ЗАПИСАННЫЕ НА ЛЕТУ

ТЕАТРАЛЬНЫЙ БИНОКЛЬ

На «Новой драме»-2006 каждый вечер преследует совсем не театральная ассоциация. Все вспоминаю, как почтенный гуманитарий кротко и четко сказал с кафедры коллегам: «Сборники издательства NN — как помойка в богатом доме: что-нибудь ценное...

На «Новой драме»-2006 каждый вечер преследует совсем не театральная ассоциация. Все вспоминаю, как почтенный гуманитарий кротко и четко сказал с кафедры коллегам: «Сборники издательства NN — как помойка в богатом доме: что-нибудь ценное всегда сыщешь».

Сама профессорская метафора, конечно, хороша. Чистый verbatim: шум времени, записанный на ленту (Лету?), любимый жанр «Новой драмы». Этот фестиваль никак не причислить к «богатым домам». К помойкам — тем более. Но формула подошла и к «Новой драме»-2006. Ощущение вороха: груды слов (в отдельно взятых текстах), груды текстов, спектаклей, короткометражек в программе феста. И этот ворох — не от изобилия. От необязательности. Не от избыточной щедрости художников, а от избыточной щедрости отбора.

Может быть, так и выглядит творческая свобода, фора для молодых?

Может быть. Но все же: чтоб сыскать что-то ценное, надо рыться.

В первую неделю феста-2006 этим ценным стали спектакли театра «У моста» (Пермь) по пьесам Мартина Макдонаха. Формально отвечая критериям «Новой драмы» (т.е. будучи поставлены по пьесам весьма актуального 36-летнего британского драматурга), спектакли Сергея Федотова и его пермской труппы как раз резко отличаются от мейнстрима этого «сцендвижения». Отличаются выстроенностью. Тонкостью актерской игры. Умной проработанностью декораций.

Мейнстрим же — иной. Жанр «документального театра», торопливой записи «правды жизни» (уж конечно, горькой!) сослужил «Новой драме» опасную службу.

Да, и на фесте-2006 есть спектакли, очень ценные своей «социологией». Таков «ДОК.ТОР» по документальной пьесе Елены Исаевой (Театр.doc, студия SOUNDRAMA, режиссер Владимир Панков). Монологи астраханского уездного врача (Андрей Заводюк, театр им. Пушкина) о больничном инструментарии райцентра Камызяк в XXI веке, о ржавой пиле, которая ломается в ране, о культе, которую приходится после ампутации лепить руками, могут быть записаны огненными буквами в небесах столицы (желательно над Минздравом).

Но чаще авторы verbatim (пьес, спектаклей, короткометражек «Кинотеатра.doc») тонут в потоке «правды жизни». Конечно, горькой: это хороший тон — шоколад и правда жизни должны быть горькими.

Тонут, не пытаясь выплыть, т.е. придать потоку сознания форму. А право, жаль: форма кристаллизует смысл.

У жанра «Новой драмы» есть неписаные законы, «самими над собою признанные». Кодекс позволяет не отбирать материал, не строить структуру сюжета. Что странно (и, верно, бессознательно) соответствует характеру героя: типичный персонаж так же плывет по течению жизни, как действо о нем.

На «Новой драме»-2004 видеокамера юного русского «нуара» прыгала по колдобинам с шофером-дальнобойщиком, фиксируя хляби, ухабы, мат. Экзистенциальный смысл можно было найти в ближнем кювете: Россия, нищая Россия… и вязнут спицы расписные… такое, значицца, наше Дао по распутице.

И воистину: по этой (и без того разъезженной колее!) пошли многие авторы.

На фесте-2005 видеокамера шла за спецназовцем, бредущим по ВДНХ меж золоченых монстров, оружейных магазинов и парадизов с сахарной ватой. Смыслов в сем было не больше и не меньше, чем в разглядывании «живой» ВДНХ.

На «Новой драме»-2006 камера фиксирует матерный бормоток полураспавшейся от наркотиков женщины (правда жизни: на наших глазах, спустив страшные, обвислые «треники», героиня колет себя в бедро) — и мечты ее 12-летней дочери, очень красивой и породистой девочки с гнусавым слободским говорком: «Когда-нибудь… я буду сидеть в офисе… вся такая! Глупо, конечно». («Выдох», Александр Малинин, Новосибирск). Кажется, что монтажа не было вовсе. Потом экран затмевается. Всплывают даты жизни: 1970—2006. Это финал.

