Иван Григорьев. Политика, замаскированная под уголовщину

В от бывают названия, от которых явно веет рекламным духом. Словно в какой-нибудь желто-лихорадочной газетке или на бойком интернет-сайте: заголовок такой, что волосы дыбом встают от предвкушения, а вникнешь - и становится понятно, что автор заботился больше о завлекательности, чем о точности. Нет в книге Г.Файмана никакой " уголовной истории". Литература советская - имеется; о театре тоже кое-что говорится; элементы истории - бесспорно, присутствуют. Но не уголовщина это, а все та же политика; главная тема книги - писатели и власть (хотя власть явно "беспредельная"). Налет бойкой сенсационности унаследован от публикаций Г.Файмана в "Независимой газете", "Русской мысли" и "Общей газете", из которых и составилась книга. То ли не сумел автор избавить ее от "газетного" привкуса, то ли поленился, то ли сознательно не захотел - может, думал, что так занятней будет... Получилось вполне занятно; но, читая книгу, нередко ловишь себя на ощущении какого-то диссонанса. Ибо помещенные тут материалы (весьма интересные, спору нет!) требуют куда более вдумчивого анализа, чем непритязательные "маргиналии" публикатора, и более взвешенного стиля, нежели популяризаторский говорок-юморок, к которому он явно тяготеет. Сам Г.Файман скромно замечает, что "предлагаемое читателю по жанру ближе всего к институтским лекциям" (с.9); видимо, он давно не бывал в вузе и успел многое позабыть - иначе бы не думал, что из массива документов и множества фактов (пусть даже расположенных в некоем порядке) самопроизвольно выкристаллизовывается системная точка зрения. Большая ошибка полагать, что документы скажут сами за себя - тем более, если имеешь дело с массовым читателем (на которого явно работает издательство " Аграф "). Сколь бы ни был интересен и значителен исторический материал, он нуждается и в неленивом объяснении.

Главная часть книги связана с двумя фигурами - А.Фадеева и М.Зощенко ; эту часть Г.Файман именует "двойным портретом", хотя на самом деле здесь просто два портрета; объединяет их разве что фон эпохи - первое послевоенное десятилетие: позднесталинский репрессанс и маленковско-хрущевская предоттепель. Сходно и неблагополучие, которым были тогда отмечены судьбы двух писателей (впрочем, кому было легко?): Фадеев в итоге убил сам себя, а Зощенко, по существу, убила та машина, при которой Фадеев четверть века состоял то ли инженером, то ли кочегаром. Канва событий достаточно хорошо известна, однако эмоциональное воздействие все равно ощущаешь: это неповторимая атмосфера "подлинности", достоверности, которую создает именно документ - будь то страстное письмо или бесстрастная докладная записка.

