Михаил Сорин. Лечебные грязи

" Я звы Петербурга" Михневича - трехстворчатый шкаф посреди книг. В таком формате выходят лишь однотомные сочинения классиков, выбитые мелкотравчатым шрифтом, да мемуары политиков, содержащие среди благопристойного хлама одну-две правдоподобные сплетни. И то, последние не здесь, а там, где ротозеи уже приучены платить за хорошую бумагу для плохих новостей.

Этот фундаментальный печатный пузырь выдут к трехсотлетию Санкт-Петербурга и может, в масштабах издательства, достойно соперничать с иными праздничными мероприятиями. Фрондерский статус топоровского " Лимбуса " поддерживает лишь зрелище обложки, прикрывающей убожество позапрошлого века современным фотоизображением полуразрушенного фасада - призыв к сравнению времен, в наихудшей части того, что мы о них знаем. Затем, не прерывая ощущения предвкушаемой длительности чтения, предисловие Иконникова-Галицкого - само достойное отдельного текста. Почти - микромонография. Оно же - единственное житейское объяснение факта сегодняшнего переиздания этой книги.

Сам антикварный и стершийся в пыль Михневич, в специальном разделе своего произведения, оценивает себя так: "Как врач, исследованием патологических отступлений в организме, определяет его относительную крепость и жизненность, так и в нашем труде - диагнозом отрицательных явлений общественной нравственности столицы мы отыщем уровень, до которого она возвышается в положительном отношении" . На вкус, словно чайка, плохо приготовленная в Художественном театре . Иконников-Галицкий поверяет ветхий текст днем нынешним и находит в нем много для себя поучительного.

В преддверии беспредельных ширей краеведения и социологии, автор предисловия пишет о Михневиче: "И вот этот упитанный (когда только успел?), светловолосый, голубоглазый, в золотых очках - вдруг вызывает на дуэль наизлобнейшего из петербургских журналистов - самого Буренина ..." . Загадка полноты дуэлянта соотносима с прелестью суждения о ней. О получении Михневичем работы в "Новостях" Иконников-Галицкий сообщает: "Это был момент окончательной стабилизации" . Приятно сознавать, но странно слышать. Об антисемитизме своего героя повествует долго и самым примирительным образом, на фоне подробного описания всеобщей юдофобии, господствовавшей тогда в писательском классе. В процессе говорения, как видно, сам себе надоедает и дает отмашку следующего содержания: "А в прочем - леший с ним, с антисемитизмом" . На том и попрощаемся с Галицким. И обратимся непосредственно к самому сочинению.

На титульном листе уже написано все об этой книге. Автор называет ее "опытом историко-статистического исследования нравственности столичного населения" . То есть, в сущности, минуя занятные нравы, читателю следует сразу взглянуть на их окончательную оценку. "Бывали хуже времена, но не было подлей", - немедленно "пишет" Михневич. Если это о неравенстве, то употребляет выражение: "Город пышный, город бедный" . Если о пьянстве, то вместо просторечных попоек возникают некие уклончивые "жертвы Вакху". И хотя позыв померяться язвами, продиктованный в предисловии, вменен читателю, но большинство из этих временных бедствий давно уже стали достопримечательностями, как были в 70-80-х годах 20-го века городскими памятниками по нескольку раз на дню (то на паперти, то в кафетерии) встречаемый в центре города нищий Колесо или перворэкетиры Феоктистов и Ларионов.

Но все же пишет Михневич совершенно необыкновенно. На уровне словосочетаний у него может встретиться какое-нибудь "ограбление собственности" . В полном предложении случается хороший рассказ: "Митрофан и Сергей покупают на последние гроши красивые кинжалы" . И, наконец, вот целая история, не без стильной игривости переписанная из криминальной хроники:

"...муж, человек сравнительно достойный, при учитывании жены в домашних издержках, заподозривает ее в растрате четырех копеек. Из-за чего начинается между ними ссора, кончающаяся тем, что муж "в сердцах" схватывает бутыль водки и изо всей силы разбивает ее об голову жены... Несчастная падает замертво, обливаясь кровью..."

Как видно, у попа в запасе все еще была собака. Вообще, давнишние сплетни остаются столь же "свежи", как нынешние. Кровь не высохла, и запах укоризны от рассказчика все тот же. Но критиковать подобные тексты за качество - это значит признать или принять их за современные, и надо сказать, они столь плохи, что могли бы быть таковыми.

Михневич - персонаж "малой истории", видный фельетонист, посредственный либерал, умеренный антисемит, большую часть газетной жизни проработавший под началом столь же невыразительного либерала, но оборотистого редактора по фамилии Нотович . Тяготился ли он этим обыденным фактом? Скорее всего - нет. Так как был человеком самодостаточным и писателем в своих трудах непрерывным. Он сочинял исторические романы, социологические очерки, политические памфлеты и даже, по прошествии лет, оказался автором превосходного, почти классического путеводителя по Санкт-Петербургу.

А нынешнее литературное время неумолимо показывает, что классические воплощения возможны в любом жанре. Этот же хронометр застыл на отметке "малой истории", которая, параллельно с пресловутой "народной дипломатией", ищет стилистического воплощения, нуждается в образцах письма - эдаких эталонах невысокой прозы. И вот к ней навстречу плывет мираж утраченного среднестатистического говорения, существование которого было прервано, без продолжения, революционным журнализмом и новой, уже пролетарской посредственностью. Есть тексты - свидетели этой постродовой травмы языка, есть тексты - ее предшественники. С течением времени плохие книги, что либеральные, что консервативные, обретают единое ретрокачество для настроенного на игру модернового читателя. И это свойство может быть утрачено лишь с полной сменой лексикона, что, кажется, в ближайшее время не случится.

Следовательно, перед нами не отдельная книга, но часть все еще не осознающего себя, издательского, не принадлежащего никому и доступного всем проекта о воскрешении заслуженно мертвых текстов. В период начала великих дел перестройки и господства "Книжной палаты" он проявлял себя непомерными тиражами факсимиле. Но, во-первых, это были примечательные книги, а во-вторых, ничто подлинное не происходит без осознания. Для издателя - возможное удовольствие диктовать обществу моду на повседневное, ретроспективное, не экстраординарное чтение. Ибо главные книги времени, предположительно, порождает автор. А остальное - сотворчество редакций и типографий.

Сделать свое имя соразмерным авторскому лишь при помощи незначительного культурного дизайна для хорошо забытого переплета - победа над рынком. Издавать никому не нужные книги - значит, провоцировать нужду в них. Тысячи одних только исторических и краеведческих трудов могут быть переизданы за ненадобностью. А когда с ними будет покончено, в ход пойдут инструкции к пишущим машинкам, которые, как всегда казалось мне, запредельно хороши и нужны будущим герменевтам. Итак, лечение исторической травмы языка совпадает с господствующим дискурсом на чтение и писание тотальных пародий, которые в свою очередь исчерпывают ресурсы подвергаемого осмеянию.

Мы нуждаемся в обновлении книжного парка любой ценой. В ход идут подержанные ретромарки. И пускай Аверченко , Дымов , Бухов и Тэффи уже надсмеялись и над Михневичем, и над Бурениным, свернув их бараньим рогом в "сатириконовскую" трубочку. Наш смех будет поважнее. Ибо он истерический: мы засмеемся, только завидя буквы.