А в следующей ленте (сделанной не в Новосибирске, а в Воронеже) камера так же неотвязно следует за бригадой «скорой помощи» райцентра Аннино.

Фильм Елены Демидовой называется «Страстная неделя». Он все же делает шаг из наезженной колеи: персонажи — не маргиналы, не «потерянные в терниях» жертвы чего-нибудь. Эти два врача, «тонкий и толстый» (больше мы все равно ничего о них не узнаем), шофер с его вздохом «По людским дорогам мы б в два раза скорей доезжали» и жилистая медсестра — достойнейшие люди. (В России есть и такие? Уже свежий, незаезженный тезис!) Врачи не рычат на стариков, ласковы к детям. Да и крестьянские дома вдоль разъезженных дорог новы, прочны, чисты. Сельская церковь в порядке. У батюшки, попавшего в кадр, хорошее лицо.

В чем суть-то? А вот можно догадаться: на дворе Страстная, а бригада «неотложки» к Двенадцати Евангелиям не ходит, ездит по вызовам с утра до ночи. И тем именно Бога славит. А зарплаты у них… сами знаете. И машина (армейская, цвета хаки) так стара, точно выполняла интернациональный долг во Вьетнаме.

Финал: врач принимает младенца. Дитя улыбается и писает. Солнце. Пасха.

…Экзистенциальный смысл соберите сами: тут много готовых блоков.

Кстати, фильму «Страстная неделя» искренне аплодировали: в «Новой драме» редки артефакты, где светит солнце.

Вот спектакль «Переход» (Центр драматургии и режиссуры и студия SOUNDRAMA, режиссер Владимир Панков). Пьесу писали десять молодых драматургов. Вышел парад театральных штампов: конечно, в подземном переходе есть менты. Они равнодушны и продажны (кто б сомневался?). Конечно, есть юные жрицы любви — они с Украины, завезены в столицу насильно, одеты в леопардовое трико. Конечно, есть несчастные мигранты. И бывший интеллигент, торгующий вразнос. И рэп, и барабаны. И бессильные (но злобные) экс-коммунисты. И красный свет.

…Собственно, можно было не спускаться в подземный переход. Не вступать в контакт с ментами: живые сержанты могут ненароком разрушить схему, оказаться сложней и «напряжней» для бытописателя. Не вдумываться в судьбу уличного торговца и «плечевой» девочки. Уже есть готовый, наскоро сколоченный набор персонажей, смыслов и спецэффектов — картонных, как Ленин и Сталин на Арбате.

Самое забавное: расхожий набор «черных смыслов», продажных ментов, деклассированных интеллигентов, расхлябанных дорог, несчастных Россий уже не является интеллектуальной собственностью «Новой драмы» (патентовать надо было!).

Той же… гм… леностью смысла (и безутешностью, из нее проистекающей), тем же каталогом русских горестей отличается и необъятный роман Максима Кантора «Учебник рисования» и (в меньшей мере!) «ЖД» Дмитрия Быкова. И газеты («Новая» тоже). Мейнстрим широк, как канал «Москва—Волга».

И русло его уже глухо забетонировано общими усилиями.

В программе «Новой драмы»-2006 — и «Демократия.doc» (Театр.doc, режиссер Георг Жено). Спектакль короткий, странный и страшноватый. Человек десять, выбранные в зрительном зале путем голосования, импровизируют на сцене «мистерию русской демократии». Действо ведут двое приятных молодых людей. Один из них аттестован как психолог.

Самопальная мистерия должна объяснить присутствующим извилистые пути Отечества.

«Действо о демократии» выходит вялым и по-детски простым. С персонажами вроде Медведя, Солдата, Плуга, Ружья. Мистерия на курьих ножках…

Ежели краеугольную глупость заложишь в фундамент — Больше построй этажей, чтоб основание скрыть, — дуэтом советовали потомству Иоганн Вольфганг Гете и Фридрих Шиллер (есть у них такой цикл — «Ксении», совместные двустишия глумливого содержания). Опытные литературные бойцы были правы. Если «раздерганность» текста и его сценической версии, поток необязательного более или менее скрывает «основание», то попытка выстроить «структуру» с негодными средствами часто себя выдает.

