КСЕНИ ФОБИЯ

СТАРОДУМ

Для начала — сюжет юмористический. Ну почти.Блистательная карьера С.В. Михалкова началась в момент, когда «Известия» напечатали его стихотворение «Колыбельная», спешно переименованное автором в «Светлану». И даже давайте поверим ему, что...

Для начала — сюжет юмористический. Ну почти.

Блистательная карьера С.В. Михалкова началась в момент, когда «Известия» напечатали его стихотворение «Колыбельная», спешно переименованное автором в «Светлану». И даже давайте поверим ему, что это событие совершенно случайно совпало с днем рождения Светланы Сталиной, как случайностью было и то, что именно вслед за тем высочайший отец задумал улучшить бытовые условия никому до тех пор не известного стихотворца. И орден Ленина, врученный через три года, также чистое совпадение. Зато вот, кажется, уже из разряда железных закономерностей.

Примерно так же, как ухажер светлейшей Светланы Алексей Каплер попал в лагерь за то, что свой правдинский очерк из воюющего Сталинграда представил в виде письма к любимой, обитающей в Кремле, Сталин и в довоенном 1933 году не простил покушения на стихи, посвященные дочке. А именно — пародии, сочиненной Николаем Эрдманом и Владимиром Массом и по простодушию, спьяна оглашенной на кремлевском банкете Василием Ивановичем Качаловым.

В самом деле — разве не обидно? Не язвительно? У Михалкова было, к примеру: «Черепаха рядом дремлет, слон стоит, закрыв глаза. …У далекой у заставы часовой в лесу не спит». У пародистов: «Видишь, слон заснул у стула, танк забился под кровать… Лишь один товарищ Сталин никогда не спит в Кремле». И т.д. В общем, тот же острослов Эрдман получил возможность подписывать письма к матери: «Твой Мамин-Сибиряк».

Каков мстительный кремлевский папаша! Но самое любопытное, что — отбой, дорогие читатели. Хотя бы в этом смысле не возведем на Вождя народов напраслины. Эрдману он если и мстил, то за запрещенную им же гениальную комедию «Самоубийца», что же касается шаржа, тот появился на свет двумя годами раньше столь на него похожих михалковских верноподданнических стихов.

Казус вообще-то не из новых. Пародия нередко обгоняет оригинал, карикатура — то лицо, которое вот-вот явится в сущей реальности, подчас ужасая. На сей раз шарж обогнал… Да не самого Михалкова с его нагляднейшей эволюцией, бог с ним совсем, но — стиль лирики соцреализма. Вернее, стиль советских идеологии и психологии, когда в страшные тридцатые годы невиданно расцвела сентиментальность, тешащая палачей и долженствующая умиротворить их жертвы. Стоит вспомнить фильм «Цирк» с его колыбельной (опять!), поистине убаюкивающей народное сознание, — и убаюкали ведь, по сей день отзываясь ностальгией по Светланиному отцу…

Но давний казус поучительно вспомнить и потому, что ныне снова живем среди шаржей, карикатур, ярмарочных размалеванных рож.

Примеры? Намеренно беру те, что успели намозолить глаза.

Из сфер госполитики? Да что угодно, хоть наше участие в украинских выборах — с дважды поздравленным неизбранным Януковичем, с Тимошенко, из «уголовной преступницы» мигом обращенной в персону грата.

Из области быта? Да хоть и пресловутый Куршевель, французское местечко, ставшее синонимом хамского разгула, и если когда-то, встречая за границей «наших», робко кучкующихся, ты испытывал неловкость и нежность при виде плохо одетых мужчин и чересчур броско — женщин, то нынче — стыд, стыд и стыд! Если уж и французы даже перед телекамерой не скрывают презрения к новым «нашим»…

Из разряда персон? Ох! Ну кто же еще, если не та, чье имя произнести — будто признаться в неприличном знакомстве. Но, представьте, готов считать ее, кого пресса вовсю честит «содержанкой», фигурой не менее чем исторической. Хотя бы и потому — да, да! — что именно Ксения Собчак может пролить некий свет на характер и эволюцию того явления, которое именуем «российской демократией».

Во всяком случае, я не могу отделаться от мысли, а как бы Анатолий Собчак отнесся к облику и приключениям дочери.

Мама-сенатор, уже аттестуемая как «мама Ксении Собчак», та одобряет. Пуще того. «Ваша аристократическая семья», — говорит на «Эхе Москвы», уж не знаю, насколько серьезно, ведущая, и мама воспринимает это как должное. «Наш питерский стиль», — говаривала уже она сама, и возникал вопрос: а может ли — если может, то как скоро — этот стиль, воплощение реликтовых интеллигентности и воспитанности, утвердиться в семье и среде свежих выходцев из Брянска и Харькова?..

Спешу защититься. Заподозрит ли кто меня, пацана с московской окраины, в некоем столичном снобизме? Тем более нежно помню прекрасного прозаика, друга Шварца и Ахматовой с совсем уж не аристократическими ФИО, Израиля Моисеевича Меттера — как нарочно, харьковского еврея, ставшего истинным питерским интеллигентом, от которого лично я кое-что почерпнул относительно воспитанности и даже манер.