В первые недели после смерти Сталина генсек Союза писателей Фадеев вместе со своими заместителями Сурковым и Симоновым еще гнет сталинскую линию: например, пишет в ЦК о необходимости освободить писательскую организацию от "балласта" - чрезмерного числа "писателей еврейской национальности" (с.49). Но еще через два месяца в письмах Фадеева начинают доминировать другие темы: во-первых, он постоянно твердит об упадке советской литературы и театра, во-вторых, пишет о своем крайне болезненном состоянии, причем настаивает, что болен психически, а печень вовсе ни при чем (как цирроз, так и психоз - следствия усугубившегося в "послесталинский" период алкоголизма). Показательны уже заголовки фадеевских писем: "Об одной вредной передовице "Правды", о тяжелом положении МХАТ и еще раз о передаче идейно-художественного руководства искусством в руки партийных органов" (с.66); "О застарелых бюрократических извращениях в деле руководства советским искусством и литературой и способах исправления этих недостатков" (с.77)" и т.п. Он-то пишет, но из ЦК - никакого ответа; а в междусобойной переписке партийных чиновников фадеевские настроения обсуждаются и осуждаются: "Отдел науки и культуры ЦК КПСС считает неверной общую пессимистическую оценку, которую дает советскому искусству и литературе в своих письмах т.Фадеев. Такой взгляд можно объяснить лишь продолжительной оторванностью А.Фадеева от жизни творческих организаций и его болезненным состоянием" (с.102). Что касается сотоварищей по руководству советской литературой, то они тоже отнюдь не одобряют новаций былого лидера и не готовы даже слегка "отпустить гайки": например, не поддерживают идею "простить" писателей, раскритикованных за "идейные ошибки" (вроде В.Катаева , В.Каверина , Э.Казакевича , В.Гроссмана ). Точно так же главные инженеры человеческих душ протестуют против того, чтобы на Втором съезде писателей (октябрь 1954 г.) упомянуть в положительном контексте таких литературных изгоев, как М.Зощенко, А.Ахматова и Б.Пастернак . И вообще - открещиваются от Фадеева как от фигуры "отыгранной", беря твердый курс на его отстранение от власти. Выглядит не слишком красиво, но порядочность в партийно-писательской среде была как-то не принята - да и не Фадееву с его прошлым было на нее рассчитывать. К тому же он сам просится в отставку со всех постов, ибо рвется непременно закончить "Черную металлургию" - последний роман Фадеева, мертворожденный замысел которого он вынашивал несколько лет, да так и не реализовал. Что было потом - известно: три года опалы завершились 13 мая 1956 г. выстрелом в сердце. И как бы ни относиться к Фадееву, но его предсмертное письмо, адресованное все туда же - в ЦК КПСС, хотя и было многократно опубликовано, все равно потрясает: во-первых, истеричной страстностью, с которой он пишет о литературе, "загубленной самоуверенно-невежественным руководством партии" (с.123), а во-вторых - маниакальной бессовестностью, с которой снимает с себя всякую вину за происходившее в стране, представляясь жертвой обстоятельств и испытывая к себе явную жалость:

"Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком неисчислимых бюрократических дел. <...> Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложи и клевета, ухожу из этой жизни"

(с.125).

Что касается "зощенковской" части книги, то здесь интерес представляют, во-первых, доносы агентов ОГПУ о кулуарных разговорах в ходе Первого съезда советских писателей (август 1934). Затем Г.Файман переходит к кульминации судьбы писателя - событиям 1946 г.: например, публикуются большие фрагменты из доклада Жданова 15 августа перед ленинградским партактивом, в котором "разъяснялось" постановление ЦК "О журналах "Звезда" и "Ленинград", а также выдержки из выступлений писателей на этом заседании. Похоже, Г.Файман придерживается традиционной версии, что публикация в "Звезде" в 1946 г. зощенковского рассказа для детей "Приключения обезьяны" (до этого напечатанного в журнале "Мурзилка"), который вызвал страшный гнев Сталина, была спланированной провокацией редактора "Звезды" В.Саянова. Однако автор недавно вышедшей книги "Судьбы Серапионов" (СПб.: Академический проект, 2003) Б.Фрезинский выстраивает иную логику событий (и его мнение кажется более обоснованным); он отмечает, что рассказ Зощенко не был единственным детским произведением в "Звезде": там решили затеять раздел "Новинки детской литературы", поэтому, естественно, обращали внимание на недавно появившиеся тексты; а то, что "Приключения обезьяны" уже были напечатаны, дополнительно гарантировало от цензурных проблем. Скорее всего, именно так рассуждал Саянов, а вовсе не пытался (по своей инициативе или по указке "сверху") "подставить" Зощенко. Другое дело - неадекватно яростная реакция Сталина; но ее предсказать было невозможно.

Два документа обращают на себя особое внимание. Это письма жены писателя, Веры Владимировны Зощенко, Сталину, в которых она наивно пытается объяснить этому "самому близкому, родному, дорогому, самому прекрасному и великому человеку земли" (с.229; а как говорить иначе, если жизнь мужа висит на волоске?), что писатель Михаил Зощенко - вовсе не такое чудовище, как его рисуют, что "он всегда был честным человеком", а если в чем-то и ошибался и что-то писал "не так", то исключительно под влиянием нервной болезни, которой подвержен с младых лет... Одно из писем - огромных размеров (вероятно, не меньше полусотни страниц машинописи!); самый яркая его часть - это душераздирающий в своей трогательности и абсурдности разбор "Приключений обезьяны": автор письма старается доказать, что детский рассказик - вовсе не пасквиль на советских людей и не антисоветское произведение (с.243-245).

