Игорь Джадан. Блудный внук Дарвина
Игорь Джадан
Дата публикации: 17 Февраля 2004
П ресс-конференция Сергея Глазьева в пресс-клубе "Интерфакса" прошла, вопреки ожиданиям, в спокойной, расслабленной обстановке. Глазьев пожаловался на "группу спортсменов" , которые попытались захватить власть в его партии. Кроме того, корреспонденты узнали от кандидата в президенты, что Партия российских регионов "совершила политическое самоубийство" и что некоторые лидеры "Родины" вошли в блок только для того, чтобы "самоуничтожиться" .
Таким "путинским шахидом" оказался Дмитрий Рогозин, который "по заданию действующего президента был направлен в "Родину" , чтобы политически "взорвать себя в логове" соперников кремлевской администрации. Глазьев так и сказал: "Путин меня лично попросил принять в "Родину" Рогозина. - И добавил: - Теперь становится ясно, для чего именно" . Насколько можно судить, Глазьев искренне верит в то, что "подрывная идея" переименования Партии российских регионов в партию "Родина" является следствием "тайных договоренностей с президентом" .
Открытое противопоставление себя кандидату Путину - новый элемент в избирательной кампании Сергея Глазьева. Ранее "воевать с президентом" осмеливались лишь Иван Рыбкин да Ирина Хакамада . Тем не менее на вопрос РЖ, готов ли будет Глазьев присоединиться к президентской команде в том случае, если та решит использовать близкие ему экономические идеи, член-корреспондент Глазьев не ответил отрицательно . Впрочем, из его оценки следует, что такое развитие событий маловероятно, поскольку Глазьев убежден, что после выборов Касьянов останется премьером, состав правительства практически не изменится, а с ним - и экономический курс.
Следует отметить, что Глазьев в политике не просто "не новичок". Уже в 1991 году - заместитель министра, а с 1992-го - министр внешнеэкономических связей РФ, он в гайдаровском правительстве занимался также вопросами экономической безопасности. Касательно сферы "чистой политики" - Сергей Юрьевич полностью отрицает свою роль в Хасавъюртовских соглашениях.
Профессор, член-корреспондент РАН Сергей Глазьев в 29 лет стал доктором экономических наук. Свои экономические воззрения Глазьев относит к школе так называемой эволюционной экономики (evolutionary economics). Это научное направление возникло в результате потребности объяснить механизм и роль новых экономических явлений, которые традиционные экономические школы объяснить не могли и чаще всего просто не замечали.
Традиционные экономические модели, как известно, обладают свойством "консервативности". В них не предполагается возникновение "новых сущностей", инноваций технологического плана и новых экономических отношений. В то же время инновации в технологии и экономических отношениях - это бесспорный наблюдаемый факт, на который тем не менее стали обращать внимание сравнительно недавно. Эволюционная экономика пытается объяснить их возникновение и в какой-то мере предсказать поведение, используя теорию Дарвина. Она активно пытается заимствовать формальные модели, которые впервые были применены в современных разделах биологии - популяционной эволюционистике и эволюционной генетике.
На место популяции, которая является в некоторых современных моделях эволюционной теории "основной единицей" естественного отбора, эволюционная экономика ставит экономические субъекты, объединенные общей технологией. Причем сама технология - соответствует чему-то вроде "генома".
Выходит, Глазьев - современный "социальный дарвинист"? Выходит, "человек человеку волк", а не "все взять и поделить"? Удивительное открытие! Трудно поверить в столь резкое отличие Глазьева от его "тени", созданной СМИ.
Решение проблемы прячется, как всегда, в подробностях. Теория эволюционной экономики, как и любое живое научное направление, не закончена и не замкнута. Ее особенностью (по сравнению с теорией эволюции биологических видов) является невозможность сведения эволюции экономики к одному лишь дарвиновскому типу эволюции - путем случайного появления изменений и их естественного отбора . В экономике появление "новых видов" - инноваций не вполне случайно, а в значительной мере обусловлено рефлексирующей активностью разума. Поэтому бесспорная победа "линии Дарвина" в биологической эволюционистике отнюдь не означает гарантии победы ее и на поле эволюционистики экономической. Эволюция разумного вида все-таки может отличаться от эволюции биологической.
Отсюда легко заметить, что традиционный спор между "либеральными" экономистами и экономистами - сторонниками государственного регулирования не разрешается с появлением эволюционной экономики. Он продолжается внутри нее самой в неожиданной форме соперничества "линии Ламарка" и "линии Дарвина". Школу традиционных либеральных экономистов можно при этом отождествить в какой-то мере с "линией Дарвина" в эволюционной экономике, а различные экономические школы, выступающие за широкие программы государственных капиталовложений, - с "линией Ламарка".