Этим «честным сюжетостроением» и обескураживающей наивностью результата отмечены два гастрольных спектакля: «Требуется барабанщик» — о тяжкой судьбе романтиков в мире капитала (США, New York City Players, пьеса Ричарда Максвелла, режиссер Ричард Максвелл, арт-директор Ричард Максвелл, композитор Ричард Максвелл) и MADYBABY.EDU (Румыния, Theatrul Mic, пьеса Джанины Кэрбунариу, режиссер Джанина Кэрбунариу).

Спектакль из Бухареста по качеству текста мало отличается от диктофонных записей документального театра. Но фабула есть: ловкий маргинал с блатным шармом клеит в маленьких городках Румынии девчонок-подростков, полусирот. (На темечке — бейсболка, в устах — леденец на палочке, в глазах туманный блеск Настоящей Жизни на Западе, подальше от родной дыры.)

В Дублине «жених» становится сутенером. Включается и румынский интеллектуал (юноша старался зацепиться в Ирландии по гранту, но привычка к жизни мутной, скользковатой, лишенной четких законов позволяет ему и подрабатывать съемкой порнофильмов). Естественно, глупая Мэйди погибнет, а блатарь и режиссер арт-хауза вполне договорятся: родной язык-то общий. И вместе будут болеть за сборную Румынии.

Спектакль наивен, как синопсис фильма «Интердевочка». Но все же героиня Мэделины Гицеску — шумная, как уличный воробей, в облаке духов 27 сортов (все перепробовала в дьюти-фри) застревает в сознании зрителя.

И тема родины, которая «довела» и мелкого мафиози, и грантополучателя, потому что ни один закон там не работает, — нам не чужая. И самая любопытная мысль автора: оба героя созданы этим беззаконием (и оттого отлично понимают друг друга!) — не чужая тоже.

А хочется, чтоб законы в Отечестве работали. Например, закон маятника! Театральное «либертианство» (не попустительство вольнодумству и мату, а терпимость к рыхлому и сырому, бегло намеченному, обросшему своими штампами) близится к пределу, к пародии на самое себя. Должен возникнуть культ четкого действа и отточенного текста. Пора прийти моде на перфекционизм.

И в программе «Новой драмы»-2006 есть текст, обманчиво похожий на документальную запись, на «театр из диктофона». Это спектакль Йоэла Лехтонена «Чернобыльская молитва» по книге Светланы Алексиевич. Режиссер из Финляндии, работающий в Москве, добавил к тексту не так много «театрального вещества»: красный свет, сирены, люди в костюмах химзащиты. Видеоэкран, вестимо. (Здесь он нужен: на нем идет хроника 1986-го.)

Но Лехтонен сохранил текст. Монологи героев Алексиевич. И видно, как актеры зажигаются от текста. Как человеческое волнение (а эту книгу нельзя читать спокойно) переходит в качество актерской работы (особенно у главной героини спектакля — вдовы пожарного Чернобыльской АЭС сержанта Правика).

И от актеров заводится 25-летний, самый «продвинутый» в Москве, не помнящий Чернобыль по молодости зритель Центра Мейерхольда.

Текст Алексиевич похож на verbatim. Но это не он, а антипод его, вот в чем штука! Небольшая книга собиралась и оттачивалась десять лет. В 100 страницах километры пленки, голоса сотен людей. Да, отбор живой речи — но такой же трудоемкий, жестокий к себе и мастерский, как отбор метафор у Мандельштама.

Оттого книга не устарела за десять лет и переведена на «двунадесять языков».

Быть может, текст и «театральный эффект» «Чернобыльской молитвы» — главный мастер-класс «Новой драмы»-2006. Автора на фестивале не было, но ведь настоящий текст тем и отличается, что дает мастер-класс сам по себе, без автора.

P.S. О спектакле Андрея Могучего «НE HAMLET», о «Пластилине» Сергея Потапова, «Королеве красоты» Михаила Бычкова и об итогах фестиваля — в следующем номере.