибаемой наивностью. Это ведь не объект для спора: парни пять веков наводили страх на всю Европу, доплыли на своих здоровенных когах до Канады, навязали всем соседям свои торговые условия, а потом, слава Богу, перенесли свою энергию на внутренние ресурсы. В Норвегии, между прочим, самый длинный в Европе тоннель протяженностью 42 км - какая же, право, мощная сублимация! А вот у фру Унсет, при всей ее искушенности в написании исторических сочинений, обнаружилась некоторая историческая невменяемость. Хотя, как знать. Частота местоимения "мы", присвоение коллективного голоса обнаруживает в Унсет идеолога, то ли выполняющего заказ, что маловероятно, то ли искренне считающего себя светочем истины. Смерть сына в первые недели войны не могла не отразиться на психике пожилого человека - быть может, в этом все дело. Под таким углом зрения текст читается, по крайней мере, как человеческий документ. Какой ни есть, а он таков. Порой любопытные детали, воспроизведенные очевидцем, теряются среди тошнотворных велеречивых сентенций типа:
"Для нас, норвежцев, закон и право - это естественно присущее нам представление о наших обязанностях по отношению друг к другу, о наших правах, которые мы никому не позволим нарушить; эти правила формулируются нашими общественными деятелями, которых мы сами выбираем с тем, чтобы они следили за функционированием правового аппарата в государстве; это те люди, которых мы уважаем, потому что мы сами уполномочили их действовать от нашего имени"
.
Даже с поправкой на время и место написания создается впечатление, что автор пытается что-то объяснить самому себе, катает полые шарики слов и не замечает, на свое счастье, какие они пустые. Местами мемуары напоминают объяснительную записку или торжественный отчет. Например, когда речь идет о том, что английский посланник сопровождал норвежского короля во время бегства последнего из Осло, Унсет признается: "Теперь я уже могу открыто сказать, что это была миссис Флоренс Борден Гарриман, это она в роковой для Норвегии час заняла позицию, соответствующую закону и правопорядку, действующим в Норвегии, за что все честные норвежцы хранят в своих сердцах чувство благодарности по отношению к ней за ее действия 9 апреля" . Концептуализм посрамлен.
Теперь о русских - это главный хит. Как явствует из предисловия Э.Панкратовой, американское издание появилось в 1942 г. На родине книга вышла только в 1949 г., в год создания Североатлантического альянса, то есть когда Норвегия уже могла не бояться Советского Союза, оказавшись под прикрытием своих сильных союзников. Обращение к политическому контексту неслучайно. Издание книги на родине писательницы в 1945 г. было заморожено в ответ на протест, заявленный советским представительством. Тогда новоиспеченных победителей решили лишний раз не провоцировать - мало ли что. К концу десятилетия сложилась уже иная расстановка сил, и увлекательные путевые очерки прославленной писательницы увидели свет весьма кстати. На этот раз русские уже не протестовали - "холодная война" вовсю набирала обороты. И хотя глава о России занимает лишь четвертую часть книги, даже сегодняшнему русскому читателю придется затратить немало моральных и психологических усилий, чтобы не счесть ее определяющей для всего повествования в целом. "Четырнадцать дней в России" - это текст, который занимает достойное место в ряду рассказов о дикой и страшной равнине, простирающейся на восток от цивилизованного мира. По злой иронии судьбы, эта бескрайняя гиблая земля непосредственно граничит с северной Норвегией и представляет неустранимую опасность для Европы и ее демократии, ее культурных и нравственных ценностей. Современники Унсет не были столь трезвы и прозорливы. Кнут Гамсун отзывался с восторгом о Кавказе и с доброжелательным удивлением - о России в книге путевых заметок "В сказочной стране" (1903), а Нурдаль Григ был так воодушевлен большевистскими успехами, что даже написал под впечатлением от них роман "Мир еще должен стать молодым" (1939). Другое дело - Якоб Кнудсен Ульфельдт , возглавлявший датское посольство в Россию в 1578 г. и описавший самое забойное, что тогда было в нашем отечестве, - Александрову слободу, опричную столицу Ивана Грозного 2 . С ним фру Унсет нашла бы общий язык, как, например, и с Астольфом де Кюстином, чья " Россия в 1839 году " по сей день остается непревзойденным источником национального мазохизма. Правда, иностранных дипломатов в России больше волновали состояние коммуникаций и практика делопроизводства. Женский ум, как правило, схватывает нечто более важное, так сказать - глубинно-экзистенциальное. Из текста явствует, что если Богу было угодно создать на земле ад в назидание людскому племени, то этот ад - Россия.
