Это вино — символ вольнодумства, декадентства и идеальный напиток для лета

В какой-то момент, точно даже не знаю в какой, шампанское перестало быть вином и стало образом.На очередной свадьбе? На королевском ипподроме «Аскот» среди цилиндров и шляпок с лентами? На торжестве по поводу спуска на воду корабля? Или в руках Шумахера в красном комбинезоне после очередной победы в гонках Grand Prix? Не сосчитать, сколько бесценных бутылок изошло пеной в руках этого чемпиона по кличке Шум. Есть еще сценический образ:игривый король Шампань I в песенке из оперетты «Летучая мышь».Есть и бесконечные кинообразы в голливудских картинах с героями-миллионерами, легко и элегантно откупоривающими бутылку Dom Perignon. Однажды я искал музыку о шампанском для передачи из цикла «Красное сухое» на радио «Свобода».Нашел несколько композиций и удивился. Они не были искристыми, пенящимися, игристыми. Нет, это были меланхоличные, как пузырьки в бокале, мелодии: грустного джазового пианиста-карлика Мишеля Петруччиани, чувственного декадента Марка Алмонда, поющего о зимнем утре в Нью-Йорке, гостиничном таракане и мечте о глотке шампанского. Тогда же я разыскал народную музыку шампанцев: она звучала не веселее.

В истории шампанского есть по-настоящему драматичные страницы. В 1911 году во Франции едва не вспыхнула гражданская война из-за попытки точно определить,какие районы имеют право называть свое шипучее вино шампанским, а какие нет. Другая гражданская война — состоявшаяся — лишила шампанский дом Louis Roederer громадного рынка в России.

У русских издавна было свое представление о шампанском и свой образ этого вина. Поэты золотого века упивались им в прямом и переносном смысле. В переносном им не всегда сходило с рук. В невеселом постдекабристском 1826 году цензор запретил строфу Баратынского, в которой поэт сравнивал шампанское с «пылким умом»:

...В стекло простое Бог похмелья

Лил через край, друзья мои,

Свое любимое Аи.

Его звездящаяся влага

Недаром взоры веселит:

В ней укрывается отвага,

Она свободою кипит,

Как пылкий ум, не терпит плена,

Рвет пробку резвою волной,

И брызжет радостная пена,

Подобье жизни молодой.

Так шампанское обрело политический смысл.Цензору ответил Пушкин:

Как зашипевшего Аи

Струя и брызги золотые…

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol?

Это не мое наблюдение. О винных предпочтениях поэтов пушкинского круга часто писали историки литературы.Им поневоле приходилось быть винными критиками, поскольку вина входили в состав поэзии золотого века. Представляю,как удивились бы почтенные ученые мужи Н.Л.Степанов,М.А. Цявловский, Ю. М. Лотман, увидев себя в перечне пионеров русской винной критики! Но вот что лично мне бросилось в глаза.В «Евгении Онегине» Пушкин так объясняет уход от «Вдовы Клико» или «Моэта» к бордо:

Но изменяет пеной шумной

Оно (шампанское. — И. П.) желудку моему,

И я Бордо благоразумный

Уж нынче предпочел ему.

Конечно, и здесь можно найти каплю политики — в слове «благоразумный». Но более чем за сто лет до Пушкина «король-солнце» Луи XIV, боготворивший все то же аи (названо по городку в Шампани), по настоятельному совету врача сменил аи на бургундское. Может быть, у Пушкина тоже был врач-француз? А что до пушкинского сравнения аи с музыкой, то его спустя много лет подхватывает один из титанов современной индустрии шампанских вин Реми Крюг: «Шампанское подобно музыке. У него есть имя. Вы же не говорите: «Я слушал музыку». Нет. Вы говорите: «Я слушал

Бетховена». Или Моцарта.Или Берлиоза. Нужно знать, что таится за этикеткой». И еще один русский след в культуре шампанских вин. Русская знать в XIX веке пила сладкое шампанское.Французские виноделы учитывали это, но русские все равно добавляли в и без того сладкое шампанское сахарную пудру. Получалось что-то вроде сиропа. В Париже по русскому рецепту придумали коктейль Romanoff.

Образ шампанского так растиражирован, что вкус его уходит на второй, третий план.Весной воздух пахнет белым вином. В начале весны я обычно пью шардоне: золотое шардоне к лицу бледному марту. В апреле — совиньон блан с его щекочущим крыжовенным привкусом. Но в мае открываю сезон шампанского и завершаю его бабьим

летом.Едва ли можно всерьез говорить о «лучшей» марке шампанского.В июне я предпочитаю сдержанное,поигрывающее мускулами Taittenger, в июле — душистые Bollinger и Krug, в августе — богатое на полутона Veuve Clicquot. Увы, эти уважаемые марки я пью не каждый день и даже не каждую неделю, а раз в месяц.Пожалуй, я мог бы назвать себя кейнсианцем. По крайней мере, под одной фразой этого знаменитого экономиста я бы точно мог подписаться: «В жизни я жалею об одном: до чего же мало я пил шампанского!»

Реки шампанского