"Ламарковский подход" к эволюционной экономике означает, что отбор наиболее успешных технологических и экономических решений далеко не обязательно является "естественным". Он полностью "дарвиновский" только тогда, когда имеется в виду конкуренция между государствами. В этом случае нет никакого разумного "реферирующего органа", поставленного "свыше" для решения вопроса о целесообразности (если, конечно, это не Бог). Именно поэтому вопрос о конкурентоспособности государств решается вполне дарвинистски.
В то же время внутри каждой страны (или сообщества стран) экономический успех вполне может быть обусловлен государственно-направленным отбором с точки зрения целесообразности в духе теории Ламарка.
Отсюда - внутри теории эволюционной экономики имеется достаточно логического пространства, условно говоря, и для "дарвинистов", и для "ламаркистов". Первые считают свободный естественный отбор единственным настоящим двигателем экономики. По их мнению, естественный отбор "сам способен решить", что лучше, а что хуже для экономики, поскольку любой результат естественной эволюции является, по сути, "правильным выбором" . Вторые говорят, что для повышения конкурентоспособности экономики на международной арене не обойтись без программ активного поощрения тех ее сфер, которые признаны наиболее перспективными с точки зрения их роли в повышении конкурентоспособности на международной арене .
При ближайшем рассмотрении известной идеи Глазьева о том, что необходимо поощрять высокотехнологические отрасли за счет сырьевых , оказывается, что это и есть "экономический ламаркизм" в чистом виде. В то время как "экономический дарвинизм" должен был бы выступать в этом случае за дальнейшее раскрепощение российского экономического "свободного полета" и делать основную ставку на свободную конкуренцию.
Выходит, Глазьев - не социальный дарвинист, а скорее социальный ламаркист? Еще хуже! Вообще непонятно, как он собирается это объяснить избирателю. Пока он только ответил на вопрос РЖ, что его программа - "это программа социальной справедливости и экономического роста, основанная на понимании закономерностей экономического развития" .
Это заявление, однако, очевидно контрастирует с самоопределением Глазьева как ученого экономиста, сторонника теории эволюционной экономики. Ведь в системе ее постулатов начисто отсутствует постулат "социальной справедливости". Это столь же очевидно, как то, что в аппарате теории относительности отсутствует Бог. Понятие социальной справедливости можно попытаться ввести в эволюционную экономику максимум в качестве одного из факторов, наряду с объемом денежной массы, капиталом и т.д., но не в качестве источника движения. Является ли этот фактор положительным, ускоряющим развитие, или, наоборот, отрицательным - далеко не очевидно. Тем более странным с точки зрения эволюционной теории было бы определение социальной справедливости как "цели" эволюционного развития.
В традиционной экономической теории в качестве основного побудительного момента экономического движения принимается стремление к максимизации прибыли. В эволюционной экономике источником инновационной активности является "борьба технологических решений за свое существование". Если же принять за основу экономической деятельности стремление к социальной справедливости, это будет какая-то совсем другая экономическая теория. Возможно - "российская", но только с большим трудом - "эволюционная". Да и упомянутые Глазьевым вечные и неизменные "закономерности экономического развития" при ближайшем рассмотрении могут также оказаться эволюционирующим "протеем", коль скоро мы заговорили об эволюции.
Из всего вышеизложенного следует неприятная дилемма. Глазьеву придется решить, пойти ли в своей политической гонке по пути политика-харизматика и при этом профанировать свои экономические идеи до уровня "взять и поделить", либо постараться их реализовать, войдя в президентскую команду. Кстати, при ближайшем рассмотрении обнаруживаются удивительные параллели эволюционной экономики с президентскими призывами "увеличить конкурентоспособность на всех уровнях общества" .
Учитывая закономерное отсутствие у по-настоящему интеллигентных людей буйной харизматичности, оптимальным вариантом для него был бы именно второй путь - реализация своих экономических идей в рамках уже сложившейся политической структуры. Однако на этом пути Глазьеву может помешать, кроме всего прочего, личностная несовместимость с людьми путинского окружения . Поэтому скорее всего дело ограничится тем, что идеи его "ламаркистской экономики" будут просто в той или иной степени абсорбироваться кремлевскими экономистами. Ведь в рамках отечественных представлений проще поменять убеждения, взяв на вооружение чуждые идеи, чем потерять место службы.