КОГДА КАБИНЕТЫ БОЛЬШЕ ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Недавно в местной прессе я прочел, что в будущем году в Свердловской области на содержание чиновников (то бишь им на зарплату) выделяется 212 миллионов рублей, а на строительство метро в Екатеринбурге — 30 миллионов. Можете себе...

Недавно в местной прессе я прочел, что в будущем году в Свердловской области на содержание чиновников (то бишь им на зарплату) выделяется 212 миллионов рублей, а на строительство метро в Екатеринбурге — 30 миллионов. Можете себе представить, сколько выделено в таком случае на культуру.

За прошедший год я написал тысячу жалостливых писем чиновникам, побывал в сотне кабинетов, где сидели важные люди. Стыдно было, но в письмах подписывался всеми своими званиями: «драматург, главный редактор журнала «Урал», доцент кафедры истории искусств театрального института, заслуженный деятель искусств, лауреат премии им. К.С. Станиславского, премии губернатора, премии Бажова, премии Татищева и де Геннина, Царскосельской премии, премии «Известность» и мн. других». Стыдно. Думал, что поможет. Нет. Не действует.

Помню один кабинет. Он был как три зрительных зала в моем театре. В углу за столом сидел маленький лысый человек, важный, от него многое зависело, он не встал, не подал руки, говорил со мной как с быдлом: «Ы-ы? Ы-ы. Ы-ы? Ы-ы-ы». Что означало: пошел вон. Кто он, как его зовут? Не помню. Но от него что-то важное зависело.

Их становится все больше и больше, они сидят, пьют чаек, перекладывают бумажки, отсиживают «жопочасы», ничего не решают, все тормозят. Самый главный дядька пишет на моем письме резолюцию: «Сделать!». Бумажка спускается ниже, ниже, ниже. Доходит до маленького клерка, тот пишет на бумаге: «Сделано!». Бумага подымается (месяцами) выше, выше, выше, приходит к важному дяде, тот говорит мне: «Дак все сделано, вот написано, чего тебе от меня надо?!». А не сделано ничего. От моего театра до нашего Комитета по госимуществу три минуты пешком. Какая-то бумага оттуда (так по датам на письме) шла 12 дней. Как это может быть?!

Полтора года меня и мой театр выгоняют из сырого подвала бывшего ДК Дзержинского. Бесконечные суды, угрожающие письма, срывание афиш, срывание спектаклей. Сейчас подвал перешел в ведение Федерального агентства по культуре и кинематографии — то есть стал памятником архитектуры. Ну так он примерно и выглядит. Все знают, как выглядят здания, на которых табличка «Охраняется государством»: то есть вот-вот все завалится.

В начале декабря газета «Известия» устроила вручение премий, соучредителем премии был как раз ФАКК. Премию дали и мне. Я не хотел ехать в Москву — нет времени, куча работы. Но поехал, чтобы выпереться на сцену и сказать: «ФАКК, дай мне этот подвал и дай спокойно жить, репетировать!». Так и сделал. Но толку никакого. Меня никто не слышит. Суды продолжаются. Только в декабре два суда, куда привлечены я и мой театр. Чиновники областные, городские и федеральные читают мои письма, перекладывают с места на место, качают головами, говорят: «Николай, да тебе вообще надо отдельное здание построить!». Ну так построй! Или сделай что-то, чтобы я мог спокойно работать.

Вчера пришла в театр знаменитая актриса Ингеборга Дапкунайте, чтобы встретиться, переговорить с моим учеником драматургом Василием Сигаревым. Пришла. Я ей рассказал, что меня выгоняют из этого помещения и другого не обещают. Она вытаращила глаза. «Да не может быть! Я завтра же скажу про это на пресс-конференции!» — говорит. Я: «Ну скажи, милая! Хоть кто-то скажите, что-то сделайте!».

Мне на днях исполнилось 48 лет, до полного маразма осталось лет десять, а потом, как говорила Волчек: «Пенсия ведь недаром дается». Так вот, эти десять лет, пока я могу работать не в беспамятстве, дайте мне и коллективу в 55 человек работать нормально — единственное, о чем я прошу. Если не помогаете, то хоть не мешайте. У театра нет ни одного спонсора, мы живем только за счет выручки от проданных билетов, нам никто не помог ни копейкой, за полтора года в театре появилось 14 спектаклей в репертуаре, я «продвигаю», «пиарю» современную уральскую драматургию, моих учеников знают во всем мире, мы делаем кучу проектов, у нас аншлаги каждый день, к нам ходят «пионеры и пенсионеры», нас все любят, и наши зрители обещают, что перекроют улицу Ленина, если театр выселят на улицу.

Неужели до этого надо доходить? Как внушить чиновникам, что в городе появился живой театр, необходимый и нужный людям? Федеральное агентство говорит, что хотят отдать наш подвал краеведческому музею. Музей отбрыкивается: не надо нам подвала! Значит, помещение должно уйти третьим лицам. Так и есть. По заявлениям молодежного центра поэзии, который ранее в этих помещениях находился, и по поведению адвокатов этого центра становится понятно: помещение останется у них — и там, в подвале этом, как они открыто заявляли в прессе, будет ночной клуб. Но не просто ночной клуб, а клуб с чтением по ночам стихов и пением песен под гитару.

Знаем. Видели. Знаем, как это бывает: стишки в ночных клубах.

Они, эти люди, те, кто выталкивает меня из помещения сырого подвала, думают, что их дети будут говорить по-английски, учиться в Оксфорде, и их не интересует такое понятие, как «русская культура». Мои дети (уж простите за пафос) жили, живут и жить будут в прекрасной стране под названием Россия, и я хочу оставить моим детям не ночной клуб, не поле выжженное, а Театр. Этим людям никогда не понять меня, как и мне никогда не понять их, но прав, черт побери, я, а не они. Потому что нельзя все мерить только деньгами.

Госкомимущества шлет мне письма: нет помещений в городе. Вот, мол, есть в промзоне неотапливаемые ангары, пожалуйста — занимайте.

Большое спасибо.

Почему-то в этом же здании ДК Дзержинского находится ресторан, у которого никто помещение забирать не собирается, музею отдавать его тоже не думают. Мало того, им в аренду отдано помещение на 49 лет. Здорово. А за какие такие заслуги? Я думаю, что объяснять не надо.

Три года назад умер наш писатель Николай Никонов. Сейчас его именем назвали улицу, в городе проходят Никоновские чтения. Причем во главе этих песнопений на могиле стоят те самые люди, что Никонова в гроб свели. Прямо как Чурикова говорила в фильме у Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен»: «Присоединяйтесь, присоединяйтесь!».

Когда я помру, улицу в мою честь, наверное, не назовут, но вечер памяти устроят, выйдут на сцену, заломят руки и скажут: «Улетел наш сокол!».

Не хочу я пока никуда улетать, как и кому это объяснить?! Мне сейчас надо помочь. И не слова какие-то красивые сказать, а конкретное дело сделать. Потому что дальше — дальше будет тишина.

Или я должен объявить: театр закрывается, все по домам? Чиновники наши тогда вздохнут свободно: проблема решена — и твердой поступью пойдут к банкомату за честно заработанной зарплатой.

Беда. Как говорил Лев Толстой: «Земля малая. Куда бедному крестьянину податься?».