Мнения

Двусмысленное партнерство

Юрий Борко Реакция Европы на российские выборы и поворот в российской внутренней политике противоречива. В самом деле, как себя вести, сидя на двух стульях?

В России прошли выборы в Государственную думу. По Европе прошел вал откликов. В подавляющем большинстве негативных. Значит, как аукнулось, так и откликнулось? На первый взгляд, так оно и есть. Но при ближайшем знакомстве проступают детали, которые не укладываются в схему линейной взаимосвязи между российским ауканьем (выборы) и европейским эхом (отношение к России).

Для экспертов, наших и западных, не является секретом, что отношения между Россией и Европейским союзом носят противоречивый характер. С мая 2000 года Москва и Брюссель не устают повторять, что они рассматривают друг друга как стратегических партнеров. Подписан ряд важных соглашений — в области науки и технологии, об осуществлении многосторонней программы ядерно-экологической безопасности, о режиме транзита между Калининградом и остальной Россией, о сотрудничестве между Россией и Европолом. Приплюсуем сюда такую беспрецедентную акцию, как совместный демарш Германии, Франции и России накануне вторжения американских войск в Ирак.

Но главными свидетельствами стратегического партнерства призваны стать два проекта. Первый — начатый два года назад энергодиалог, который должен перерасти в многолетнюю грандиозную программу энергетического сотрудничества. Второй — концепция четырех «общих пространств», впервые обнародованная на Санкт-Петербургском саммите Россия — ЕС 31 мая 2003 г. В соответствии с ней целью России и ЕС является создание в долгосрочной перспективе общего европейского экономического пространства, пространства свободы, безопасности и правосудия, пространства внешней безопасности и пространства научных исследований и образования, включая культурные аспекты. В совместном заявлении, принятом на Римском саммите Россия — ЕС в ноябре, так прямо и говорится: создание общих пространств — это и есть интеграция Европы. Картина просто идиллическая.

Но, как только партнеры переходят от долговременных целей и проектов к насущным задачам, требующим решений, объятия сменяются боевой стойкой.

Москва и Брюссель увязли в дебатах по спорным вопросам и взаимным претензиям. Подчас разногласия переходят в жесткое противостояние. Так было при обсуждении условий пассажирского транзита между Калининградом и остальной Россией. Так обстоит дело и на переговорах об условиях вступления России в ВТО. В начале декабря, встречаясь с европейскими бизнесменами, Владимир Путин сказал: «Мы постоянно слышим заверения ЕС о поддержке вступления России в ВТО. Но на деле, к сожалению, из раза в раз мы сталкиваемся с неоправданно жесткими требованиями, которые фактически блокируют вступление России в ВТО». Публичное обвинение в несоответствии слов и дел брошено руководителям ЕС не журналистом или экспертом, а президентом государства, именуемого в Брюсселе стратегическим партнером.

Спектр разногласий весьма широк — от взаимных обвинений в торговом протекционизме до взаимоисключающего подхода к урегулированию конфликтов на пространстве СНГ (Молдавия, Грузия, армянско-азербайджанский конфликт). По всем этим вопросам идет жесткий торг, и взаимоприемлемые компромиссные решения добываются, как говорится, в поте лица. Можно, конечно, списать издержки на чрезвычайно сложные и не слишком эффективные бюрократические механизмы. Можно сослаться на то, что споры и торги являются неизбежным атрибутом деловых связей, кивнув при этом на отношения трансатлантических союзников — США и ЕС.

Однако отношения между Россией и ЕС — принципиально иной случай. В чем-то они сродни названию некогда популярной в нашей стране повести американского писателя Митчелла Уилсона «Брат мой, враг мой». Разумеется, Россия и ЕС — не братья, но они близкие соседи, слишком крупные, чтобы недооценивать друг друга, и просто обреченные на сотрудничество в силу существенной экономической и политической взаимозависимости, а также наличия некоторых общих интересов долговременного характера. Россия и ЕС уже не враги, но все еще не доверяющие друг другу персоны, очень разные и с большим трудом находящие общий язык.

К тому же это партнеры, находящиеся в различных весовых категориях, обладающие разной способностью к сотрудничеству, по-разному расставляющие ближайшие и дальние приоритеты. Сумму этих различий можно выразить простой формулой: ЕС обладает гораздо большей способностью к взаимодействию с Россией, но видит в ней не сегодняшнего, а потенциального партнера в том случае, если она создаст со временем эффективно функционирующую рыночную экономику и устойчивую политическую систему демократического типа; Россия, в свою очередь, очень заинтересована в сотрудничестве с ЕС, особенно экономическом, но не готова сегодня и еще долго не будет готова сотрудничать в масштабах, соответствующих совокупным ресурсам партнеров. Этими двумя «да, но...» и объясняется бросающийся в глаза диссонанс между амбициозными проектами и скудной практикой сотрудничества ЕС и России. Проекты рассчитаны как минимум на 15–20 лет, выполнять их придется новым политикам, а пока они как бы компенсируют отсутствие впечатляющих реальных плодов сотрудничества.

