40 дней беслана

ЧЕМ МЫ ИМ ПОМОГЛИ?

Солнце светит, листья платанов — большие и желтые. В кафе вам подают сырный пирог размером с колесо и готовят кипящий хаш. И это все никак не соотносится с трагедией.

В Москве мы говорим: со дня захвата школы в Беслане прошло сорок дней. Здесь этих дней не было — вместо них черная дыра, как дыра от гранаты в полу актового зала. И каждый день наступает днем скорби.

Весь город Беслан — в черном. Здесь есть дома, в которых не осталось ни одного ребенка. Подъезды, из которых выносят в день по три гроба. Цветы в местных ларьках теперь покупают не влюбленные — их покупают, чтобы положить на могилы близких. Отменены все свадьбы и торжества.

Из Ростова каждый день приходят результаты ДНК-тестов — выясненные личности погибших. Листочки с фотографиями детей, развешанные по городу, с надписями «разыскивается» уже не нужны. В субботу, 2 октября, состоялось пятнадцать похорон, в воскресенье, 3-го, хоронили десятерых. Для тех, кто приходит на похороны, все как будто начинается заново.

Школа № 1 находится около железной дороги. Находилась — сейчас от нее остался только искореженный остов. Кажется, здание побывало в пасти у сумасшедшего монстра: стены изрешечены пулями, все разворочено, растерзано, груды тетрадок, книжек, учебных пособий, игрушек. Меня отделяет от моей школы только четыре года, и я узнаю все школьные приметы — классные журналы, розовые сердца из поролона к Дню святого Валентина, стенгазеты, раскрашенные гуашью. Только тут теперь — пятна крови по стенам, а на подоконниках стоят порванные осколками туфли.

Когда мы приходим к школе, идет дождь. Цветы и игрушки, шоколадки, принесенные родными, — все мокнет под дождем, смешивается с известкой и пеплом. На стенах очень много надписей.

«Дети, простите нас!»

«Мама, я без тебя просто не могу, вернись поэтому».

«Это просто сон».

И еще: «Осетин не простит».

Разодранные портреты Пушкина и Есенина, учебники в библиотеке ссыпаны в яму, в которой боевики — по одной из версий — хранили оружие. В классе английского языка — розовые обложки книжки «Стюарт Литтл», на них следы огромных ботинок.

В бывшем спортзале все заставлено венками. Каждый знает то место, где находились те три дня его любимые — сын, дочь, мать, отец. На это место приносят свечи. Разговаривают с погибшими. Никто не замечает дождя, встают на колени прямо в это месиво из известки и земли, пытаются зажечь свечки, поправляют размокших плюшевых зайцев и пластмассовых героев мультфильмов. Руки дрожат, свечки падают на обгоревший пол, их снова поднимают.

На уцелевшей стене в спортзале висит большой ватман — он весь исписан по-английски, надписи разноцветными фломастерами расплываются под каплями дождя: «Наши мысли и молитвы с вами. Школьникам Беслана — от средней школы Коломбина». Именно в этой американской школе когда-то пара подростков расстреляла своих одноклассников. Из Израиля прислали двадцать букетов белых роз, они лежат вдоль стены — ссохшиеся, спеленутые в белые обертки, как в гигантские коконы.

Когда мы ходим по школе, многое вызывает недоумение. Почему окна в актовом зале заложены кирпичами почти до самого верха — только узкие бойницы остались, словно специально, чтобы отстреливаться? И почему в актовом зале, в «темной комнате» стоят новые проекторы, но окошечки напротив них тоже заложены кирпичами и замазаны цементом? Как этому чудному «ремонту» не удивился никто, пока не наступило первое сентября?

Никто не смотрит наверх. А там, наверху, — не только небо. А еще и острые осколки шифера, обломки балок, жутко свисающие над головами людей. Здесь опасно находиться, опасно ходить — но кто сейчас будет заботиться о собственной безопасности.

Когда утром во владикавказском отеле мы спускаемся в холл, с нами в лифте едет группа японских журналистов. На шестом этаже заходит мужчина в камуфляже и с ружьем. Японцы смотрят на мужчину и на ружье, как загипнотизированные. У одного даже открывается рот — так он и едет, с маленьким испуганным лицом и раскрытым ртом.