В книге приводится также ряд документов, посвященных "послеистории" постановления 1946 г. В 1954 г. Зощенко имел неосторожность сказать английским студентам, что не согласен с обвинениями, которые прозвучали в его адрес восемь лет назад. Соответственно, покатился новый мутный вал: "братья-писатели" с готовностью возобновили травлю - хотя ее инициатора к тому моменту уже не было в живых. Зощенко нашел в себе силы выступить с резкой (хотя и на грани истерики) речью - после чего его, естественно, "заклеймили" в очередной раз. Это был последний удар, после которого Зощенко уже не оправился. В 1958 г. его не стало.

Есть в книге Г.Файмана и другие "персонажи", чьи судьбы иллюстрируются письмами, доносами и прочими документами, разысканными автором, - А.Белинков , В.Суворов и даже Ф.Дзержинский . Помимо собственно литературных коллизий, немало и "просто" интересных материалов, отражающих морально-политическую атмосферу тоталитарной эпохи. Допустим, подборка поступивших в ЦК КПСС предложений трудящихся различных рангов, профессий и уровней интеллекта относительно способов увековечения памяти усопшего в 1953 г. Вождя. Группа знатных архитекторов и строителей готова воздвигнуть в Москве район "Памяти товарища Сталина" и расписывает, какие здания и сооружения в нем должны соорудиться (с.35). Активный гражданин Боголепов предлагает проект Пантеона вкупе с "парком-памятником лучшим людям Советского Союза" (с.37). Некто без подписи сообщает: "90% нашего народа не верит в то, что товарищ Сталин умер естественной смертью" (с.37), - после чего следует совершенно логичная просьба: "Уберите из правительства евреев. <...> Их дальнейшее пребывание у власти погубит еще не одного дорогого нам человека" (Кагановича он, что ли, подозревал в убиении всенародного любимца?). Высокоученые руководители МГУ слезно просят присвоить их университету имя... догадайтесь, кого (с.40). Вообще, переименовательный зуд грызет многих: один предлагает окрестить Грузинскую СССР Сталинской Советской Социалистической Республикой; другой считает, что аббревиатуру СССР лучше расшифровать как Союз Советских Сталинских Республик; третий мечтает переименовать Москву в г. Сталин, а в г. Сталине советует прорубить магистраль Сокольники - МГУ и сделать ее проспектом имени Сталина же (с.44). А некий коллектив подписантов предлагает учредить должности Почетного Секретаря ЦК КПСС и Почетного Председателя Совета Министров СССР - и присвоить их, разумеется, тов. Ленину и тов. Сталину (с.41-42). Словом, вырисовывается очень яркая картина массового маразма полувековой давности - и поучительная к тому же (ибо кто всерьез поручится, что повторение невозможно?).

Но, при несомненных заслугах автора книги, многие годы проведшего в архивных изысканиях и известного своими публикациями, вызывает недоумение тот факт, что документы в книге часто печатаются без дат. Кроме того, не дается ни одной ссылки на архивные фонды, в которых эти документы хранятся. В газетных подборках без подобных ссылок вполне можно обойтись; но книга - дело иное, и тут у публикатора иной уровень ответственности. Трудно поверить, что Г.Файман этого не понимает. Скорее, наоборот: очень хорошо понимает - и потому как бы кокетливо (а на самом деле вполне злорадно) прогнозирует, что его-де скромный труд должен стимулировать других к самостоятельным исследованиям:

"Мне кажется, что предложенное позволит им лучше сориентироваться в их собственной работе. Что-то вроде "точек роста" или катализатора. Естественно, сами документы, приводимые мною, вне зависимости от их полноты, должны быть просмотрены снова - самим исследователем. Если такая возможность у него есть. Вполне вероятно, что, поставив их в другой контекст, он придет к иным, чем я, выводам. Бог в помощь!"

(с.10).

В общем, читайте, ребята, первоисточники - но где они хранятся, я вам не скажу. Оно и понятно: свое ноу-хау ближе к телу. Последовать за Г.Файманом вряд ли удастся - придется ограничиться тем, что есть. Ну что ж, и на том спасибо.