В этих условиях любое событие в России или Европе, идущее, по мнению одной из сторон, вразрез с концепцией партнерства, вызывает у нее чрезмерно негативную реакцию.

Вспомним хотя бы истерику, устроенную частью российских политиков и журналистов в связи с двойным датским отказом — экстрадировать Ахмада Закаева и запретить проведение чеченского конгресса в Копенгагене. Выборы в Государственную думу — событие куда более важное, и вызванный ими большой резонанс в Европе закономерен. Но он не похож на стройный хор в стиле греческой трагедии. Западноевропейское общество, в отличие от почти аморфного российского, четко структурировано. Поэтому и оценки выборов, их последствий и особенно влияния на отношения интегрирующейся Европы с Россией неоднозначны.

Публичные политики, партии либерально-демократического толка, общественные организации, особенно правозащитные, преобладающая часть СМИ среагировали в унисон: Россию тянет в прошлое, в ней усиливается влияние националистов и ультраправых, она не приемлет ценности западной либеральной цивилизации и не хочет интегрироваться с семьей демократических наций Европы. Эти круги наиболее последовательны в своей критике новейших тенденций развития российского государства и общества.

И они же наиболее прямолинейны в своем подходе к отношениям с Россией: сближение с ней — это, по сути, ее одностороннее движение в сторону Запада.

Таково было категорическое условие ЕС, когда он заявил в начале 90-х годов о своей готовности открыть дверь странам Центральной и Восточной Европы. В течение 10 лет Брюссель жестко контролировал процесс реформ в этих странах, публично выставляя им оценки за успехи или нерадивость. Надо ли доказывать, что в отношениях с Россией этот сценарий не пройдет?

Существуют, однако, и другие подходы. Реакция западноевропейских деловых кругов на думские выборы и предшествовавший им «накат» властей на ЮКОС и Михаила Ходорковского оказалась гораздо более сдержанной, если не нейтральной. Большой бизнес, стратегически заинтересованный в освоении российского рынка, руководствуется, прежде всего, такими критериями, как политическая стабильность, порядок в стране, пусть даже ценой усиления авторитаризма и ущемления демократии, гарантии иностранным инвесторам и личная безопасность иностранцев, работающих в России.

Европейский бизнес полагается на логику развития уже утвердившейся в России рыночной экономики и на то, что в нее основательно вросла своими корнями обновленная российская бюрократия.

От президента Путина он ждет расширения нормативной базы рыночной экономики, недвусмысленного юридического закрепления прав собственника, содействия развитию рыночной инфраструктуры, создания стабильной и прозрачной системы налогообложения и т. п. А потому прямые иностранные инвестиции в национальную экономику, на две трети западноевропейские, увеличились с 4 миллиардов долларов в 2002 г. до 6 миллиардов в 2003-м, то есть на 50%. Инвестиционный рейтинг России растет, иностранные компании и банки создают новые дочерние предприятия, открывают филиалы, объявляют новые проекты и т. д.

Оправдается ли расчет на то, что дрейфующее к авторитаризму российское государство сумеет на этот раз найти такой баланс отношений с экономикой и обществом, который предотвратит новый застой и последующий коллапс в нашей стране? Прецедента такого в российской истории не было.

~ И наконец, о реакции европейских государственных лидеров. Точнее, об отсутствии таковой. В самом деле, как себя вести, сидя на двух стульях? С одной стороны, следовало бы солидаризироваться с гласом общественности, с другой — нельзя не учитывать интересы деловых кругов. Короче, сидеть — неудобно, а признаваться в этом — неприлично. Но и это не все. Россия — не рядовой партнер. Не знающая границ война против международного терроризма и транснациональной преступности, региональные конфликты и диктаторские режимы, нераспространение ядерного оружия, энергетика и окружающая среда — во всех этих критических областях жизни без диалога и сотрудничества с Москвой не обойтись. Вот и молчат европейские государственные мужи. Благожелательно прокомментировать выборы мог бы Сильвио Берлускони, но он уже попробовал это сделать в связи с «делом ЮКОСа». Как это восприняли в Европе — у всех на памяти. Умудренный обозреватель газеты «Файнэншл Таймс» Мартин Вульф достаточно точно расшифровал формулу молчания европейских лидеров: «Пусть и авторитарная, но процветающая Россия будет более желанным соседом для других стран, чем Россия, влачащая нищенское существование». Было бы наивно ожидать от них такого признания.

А у здравомыслящего человека возникает лишь один вопрос: возможна ли авторитарная, но процветающая Россия?

Выборы в Думу привели к изменению хрупкого баланса позитивных и негативных тенденций в отношениях Россия — ЕС. Изменению, понятно, в худшую сторону. Разумеется, сотрудничество будет развиваться. Прагматическое и взаимовыгодное. Но реальное партнерство, основанное на приверженности одним и тем же базовым ценностям, отличающееся высоким уровнем взаимного доверия и приближающее к созданию единой семьи европейских народов, стало еще более отдаленной целью, чем это казалось пару лет назад.