ФОТО: ЮРИЙ МАРТЬЯНОВ

2004 год имеет все шансы запомниться надолго. Потому что с ним в России заканчивается пора бурного экономического роста.

Год Ходорковского
С точки зрения влияния на экономические процессы в России уходящий год не совпадает с календарным 2004-м. По сути, переломный год начался 2 ноября 2003 года и завершился 19 декабря 2004-го. Напомним, 2 ноября 2003 года был арестован глава ЮКОСа Михаил Ходорковский, а 19 декабря главное добывающее предприятие ЮКОСа "Юганскнефтегаз" было продано дочерней компании "Газпрома".
Почему именно эти события следует считать началом и концом переломного года? Дело не в судьбе Ходорковского или в практически насильственной смене собственника ЮКОСа, которую вполне можно назвать экспроприацией. Гораздо важнее тот факт, что эти события, без преувеличения, изменили и политический, и экономический ландшафт России.
После 2 ноября 2003 года последовали прежде всего политические перемены. В тот же день подал в отставку глава президентской администрации Александр Волошин (президент принял ее через два дня). Волошин олицетворял собой мост между эпохой Ельцина и эпохой Путина, по которому до новой власти доходили олигархи ельцинского призыва. А сами олигархи рассматривали Волошина как политического гаранта, способного сдержать противоолигархическую активность власти. Его уход ознаменовал начало принципиально новых взаимоотношений между государством и бизнес-сообществом. Это была не просто отставка кремлевского чиновника. Это было подтверждение новой расстановки сил в ближайшем окружении Владимира Путина, то есть в группе лиц, которые принимают важнейшие политические решения. "Питерские" (в тот момент ключевыми фигурами в новой группировке во власти были заместители Волошина Игорь Сечин и Виктор Иванов), пролоббировав арест Ходорковского, фактически совершили свой кремлевский мини-переворот.
Удивившая многих отставка правительства Михаила Касьянова, случившаяся за три недели до выборов президента, имела прямое отношение к аресту Ходорковского и отставке Волошина. Дело даже не в том, что Касьянов оставался единственным на вершине власти, кто и после отставки Волошина продолжал утверждать, что содержание Ходорковского под стражей до суда — это "чрезмерная мера". Касьянов должен был уйти, потому что не вписывался в новую президентскую команду, за ним тянулся след человека, близкого к олигархам.
Михаила Касьянова сменил Михаил Фрадков. В выборе нового премьера на первый взгляд главным было его личное знакомство с Путиным еще в те времена, когда Фрадков служил в Министерстве внешнеэкономических связей, а Путин — в мэрии Петербурга, где отвечал, в частности, за те же внешнеэкономические связи. Но, возможно, первым и решающим толчком для его карьерного взлета было совсем другое: о Фрадкове вспомнил главный кремлевский кадровик Игорь Сечин, который, в свою очередь, наверняка обратил внимание на его силовое прошлое. Помимо того, что Фрадков возглавлял налоговую полицию (правда, при нем же она была ликвидирована), самое начало его трудовой биографии (через год после окончания Станкина он оказывается в Индии по линии Госкомитета по внешним экономическим связям) дает повод предполагать, что к спецслужбам он имел отношение уже тогда.
Несмотря на то что смена правительства практически свелась к смене премьера, недооценивать новое качество кабинета Фрадкова не следует. Если Касьянов позволял себе оппонировать набирающим силу питерским силовикам из Кремля, то Фрадков стал их союзником.