Вообще здесь очень много иностранцев, одна группа журналистов даже оперативно оделась в ярко-оранжевые защитные жилеты, хотя непонятно, зачем они им сейчас. Никто не разговаривает друг с другом, все в основном молчат, сосредоточенно хмурятся. В самолете из Москвы тоже все молчали, только перед посадкой несколько пассажиров, выпив для храбрости, закричали: «Осетия! Осетия моя!» В самолете все вздрогнули — каждый подумал о страшном, о захвате.

Тут все меняет свой смысл. Даже надпись на коробке из-под холодильника, стоящей в нашем отеле, обрела мерзкий подтекст: на белом картоне — черными аршинными буквами написано — «место захвата». Кто теперь скажет, что это для грузчиков, поднимающих тяжелую коробку, когда все такие напуганные?

Людей в камуфляже здесь ходит много, проверяют сумки, спрашивают документы. Люди покорно подчиняются — даже на владикавказском рынке дородные женщины в разноцветных платках и ярких платьях безропотно ждут в очереди, пока не пройдут «досмотр». Для этого на рынке должно было произойти два взрыва. Пока их досматривают, посетители могут прочесть надписи на стенах у входа: «Не воруй» и рядом — «Горячий лаваш».

«Когда первого сентября моя дочь пошла в школу, она не к девяти пошла, как все, а к восьми. Она там какие-то стихи должна была читать. Она у меня активистка, пионерка»...

Это рассказывает Саша. Его дочка Кристина была заложницей в первой школе, ей удалось спастись. Но Саша весь в черном: в школе погиб его племянник. Сейчас он работает в комиссии по приему, складированию, распределению гуманитарной помощи. Это центральный комитет, откуда распределяется по городу вся гуманитарная помощь пострадавшим. В комитете — 40 человек, и практически все, кто здесь работает, — семьи погибших детей. Они сами сейчас составляют списки погибших, списки продуктов, которые нужно привезти на похороны.

Саша садится и спрашивает: чем я могу помочь? Удивительно, как люди находят силы на доброту и гостеприимность.

Саша говорит, что тем утром они с женой, услышав выстрелы, не сразу поняли, что случилось: «У нас тут оружейные залпы не редкость. Когда ребенок рождается, палят. А тут мы думали — фейерверк в честь праздника... Потом я прислушался — а это автоматная очередь. И понимаю, что это что-то страшное началось».

Когда Сашина дочка бежала из школы, земля под ногами постоянно обстреливалась и бежавшего перед ней мальчика убило. Теперь дочь говорит: прости, что я ему тогда не помогла.

— У дочки как будто глаза вынули и другие вставили. А по вечерам — задыхаться начинает и боится темноты...

Олег, другой работник комиссии, ничего о своем горе не рассказывает. Он четко и методично отвечает на вопросы:

— В основном сейчас оказывается адресная помощь — приходят люди, представители фирм, которые хотят помочь, и мы даем им списки пострадавших. Они ходят по домам, помогают всем, чем могут. Из гуманитарной помощи, которая лежит на складе «Феникс», розданы скоропортящиеся продукты — фрукты, конфеты. Игрушки. Деньги пока розданы только те, что выделило правительство.

На каждого пострадавшего открыт счет, и туда обещают перевести деньги, которые приходят от людей со всего мира. В Беслан приезжают со всех уголков не только России, но и земного шара — сами лично приезжают, чтобы помочь. Психологическую помощь тоже оказывают...

Но многие говорят, что им никакая помощь не нужна. И никакие деньги не нужны им теперь, если у них в семье не осталось детей, если вообще не осталось семьи — кому эти конфеты и деньги? Тем более это странное деление — на пострадавших «средней, сильной и легкой тяжести». Разве есть кто-то, кто пострадал «легко»?

Пока мы разговариваем с Олегом, рядом два человека — женщина и мужчина в возрасте, видимо, муж и жена — отмечают что-то в длинных списках. Я сижу рядом, они смотрят на меня и сквозь меня. Потом уже, когда я прослушиваю диктофон, слышу, что именно они отмечали тогда. Это список погибших — имя, год рождения, шорох ручки, ставящей крестик в нужной графе.