Что касается Анатолия Собчака (пусть земля ему будет пухом, а если и его вскоре начнут поминать как «папу Ксении», не моя вина), то, возможно, его клетчатый пиджачок плюс говорливость завзятого лектора, вероятно, любимца студенток, действительно казались знаками независимости на дуболомных съездах, но потом… Предупреждаю: вспоминается мелочь, сущий пустяк, однако иными личными впечатлениями не располагаю; в общем, как случайно встреченный после какой-то премьеры в кабинете Марка Захарова Собчак обходил присутствующих и первым совал дамам свою пятерню, тем самым являя свой же демократизм.

Но совсем уже не пустяком показалось телевизионное впечатление, когда в передаче «Без галстука» он демонстрировал Ирине Зайцевой свою, по тем временам потрясавшую роскошью, дачу, приговаривая: чтоб заиметь такое, надо работать! Работать надо! Я вот — книги пишу… Лекции читаю… Вот и заработал!..

Не вторгаюсь в область свидетельств и слухов, как и откуда бралось подобное благосостояние. Мне это даже и неинтересно. Я — о стиле: бытового поведения, само€й жизни.

Помянутый Евгений Шварц (тоже, кстати, не из графьев, даже не из Питера, из Казани и Ростова) писал: «Слово «интеллигенция» сейчас, к середине века (XX. — Ст. Р.), утратило свой первоначальный, относительно точный смысл. В начале века врачи, адвокаты, инженеры стояли примерно на одной степени развития. Какой — это второстепенно». Вот это — целое, это — цельность, если угодно, корпоративность, создавшая стиль поведения, который еще долго казался престижным и образцовым в отечественной реальности. Тут по-особому важно слово «второстепенно», эту цельность подчеркивающее и заодно исключающее экзальтированные придыхания: ах, мол, чеховские интеллигенты! Разные были — но были — интеллигенты: сам доктор Чехов, и идеальный доктор Дымов, и спивающийся доктор Астров, и даже доктор Ионыч (предавший себя и среду, но существенный именно как исключение из целого)…

Сегодня единственно корпоративны, потому и являются стилеобразующей силой, они — «элита», деньги и власть, что, впрочем, одно и то же; завсегдатаи закрытых клубов, хозяева модных курортов.

«Страшно далеки они от народа»!? Если бы так. Далеки — своим несусветным благосостоянием, возможностями своими, но эстетику нашей с вами жизни, ее, повторяю, стиль (или бесстилье, учитывая бессмысленность избыточной роскоши, нестыковку намерения казаться со способностью быть) определяют, увы, они.

Они — такие, какими мы их видим даже по нашему оскопленному ТВ. А какое лицо будет у нас, у населения, когда и эта карикатура превратится в портрет? Страшно подумать, потому что, не имея их возможностей, мы, бедные, нищие, усвоим их жизнь как идеал. Недоступный, как все идеалы, но желанный, дразнящий своей недоступностью, черт-те на что нас толкающий, подобно наркоману в период ломки, — и ничего худшего, чем эта перспектива, я для России не могу представить.

Если Россия останется. А и останется, но вот такой, — разве это будет Россия?

Писателю, литературоведу, критику, обозревателю «Новой» Станиславу Рассадину — 70

ЮБИЛЕЙНЫЙ АДРЕС «СТАРОДУМУ» ОТ МИТРОФАНУШЕК

Первым прочел рукопись (чуть не первый рассказ!) Фазиля Искандера. Первым написал о прозе Аксенова. Первым, в журнальной статье 1960 года, ввел в язык слово «шестидесятники» (о чем, впрочем, не очень любит вспоминать). Первым (в коридоре издательства «Молодая гвардия», в 1958 году) слушал стихи Окуджавы.

Станислав Борисович — это седой короткий ежик, роговые очки, облик чуть нахохленной, быстрой и доброй московской птицы. И насмешливая независимость суждений, изящество и человечность литературного вкуса. И — по книге в год. Их около сорока. Самый точный и тонкий критик поэзии в 1960-х, в 1970-х Рассадин стал писать о Фонвизине, Сухово-Кобылине, драматурге Пушкине.

После были «Очень простой Мандельштам» (1994), «Русские, или Из дворян в интеллигенты» (1995)… «Русская литература: от Фонвизина до Бродского» (2001), «Самоубийцы» (2002), «Книга прощаний» (2004). Целостный мир русской словесности четырех столетий — с XVIII по XXI. Начиная с Надежды Мандельштам, Корнея Чуковского, Твардовского, Маршака этот мир для Рассадина полон живых лиц и голосов.

В «эпоху стихов» Рассадин-критик был самым точным камертоном настоящих строк. В «эпоху молчания» стал очень точным камертоном чего-то не менее важного, единственно способного когда-нибудь заново породить поэтов и стихи.

…Об этом он пишет сам — с яростью, блеском, изяществом и человечностью.

«Редакция Новой»