Год "Газпрома"
Главное событие 2004 года в экономике России — возвышение "Газпрома". Он не только в порядке взаимозачета акций поглотил государственные "Роснефть" с "Зарубежнефтью", но и стал наследником ЮКОСа. Логика наследования проста, как драка,— победитель (а "Газпром" в Кремле курировали те самые люди, что устроили мини-переворот) получает все.
Совсем не так прост ответ на вопрос, что собой сегодня представляет "Газпром". За 2004 год стало совершенно понятно, что это не естественная, а вполне рукотворная монополия. Понятно, что это государственная монополия, крупнейшая на важнейших для российской экономики и политики рынках газа и нефти. Понятно, что сам факт ее возвышения означает важный поворот в экономической политике — при таком "Газпроме" говорить об ограничении вмешательства государства в экономику могут только те, кто поставил крест на своей профессиональной репутации (на профессиональных политиков это, естественно, не распространяется). А вот дальше становится менее понятно.
Казалось бы, укрепление "Газпрома" — это экономическое укрепление государства. Но не зря тема укрепления государства в России в последние пять лет едва ли не самая популярная, еще со времен, когда Владимир Путин ходил в преемниках у Бориса Ельцина. Тогда, в 1999 году, президент Альфа-банка (бывший гайдаровский министр) Петр Авен опубликовал в газете "Коммерсантъ" статью, где обосновывал полезность укрепления государства для либерализма. В 2004 году стало совершенно ясно, что его прогноз не оправдался: государство предпочло укрепляться за счет рынка.
Выгодно ли это самому государству? Или хорошо ли для государства то, что хорошо для "Газпрома"? Ответ зависит от того, как понимать интересы государства. Если ответ положительный, значит, интересы государства — это интересы возобладавшей во власти группы чиновников, для которых контроль над диверсифицированной монополией "Газпрома" — это и политическая победа, и "кормление", и оружие. Если же в интересах государства создавать условия для экономического подъема не одной компании, а экономики в целом, то оно должно не плодить, а ограничивать монополии. И сверхмонополия "Газпрома" вредна для российского государства.
Один из важнейших итогов 2004 года можно сформулировать так: укрепление "Газпрома" — это укрепление не государства, а правящей чиновничьей группировки. Другими словами, в России происходит поворот вовсе не в сторону государственного капитализма, от которого многие ждут возвращения патернализма, потому что у госкапитализма много общего с социализмом (классический пример — Австрия). Просто прежнюю олигархическую группу, пришедшую из экономики во власть, сменяет новая, пришедшая из власти в экономику.

