НЕ ОТДАДИМ СВОЕ ДОБРО

ОБЩЕСТВО

Представьте: маленькое, непроветриваемое помещение сберкассы, длиннющая очередь, духота. Можно, конечно, сразу развернуться и уехать, но если вам когда-нибудь приходилось заполнять квитанции для техосмотра машины, то вы поймете, что такое...

Представьте: маленькое, непроветриваемое помещение сберкассы, длиннющая очередь, духота. Можно, конечно, сразу развернуться и уехать, но если вам когда-нибудь приходилось заполнять квитанции для техосмотра машины, то вы поймете, что такое действо невозможно совершить быстро, — слишком много рядов цифр. И я, прикинув, что, пока буду их вписывать, очередь моя как раз и подойдет, села за единственный в этом помещении столик. Успела расправиться с одной и только взялась за вторую квитанцию, как увидела, что «мой» человек близок к окошку, а за ним людей уже примерно столько же, сколько было до него. Дважды, обращаясь ко всем, я сказала, что пропускаю свою очередь: не до конца заполнила квитанции и подойду, как только заполню. Заполнив, подошла со словами: «Все, закончила. Вы позволите?».

Женщина, стоящая первой, вместо ответа заняла собой все пространство перед окошком. Когда она ушла и я сделала очередной шаг к кассе, на меня закричала следующая очередница: знать, мол, не знаю, в первый раз вижу, не пущу ни за что!

Не обида, а изумление теперь охватило меня; когда я сидела за столом, она просила на минуточку ручку, а потом вернула со словами благодарности, глядя мне в глаза! Поймать теперь ее взгляд было невозможно, тогда я попыталась поймать взгляд хоть кого-нибудь из очереди — это оказалось вовсе не доступным.

— Вы тоже меня не видели? — спросила у стоящего сзади мужчины. Он никак не реагировал, изучал стену. За ним — пара молодых людей: незаметная худенькая девушка и огромный молодой человек в майке без рукавов, которого вдруг прорвало:

— Не пройдете, даже не пытайтесь! Вон за нами беременная женщина стоит — и ничего! А вы лезете без очереди, — пристыдил он меня.

В какой-то момент у меня мелькнуло подозрение, что все происходящее — тупой розыгрыш и сейчас покажут скрытую камеру. Но, оглянувшись, и в самом деле увидела беременную женщину — она стояла через одного человека от пары. Повторюсь, все происходило в душном, маленьком помещении. И я вошла в какой-то ступор, глядя на эту явно мучающуюся женщину, которую только что привел мне в пример здоровенный мужик. Он уже уходил со своей девушкой, когда я вышла из ступора.

— Стойте, — сказала я, ухватив его за локоть, — вот вы уже расплатились, правильно?

— Ну?

— Теперь объясните. Вы меня видели или нет? Да или нет?

— Вы чего добиваетесь? — спросил он через довольно-таки долгую паузу.

— Справедливости. Иллюзии у меня такие — вдруг признаетесь.

Он молча смотрел на меня. Честное слово, не могу сказать, что выражал его взгляд. Ни угрозы, ни раздражения, ни удивления, ни насмешки, ни тем более вины в этом взгляде не было. Совершенно стерильный взгляд.

— Пожалуйста, платите, ваша очередь давно уже была, — это тем временем подошла уже к кассе беременная, и это она звала меня!

Рассказывала эту историю много раз, но никто из моих знакомых не мог понять моей реакции. Мне говорили: «Это обыкновенная история, скажи спасибо, что не обматерили…». Мне еще говорили смеясь: ты, мол, бедная, пыталась выяснить отношения?!

Но это не было выяснением отношений, вообще ничего личного не было. Я пыталась выяснить отношение этих людей к самим себе — они же были всего в трех минутах от себя как от людей. Они — такие разные — воспользовались формальным поводом для того, чтобы сбросить с себя бремя необходимости человеческого поведения. Меня потряс этот негласный сговор, момент единения, возможность не видеть в глазах друг друга никакого укора по поводу психологической кражи того, что плохо лежит. И если бы не женщина эта, так можно было бы рисовать и вовсе безотрадную картину, но…

— Понимаешь, — сказал мне один человек, — это же, как ты говоришь, была беременная женщина! Беременные женщины всегда ближе к Богу… Им предстоят роды, это риск, боль, страдание, которые могут окупиться радостью, а могут и не окупиться. Им страшно…