В Фонд помощи по теракту в Беслане (на счет в акционерном коммерческом банке «Банк Развития Региона») уже поступило:712 426 136,39 рубля,663 796,72 доллара,52 342,65 евро.По данным газеты «Северная Осетия»

В комнате собрались женщины. Залина Губурова, убиты ее мать и сын. Разита Дегоева, потеряла четырнадцатилетнюю дочку Дзерассу. Красавица Залина Тебиева — сестру Кристину, пятнадцати лет. Земфира Цирихова — маленького сына Ашаника. Все они — соседки, жительницы одного дома № 6 на улице Плиева. В комнате мало места, две кровати. Здесь жили мать и сын Залины. На кроватях разложены вещи: разноцветные футболки и фигурки Терминатора, блокнотики, мягкие игрушки, рядом — бабушкины старомодные платья и пальто, пушистые кофты. «Посмотрите, какой у него прекрасный почерк», — говорит одна из женщин и протягивает мне тетради. Там очень аккуратными детскими буковками написано: «Диктант. Седая зима приходит в своих валенках...» Дальше я читать не могу, просто листаю тетрадь, в которой пятерки красной пастой, и потом не знаю, что делать с этой тетрадкой, потому что мать мальчика — Залина — сидит рядом.

Земфира Цирихова семь лет назад потеряла мужа — убили на службе. Она сама попала в заложники с двумя детьми — мальчиками Ашаником и Амираном. Недавно вышла из больницы, получив при взрыве осколочные ранения в бедро. Ашана убило осколком при втором взрыве в школе. Зифа — так ее зовут соседки — ведет нас в свою комнату, садится в кресло, долго молчит. Потом начинает рассказывать, тихонько раскачиваясь. Как сначала все думали на линейке, что люди в камуфляже и масках — это часть праздничного представления. Тут они стали стрелять. Загоняли всех в спортивный зал очень долго — минут сорок. Кто-то из старшеклассников даже побежал в милицию — сказать, что школу захватывают. Но им не поверили.

Когда к заложникам пришел Аушев, все подумали, что теперь их спасут.

— Дети же все время надеялись. Ждали какого-то чуда. Пришел Аушев, и видно было, как лицо у него передернулось — не ожидал увидеть столько народу. Он поклонился три раза, спросил всех: «Узнали меня?» И тут детишки бедные даже захлопали ему, а он говорит: «Все будет хорошо». И ушел... А потом эти три дня были, как пытка сплошная. Не давали ни воды, ни еды. Сумели пронести кусок цветка, лист зеленый, его тоже поделили на маленькие такие кусочки и детям дали. А я сумела спрятать коробку конфет, тоже поделила между детишками. Мой Ашаник такой сладкоежка был, он умолял меня: «Мамочка, ну дай мне еще конфету». А как я могла ему дать еще? Дома он всегда так сладкое ел, по нескольку конфет в рот клал, я ему говорила: Ашаник, не торопись, прожуй... А когда конфет дома не было — он сахарный песок ел ложкой.

Одна учительница, Ирина Ханаева, погибла в школе, спасая детей. Она была уже в возрасте, полная, говорит детям: мне уже не выбраться. Встала на четвереньки перед окном и детям приказала: прыгайте через меня. Стала для них как бы ступенькой.

Рассказывая, Зифа выговаривает все без выражения, рассказ катится вперед, как мяч с горы, потом вдруг спотыкается, замирает.

— Иногда мой старший, Амиран, забудется, начнет петь что-то, тогда я ему говорю: Амиран, разве ты забыл, что Ашаника нет с нами... И он тоже плачет со мной.

Здесь еще не установили памятников или оград — просто свежие холмы земли, обложенные венками цветов, с датами. Издалека похоже на сад в цвету.

Вокруг могил — поребрики из простого красного кирпича с круглыми дырами. Зачем в кирпичах делают дыры? — крутится в голове совсем некстати. Дальше — поле и Великий? Большой? Кавказский хребет. На его фоне ярко выделяются желтые экскаваторы, обустраивающие новое кладбище. На камнях, покрытых деревянными досками, стоит докторский чемоданчик с десятками бутылочек нашатыря и сердечных. Похороны начнутся в два часа, когда тела вынесут из домов. Через пятнадцать-двадцать минут они будут здесь, и врач кинется к родственникам — давать им сердечное, нашатырь.

Врача зовут Игорь Данилов, его прислал сюда Минздрав, он заслуженный врач России, врач высшей категории. Имеет орден «За личное мужество». Пока что он сидит на грязном бетонном блоке, в белом халате, похожий на постаревшего, уставшего херувима. Он ждет приезда похоронных автобусов. И находит силы поговорить с нами.