Год ступора
Вывод о том, что укрепление "Газпрома" вовсе не означает укрепления государства, подтверждается и тем, что сегодня "Газпром" — тормоз структурных реформ. Даже в прежнем виде исключительно газовой монополии он не мог похвастаться ни прозрачностью, ни, соответственно, эффективностью. Последнее подтверждается, в частности, замедлением производства газа, снижением его поставок на внутренний рынок. Но очевидно, что реформа электроэнергетики (при том, что электричество в России вырабатывается прежде всего из газа) — парная с реформой "Газпрома". "Газпром" же всегда представлял собой настолько малопрозрачное образование, что даже его топ-менеджеры не могли четко ответить, какой доллар заработан на добыче, а какой на транспортировке газа. Теперь "по объективным причинам" все еще больше запутывается.
"Газпром" тормозит реформу РАО ЕЭС и еще одним на первый взгляд совершенно коммерческим способом — он активно скупает акции РАО (по оценкам экспертов, доля "Газпрома" в РАО ЕЭС уже превышает 10%). В Минэкономразвития бьют тревогу: опасность в том, что при приватизации энергетических мощностей РАО ЕЭС "Газпром", получив свою долю, вполне может поставлять на них газ по льготным ценам и, соответственно, дальше расширять свой контроль на энергетическом рынке.
Реформа электроэнергетики простаивает как раз потому, что "Газпрому" нужно время для скупки акций РАО ЕЭС. Именно поэтому почти весь 2004 год откладывалось решение правительством вопроса о создании в рамках РАО ЕЭС оптово-генерирующих и территориальных генерирующих компаний. Учреждение этих компаний — важный шаг к приватизации конкурентной составляющей РАО ЕЭС, то есть ее генерирующих мощностей (помимо гидроэлектростанций). Характерно, что в затягивании этого вопроса главную роль сыграл лично Михаил Фрадков.
Впрочем, нельзя сказать, что в 2004 году не было никаких реформ. Например, одна, причем весьма шумная, была запущена. Это замена натуральных льгот денежными выплатами в 2005 году. По смыслу реформа совершенно здравая — доступ к натуральным льготам был обычным чиновничьим бизнесом, и их монетизация, то есть замена прежних льгот денежными доплатами, должна обеспечить льготникам лучшее удовлетворение соответствующих нужд. По исполнению же реформа получилась совсем не такой здравой. То, как в результате был решен на практике центральный вопрос — о финансировании монетизации льгот, позволяет сделать два неутешительных прогноза.
Первый — в России, где и без того участь ограниченно трудоспособного человека незавидна, появятся пенсионеры, ветераны и льготники разных сортов. Причем сортность никак не будет зависеть от самих льготников, все дело в месте их проживания. А точнее — в финансовых возможностях регионов, на бюджеты которых переложена подавляющая часть финансовых обязательств по выплатам, заменяющим натуральные льготы. В Москве монетизация вполне может оказаться выгодной большинству льготников, а в бедных регионах интересами самой социально незащищенной части населения местные власти вполне могут пренебречь. Пока губернаторы избирались, была надежда, что региональные власти будут действовать с оглядкой на одну из самых активных частей электората. Теперь и эта призрачная надежда отпадает.
Второй прогноз касается межбюджетных отношений. 2005 год будет серьезным испытанием для бюджетной системы. Проблем две. Главная — денежная. Мягко говоря, не совсем ясна ситуация с тем, хватит ли у регионов денег на монетизацию льгот, или они пойдут на штурм федерального бюджета. Вторая проблема — организационная. Она состоит в том, что одновременно будут проходить три реформы: упоминавшаяся монетизация, продолжающееся разграничение полномочий между центром и регионами по законам, принятым в 2003 году, и административная реформа самих госорганов в центре и на местах. Все вместе означает неразбериху с полномочиями. А наложение нехватки денег в регионах на эту неразбериху прямо ведет к бюджетному кризису.
Упомянутая административная реформа не прояснила механизм госуправления, так и не разведя до конца функции нормотворчества и нормоприменения, ради чего и затевалась. Структура правительства стала по виду более четкой, но пока понятны только выросшие полномочия министров. Ступенью ниже продолжается негласная борьба между аппаратами министерств, служб и агентств. Она усугубляется тем, что, с одной стороны, ряд служб премьер вывел из подчинения министров, замкнув их на себя; с другой — структура исполнительной власти на местах остается нереформированной. Возникает парадокс: вертикаль исполнительной власти возведена, а движение по этой вертикали решений тормозится целым набором тромбов.