Мутный поток человеческой массы, движущийся по улицам Москвы, означает, что людям просто не хватает места в домах. Работают и спят они посменно. Убогий быт, лохмотья вместо одежды. Есть нечего, в витринах одни муляжи. А самое главное - дикая грязь и вонь. Текст о России оказывает сильное терапевтическое воздействие уже на первых страницах, но передышки нет, автор просто изливает отчаяние и ужас, которые накрыли его в этой жуткой стране, читатель тоже начинает метаться в поисках выхода, но его нет, кругом - зловонный мрак, нищета, насилие и смерть. Неожиданный светлый штрих: "Единственное, что примиряет меня с русскими, так это их любовь к цветам" . Впрочем, тут же следует оговорка, что парков у них нет, одни пустыри и широкие пыльные бульвары, по которым движутся люди (см. выше). Цветы есть в домах, и это понятно: "Когда я была ребенком, то мне приходилось слышать от некоторых старушек, что цветы в горшках любят спертый воздух и заботливые руки. Вероятно, здесь, в Москве, это им и было обеспечено" . Фру Унсет метко замечает, что быт "шикарных" гостиниц состоит из обшарпанных атрибутов ее собственного детства: большевики, неспособные к созданию своих предметов роскоши, как могли, хранили старорежимную мишуру. Мещанство как органичный спутник советского строя - тема неисчерпаемая, как атом. Характерно, что свежий взгляд это тотчас же улавливает. Развенчанию подвергается и миф о красоте и художественной одаренности русских. На гостью из Норвегии глядит немытое и тупое мурло в застиранной рубахе, чья безвкусная расцветка угадывается с большим трудом. Большевики уничтожают даже те жалкие попытки, что обнаруживали у несчастного народа стихийную тягу к прекрасному. Хотя, будучи носителем света, фру Унсет не теряет надежды. Последнее ее впечатление от России - это неописуемый Владивосток, по сравнению с которым Москва, Омск, Иркутск и Чита "кажутся чистыми и ухоженными". Затем начинается операция "спасение": японский пароход, перевалочный пункт на пути в будущее (описание Японии как страны великой культуры - японцы обожают цветы!), наконец - его достижение. Показательно, что о самой Америке не сказано ни единого слова. Одни лишь пылкие рассуждения о будущем счастье народов под звездами демократии...
Этот публицистический "трэш" вызывает, конечно, больше раздражения, чем покаяния, циркулирующие на внутреннем рынке, от Чаадаева до Зиновьева 3 . Однако лучше вообразить, что оптика, через которую Сигрид Унсет видит Россию, дает чистый случай остранения. Этот прием был открыт носителями модернистского сознания на материале вполне реалистических текстов 4 . Такая же история и здесь: текст как бы не догадывается о своей эстетической концептуальности. То есть лучше уж ее туда вчитать. Вневременной характер многих наблюдений норвежской писательницы (касающихся гигиены, экологии и самое главное - прав человека) может, конечно, ввергнуть в уныние. Однако мысль о проклятии, тяготеющим над Россией, была бы слишком лестной, если не чересчур глупой. С момента выхода книги "Возвращение в будущее" история успела ответить на многие вопросы и поставить новые. Я размышлял об этом, стоя 14 августа сего года на палубе парома, отправлявшегося из норвежского Ларвика в датский Фредериксхавн в так называемый мясной круиз. В Норвегии принято ездить за мясом в Данию и Швецию: тамошняя дороговизна - детский сад по сравнению с норвежской. Датчане даже терминалы специальные выстроили, чтобы пассажиры могли сразу с борта попадать по эскалатору в мясной супермаркет. Натуральный четвертак из Олешиной " Зависти ", только вместо Бабичева какой-нибудь Фредериксен. И все почти даром. Правда, пока норвежец будет пересекать пролив Каттегат со скоростью 8 узлов, он столько потратит в такс фри и столько еще проест и пропьет в ресторане, что быстро перекроет предполагавшуюся разницу в ценах на свинину. Зато санкционированный отрыв и чувство глубокого удовлетворения, нисколько не задевающее национальную гордость. Победная эволюция демократии продолжается.
Примечания:
1 Воронский А.К. Кнут Гамсун // Воронский А.К. Литературные записки. М., 1926. С. 73-89; Горький А.М. Кнут Гамсун // Горький А.М. Несобранные литературно-критические статьи. М., 1941. С. 321-325; Коган П.С. Очерки по истории западноевропейских литератур. М., 1911. Т. 3. Ч. 2; Луначарский А.В. История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах // Луначарский А.В. Собр. соч. М., 1964. Т. 4. С. 326-327; Плеханов Г.В. Сын доктора Стокмана // Плеханов Г.В. Литература и эстетика. М., 1958. Т. 2. С. 575-595.
2 Ульфельдт Я. Путешествие в Россию. Ин-т славяноведения РАН; РГАДА; Гос. ист.-худ. музей-заповедник "Александрова слобода". М.: Языки славянской культуры, 2002. - 616 с.
3 Описание Москвы у Зиновьева до странности напоминает текст Унсет. "Москва есть воинствующая провинциальность, буйствующая бездарность, одуряющая скука, поглощающая все прочие краски серость. Это относится не только ко внешнему виду города, но и ко всему его образу жизни. Серые унылые дома. Почти никакой истории - она стерта и сфальсифицирована. Тошнотворные столовые и кафе. Да и то изредка, с очередями, грязью, хамством. Убогие магазины. Многочасовые очереди. Толпы ошалелых баб с авоськами, мечущихся в поисках съедобного. Негде приткнуться и посидеть просто так. Тесные квартиры. И то хорошо, что такие квартиры появились" (А.А.Зиновьев Русская судьба, исповедь отщепенца. М.: Центрполиграф, 1999, С. 66-67).
4 Таковы хрестоматийные наблюдения В.Шкловского над поэтикой Л.Толстого в статье "Искусство как прием" (1916). См.: Шкловский В. О теории прозы. М.: Федерация, 1925. С. 7-24.