— Моя работа заключается в том, что выезжаю в любое время с психотерапевтической бригадой на дом. И по вызову, и без — по скорбным спискам в семьи, где был кто-то потерян. Вот и вся моя работа. Здесь с 9-го числа, командировка уже заканчивается. Слава тебе господи... Работаю, сколько надо, никаких выходных. Я психиатр — у меня есть перечень препаратов, которые необходимо дать. Плюс к этому психотерапевтическая помощь. Но начинается лечение всегда с медикаментов. Горе столь сильное, что никакие слова не доходят до людей. Вот только что я приехал с вызова — рассказал маме, что ей сейчас привезут гроб с ее дочерью, который она ждала месяц. Дочке пятнадцать лет. У матери порок сердца...

Говорят, что это новое кладбище больше старого. И что его зачем-то охраняют по ночам солдаты с автоматами. Родственники, которые вечером после работы приходят на могилы близких, вздрагивают от щелчков перезаряжаемого оружия.

Этот же врач сказал мне: была бы моя воля, я бы всех расселил отсюда, как из Чернобыля. Дети быстрее забывают, им нужно подальше от черных платков, подальше от похорон и слез.

Кто-то уже уехал, но большинство осталось. Самое тяжелое — жить в той же квартире, где еще недавно бегали твои дети.

В одной квартире копили деньги, взяли кредит и поставили новые окна. Там погибла девочка, которая в эти окна любила смотреть, опершись локтями о подоконник. Теперь эти длинные светлые окна стали пыткой для матери. Сквозь них она видит двор, а там играют подруги дочери.

Но поменять жилье пострадавшим не предлагают. В администрации Беслана сказали, что для этого нужно писать заявление, а заявлений пока не было.

Одиннадцать человек с тяжелыми ранениями были доставлены в Ростов в областную детскую больницу. Мы созвонились с больницей — узнать, как состояние перевезенных туда раненых. Светлана Кокова рассказала про свою дочь Мадину, которая получила черепно-мозговую травму. Теперь она поправляется и скоро начнет ходить. Светлана попросила: поблагодарите врачей, они за нами все так ухаживают — мам называют мамочки, детей — красотулечки, деточки. Художественные школы присылают детские рисунки, жители — просто гостинцы, письма.

Говоря с ней по телефону, я поняла: врач был прав, чем дальше находятся люди от места трагедии, тем лучше для них, тем больше вероятность, что они смогут вернуться к нормальной жизни.

— Тут даже больницей не пахнет, — говорит мне по телефону Светлана. — Пахнет домом.

А в Беслане пока пахнет больницей. А еще — осенью. И землей, размокшей от постоянного дождя.

Виктор ТОРЧИНОВ, хирург бесланской больницы: — Сейчас мы уже вернулись к обычному режиму работы. А тогда мы безвыходно находились четверо суток здесь — врачи, хирурги, гинекологи, детские врачи. Почти всех больных уже выписали. Сейчас проводится в основном санаторно-курортное и психоневрологическое лечение. Все, кто нуждается в медикаментозном лечении, обеспечиваются им бесплатно. Вся страна и мир оказывают помощь. Есть специальная комиссия, которая определяет пригодность лекарств, поступивших из-за рубежа (многие иностранные препараты не могут применяться в России без нашей сертификации. — Прим. авт.). На складе есть оборудование, которое пока не используется, многое недоукомплектовано. Но вам любой скажет: вся Осетия благодарит весь мир. Пишут все: и дети, и пенсионеры, приглашают, предлагают какую угодно помощь. Мы очень благодарны всем, очень.

Валентин ГАЦИНСКИ, заместитель координатора ООН по гуманитарным вопросам: — Начиная с 3 сентября мы поставляем то, что есть у нас на складе, что нужно людям, — матрасы, воду, комплекты для полевых операционных, необходимые лекарства. Все это мы привозим в госпитали Владикавказа. Составляем списки того, что еще нужно поставить и купить, и эти списки отдаем в комиссию. Мы осознаем, что сделали лишь маленькую часть, но наше преимущество было в том, что мы буквально в первые минуты оказали помощь. У нас есть опыт и люди, которые знают, что делать. Начинаем думать, что делать дальше. Это долгосрочный процесс восстановления, успокоения, заботы. Нужно больше, чем просто дать человеку самое необходимое. Уже разработана долгосрочная программа до конца 2005 года, ее координаторы — представительство ЮНИСЕФ — Детского фонда ООН — в Москве. В программе — учеба и психологическое восстановление.

Елена РОДИНА
Беслан — Москва

В материале использованы фотографии: Александра ДЖУСА