Год барреля
В одном российской экономике в 2004 году, бесспорно, повезло. Этот год, как, впрочем, и все годы президентства Владимира Путина, вполне можно назвать годом нефтяного благополучия. Рекорд нефтяные цены поставили именно в 2004-м — 27 октября баррель американской Light Sweet стоил $55,67. Такого не было 20 лет. Казалось бы, сказка стала былью (до сих пор нефтяные цены и были той самой сказочной самоходной печью, на которой выезжала экономика, не утруждая себя никакими реформами). Но как раз здесь российскую экономику и ждало самое большое разочарование.
Власти получили довольно неприятную загадку. В 2004 году дважды — в феврале--марте и в июле--октябре — рост существенно притормаживал, причем в сентябре и октябре индекс роста, рассчитываемый от месяца к месяцу, достигал отрицательных значений.
Поначалу правительство бодрилось — в годовом исчислении рост оставался достаточно высоким, хотя характерно, что официальные прогнозы падали: в середине 2004 года называлась цифра в 7% роста ВВП за год, потом она плавно снизилась до 6,8% (в 2003 году рост составлял 7,3%). Министр экономического развития Герман Греф, объясняя президенту, почему экономика тормозит во втором полугодии 2004 года, бодро (возможно, потому, что в этот момент из зала заседаний не были удалены телекамеры и журналисты) докладывал, что ничего особенного не происходит, спады бывают ежегодно и объясняются преимущественно сезонными факторами — в 2004 году ранней посевной, снятием с производства двух видов комбайнов и тому подобное. Вторил коллеге и министр финансов Алексей Кудрин. Ему приходилось отвечать за еще один макроэкономический прокол правительства: мало того, что рост вместо ускорения замедлился, так еще и инфляция не удерживается в рамках 10%, а превысит этот показатель, по официальным оценкам, минимум на 1,5%. Кудрин тоже винил во всем сельское хозяйство — в инфляции, оказывается, прежде всего повинны квоты на ввоз мяса и птицы, которые вызвали дефицит на внутреннем рынке. Другими словами, экономический блок правительства работает здорово, вот только министр сельского хозяйства Алексей Гордеев подводит.
Но в конце концов правительство было вынуждено признать, что такая позиция несерьезна и никак не объясняет главного: почему цены на нефть остаются высокими, а рост снижается. 10 декабря, на пятилетии Центра стратегических разработок, созданного Путиным-премьером в качестве экспертного штаба реформ Путина-президента, прозвучали грустные и совсем не юбилейные признания. Кудрин заявил, что "за последние пять лет экономика имела беспрецедентные исторические темпы роста, которые вряд ли удастся повторить". Греф тогда же и там же о темпах роста ничего не говорил (признаваться он не спешил, понимая, что за темпы роста отвечать ему), зато выдал еще одну правительственную тайну: оказывается, "наше общество находится пока на ранней стадии дискуссии по поводу модели экономического развития страны, амплитуда мнений достигает если не 180, то 90 градусов".
Запомним эти признания (мы к ним еще вернемся), как и то, что министры так и не ответили на вопрос о соотношении цен на нефть с ростом. Попробуем дать собственный ответ.
Поначалу все просто. Российская экономика поражена "голландской болезнью". Перекормленная нефтедолларами, она угодила в рублевый капкан. Рубль не просто крепнет, снижая конкурентоспособность отечественного производства. Его так много (ЦБ "накопил" больше $117 млрд, за год нарастив резервы более чем в полтора раза, расплачиваясь свеженапечатанными рублями), что крепнущий по отношению к доллару и (конечно, медленнее) к корзине доллар-евро рубль — вовсе не гарантия от двухзначной годовой инфляции. Капкан в том, что, если власть поставит на ослабление рубля, усилится инфляция, если уменьшит выброс рублей в экономику, борясь с инфляцией, рубль станет дальше крепнуть.
Правительство выбрало борьбу с инфляцией. Средство — стабилизационный фонд, в котором замораживаются все доходы госбюджета при превышении ценами на нефть порогового значения в $21 за баррель нефти Urals. Смысл его создания вовсе не в том, чтобы спасти бюджет, когда нефтяные цены рухнут. Потому что никакого значения не имеет, выйдут ли в этот момент рубли из заточения в стабфонде или из пермских фабрик "Гознака" — следует ждать волну инфляции и падения курса рубля. Хотя теоретически этого можно избежать, но в том единственном случае, если падение нефтяных цен придется на пору быстрого роста российской экономики, которая без особого ущерба сумеет переварить новые рубли. Но такого роста в России, если верить Кудрину, не будет. Если же вернуться к стабфонду, то его главная задача — заморозить как можно больше рублей и ни в коем случае не пускать их обратно в российскую экономику. Их лучше всего тратить на выплату внешних долгов, да хоть на строительство военных баз за границей (предложение советника президента Андрея Илларионова), только не на родине. Стабфонд должен стать компрессом, который оттянет на себя рубли, разгоняющие инфляцию.
Остается вопрос, почему пять лет российская экономика растет на нефти, но резкое замедление происходит только сейчас. Ответ — до сих пор экономика росла "на рубле". Было два двигателя. Первый — краткосрочный, когда крепнущий рубль частично дедолларизировал экономику и новые рубли шли прежде всего на стимулирование потребительского спроса (так как доллары появлялись главным образом из матрасных вкладов граждан). Этот двигатель действовал в 2000-2001 годах. В 2002-2003 годах его дополнил долгосрочный двигатель, когда укрепление рубля начало притягивать инвестиции. Но в любом случае у роста "на рубле" без качественных прорывов в конкурентоспособности продукции есть ценовые ограничения. Рост ВВП всегда сопровождается ростом цен. Так было и в России, но, когда цены растут вместе с укреплением рубля, получается, что российские цены ускоренно подтягиваются к мировым. А само это приближение тормозит экономику, потому что потребитель склонен выбирать прежде всего качество, что в большинстве случаев ничего хорошего отечественному производителю не сулит. Тот факт, что уже и министры признают, что торможение роста будет длительным, означает, что ценовая конвергенция близка.
Есть еще один вопрос: почему продолжительный период укрепления рубля не привел к росту импорта оборудования, что способствовало бы и диверсификации производства, и повышению его конкурентоспособности? Привлекательными для инвестиций в России были прежде всего нефтяная промышленность и отрасли с быстрой окупаемостью — такие, как пищевая промышленность или торговля. Туда инвестиции и шли. Но пищевка локомотивом стать не могла, а нефтянка так и не стала. Из-за дела ЮКОСа, породившего серьезные сомнения в том, что инвестиции в России достаточно защищены, и последовавшего фискального зажима отрасли. Сейчас власть пытается отыграть назад — замминистра финансов, идеолог налоговой политики Сергей Шаталов говорит о грядущем снижении экспортных пошлин. Поздно — инвестиции не вернешь, а усугубление "голландской болезни" обеспечишь.
Так что приостановка роста и 2004 год неотделимы друг от друга. И главные факторы, перечеркнувшие возможность решения президентской задачи удвоения ВВП за десять лет, перечислены: натиск силовиков, то есть угроза "юкосизации", нависшая над практически любой крупной российской компанией; прямое вмешательство государства в экономику; отсутствие прогресса в реформах; "голландская болезнь".
В этой связи имеет смысл перечитать слова Германа Грефа о том, что модель экономического развития России еще не ясна. Министр-либерал дает прогноз: президент может искать выход из ситуации за счет окончательной смены экономического курса. И к этому прогнозу стоит прислушаться.
НИКОЛАЙ ВАРДУЛЬ