Человеку должно стать страшно для того, чтобы он вел себя, как человек? Человеческие поступки — это взятки Богу? Экзистенциальное потрясение или близость какого-то судьбоносного события открывает нам закупорившуюся суть? Мне коллега Валерий Панюшкин как-то раз говорил, что любая мать, столкнувшись внезапно с таким испытанием, как лейкоз у ребенка, поначалу думает: «Господи, за что мне это? Почему со мной, почему с моим ребенком?». Ей врачи говорят, что лечение возможно, и называют сумму, которой у женщины нет и не будет, даже если она продаст все, что у нее есть. И каждая из этих женщин в этой ситуации виновата! Потому что она ничего не делала для того, чтобы изменить эту ситуацию с лечением детей в стране до того, как случилась беда с ее ребенком…

Валерий Панюшкин тоже виноват — как автор двух сценариев благотворительных концертов «Подари жизнь». И актрисы Чулпан Хаматова и Дина Корзун, ведущие этого концерта, тоже виноваты. Вообще все, кто был замечен в благотворительных акциях на сцене театра «Современник», подозреваются частью прессы в… безнравственности! Аргументы? Такая благотворительность может стать (цитирую): «Гигантской прачечной для черной совести спонсоров». Или для пиара. Это все (еще раз цитирую): «Неразличение добра и зла… Поле благотворительности должно быть стерильным». Это как?

Звоню Светлане СОРОКИНОЙ. Она готовит благотворительный проект на телевидении, но ей пока не хочется говорить о нем. Я спрашиваю:

— Света, куда вообще сегодня может двигаться благотворительность при том скепсисе и цинизме, которые просто захватили людей?

— Люди больше доверяют конкретным персонам. Вот, наверное, в этом направлении и надо двигаться.

— А не страшно делать на телевидении благотворительный проект? Вот, к примеру, Чулпан Хаматова, ее любят, ей доверяют. Безусловная персона. Ну, может быть, в этом году концерт был не на таком буквально едином порыве, как в прошлом, но при ее загрузке…

— Да, конечно, она же работает просто по-чумовому.

— Но ведь персоны могут устать, да? Фон такой неблагоприятный, тяжелый. Есть такой психологический термин — «самовыгорание».

— Нет, это дело уже не прекратится. Подтянутся новые бойцы, помогут, я в этом уверена.

«Скорее бы уж вышел на телевидении этот ее новый проект», — подумала я, закончив разговор. Он называется «Будьте добры».

Комментарий специалиста

Александр МАХНАЧ, кандидат психологических наук, директор Института психологии и психотерапии:

— Вы начали с ситуации в сберкассе, в ней очень выпукло проступает распространенное, к сожалению, в обществе явление — незаинтересованность в другом. Здесь четкая аналогия с ситуацией благотворительности в России — она примерно такая же. Я говорю об этом так уверенно, потому что работал в четырех крупных благотворительных фондах. От благотворительности как таковой там мало что остается — процентов 80 сотрудников не видели, к примеру, больных детей, совершенно не представляют их реальные нужды. Они приглашают экспертов, которые говорят: «Схема, которую вы нарисовали, красивая, конечно, но она не помогает. Нужно конкретно вот это и это…». Ни за что ни на шаг от схемы не отступит руководство фонда. Схемы блокируют и головы авторов напыщенных этих публикаций, о которых говорите вы, само слово «благотворительность» кажется им чем-то настолько высоким, что людям живым, не святым, как бы даже не стоит к нему и приближаться. Разговор о стерильности — он из серии демагогических рассуждений о чистом искусстве, потому что благотворительность — это человечность прежде всего, действие в адрес другого. Ты за это ничего не получишь, напротив, пострадаешь, потеряешь время или деньги. К этому не все готовы.

Чулпан Хаматова вместе со своими единомышленниками делает больше, чем сразу несколько благотворительных фондов, потому что делает с человеческими интонациями, ярко. Уровень ее открытости, всех участников замечательного спектакля «Подари жизнь» настолько был высок, что неподготовленным людям здесь оказалось невыносимо. Ситуация такого накала человеческих страданий — не придуманных, а настоящих — вызывает отторжение у людей с небольшим запасом душевного опыта. Это охранительная защитная реакция на чужую боль: «Я не хочу это видеть и слышать. Но не потому, что я плохой. А потому, что они все делают не так. Безнравственно заставлять меня делить эти страдания, не хочу, не буду, я не готов вообще тратить время на других, а вы мне говорите: иди, ты обязан, потому что посмотри — люди страдают». Это напряжение предполагает, что все те, кто сидит в зале, должны, если они люди, взять на себя хоть какие-то обязательства. Не хочется… Морализаторские же рассуждения о том, что нравственно и что безнравственно, ни к чему не обязывают.

Общество живет только тогда, когда оно может показать самому себе, что оно потому сильное, что способно на доброту и слабость. Не постыдную слабость малодушия или трусости, а слабость сострадания. Когда чувства задвигают, появление хороших, благих дел у кого-то вызывает неприятные ассоциации, хочется найти подвох, заглушить… Мы с вами, таким образом, все вместе погружаемся в «сберкассу»...