Число россиян, принимавших участие в забастовках (тыс. человек)
1995 489,4
1996 663,9
1997 887,3
1998 530,8
1999 238,4
2000 30,9
2001 13
2002 3,9
2003 5,7
2004* 195
*С января по октябрь.
Источник: Федеральная служба государственной статистики.

В октябре 2004 года в забастовках приняли участие 193,5 тыс. россиян. Акции протеста прошли в 5907 организациях, 5645 (95%) из них — организации образования, 149 (3%) — культуры и искусства, 110 (2%) — здравоохранения, физической культуры и социального обеспечения. Основная причина забастовок — проблемы, касающиеся зарплаты.

Удвоенщина
Руководящая и направляющая роль президента в экономике России выразилась в постановке задачи удвоить ВВП. Тем не менее экономические показатели за годы правления Владимира Путина (см., в частности, диаграмму роста ВВП) пока не дают оснований предполагать, что эта задача будет выполнена в обозримом будущем.
Несмотря на нерадивость экономики в целом, есть в ней части и подразделения, где задача удвоения уже выполнена. Так, если посмотреть на график динамики военных расходов, то можно заметить, что они-то уже удвоились, и даже более того — с 116 млрд рублей в 1999 году до 265 млрд в 2004-м.

Журнал "Коммерсантъ Власть" №50 от 20.12.2004, стр. 24

Авторы:

Николай Вардуль

"Газпром" среди ясного неба