ЗА ПОИСК ДУШИ ГОРОДА
НАГРАДНОЙ ОТДЕЛ
Это самый нежный и вдумчивый из всех борцов за политкорректность. Его романы «Снег», «Черная книга», «Белая крепость», «Меня зовут Красный» известны в России. Нежность прозы турецкого писателя, ее зримость, живописное цветение деталей...
Это самый нежный и вдумчивый из всех борцов за политкорректность.
Его романы «Снег», «Черная книга», «Белая крепость», «Меня зовут Красный» известны в России.
Нежность прозы турецкого писателя, ее зримость, живописное цветение деталей (верный знак любви к жизни) особо заметны на фоне текстов его прямых предшественников: беспощадной, как бритва ее Пианистки, Эльфриды Елинек (нобелиат-2004) и саркастичного Гарольда Пинтера (нобелиат-2005).
«Памук и политкорректность» — сюжет известный. Напомним: в интервью швейцарской газете Памук упомянул о геноциде армян и курдов в 1915 году. Турция возбудила против писателя судебный процесс. В защиту Памука выступили Гюнтер Грасс, Габриель Гарсиа Маркес, Жозе Сарамаго и Совет Европы. В 2005 году дело было закрыто.
И вот, с одной стороны, в июне 2006-го в Москве Памук на вопросы о процессе ответил: «Для меня этот эпизод 2005 года был, пожалуй, внутренним делом Турции».
А с другой стороны — в новой книге «Стамбул. Город воспоминаний» (русский перевод — М.: Издательство Ольги Морозовой, 2006) Памук, не повышая голоса, рассказал своему всесветному читателю еще одну историю. Менее известную миру, чем события 1915-го.
Сюжет таков: в 1955-м в Салониках бросили бомбу в родной дом Кемаля Ататюрка. Дом преобразователя Османской империи сильно пострадал. Поднялась волна народного гнева. Привела к очень жестокому погрому этнических греков, армян, курдов в Стамбуле.
А потом из архивов выплыло: бомбу бросил агент спецслужб Турции. Именно ради хорошего, бодрого погрома «меньшинств». И народ не подвел…
История эта, так похожая на провокацию при начале Второй мировой, говорит не столько о писателе Памуке, сколько о зыбкости времен, о гримасах абсурда XX века.
А для прозы Орхана Памука три страницы ужасной правды — лишь часть великой, цветной, сияющей правды «города и мира». Такая же часть, как аорта Босфора и пароход с мотором 1913 года, снятым с яхты паши; сливы, цветущие на султанских гробницах; лавка старой гречанки на улице его детства (коммерческая специальность — штопка нейлоновых чулок); бабушкины кресла с перламутровой инкрустацией.
Список «граней города и мира» бесконечен: продавцы фруктов в Дарданеллах, плавающие на лодках вдоль кварталов; немецкий гравер Меллинг — рыцарь и придворный пейзажист Стамбула 1819 года; трогательное почтение турецкой буржуазии 1960-х (к ней принадлежала и семья писателя) к американскому способу пить томатный сок, закаты, кофейни, маленькие площади, гангстеры, акробаты, букинисты…
По формулировке Нобелевского комитета премию Памук получил «За обнаружение новых символов столкновения и переплетения культур в ходе поисков меланхолической души его родного города».
«Печаль Стамбула» — его сквозная тема. Он даже сопоставлял столицу рухнувшей империи с городами, о которых Клод Леви-Стросс написал книгу «Печальные тропики». Но все же Памук, несостоявшийся художник, сохранил в своей прозе взгляд живописца. И присущее художникам свойство — любовь к миру. Счастье просто смотреть на него.
В Москве летом 2006-го худой, высокий, светловолосый и застенчивый Памук в роговых очках казался похожим на шведского профессора. Его спросили: почвенник он или западник, в конце-то концов? Прогрессист или традиционалист? Пусть скажет! А то по книгам никак не поймешь однозначно.
Памук ответил: «Если я буду отрицать одну сторону своего существа, то вторая поглотит меня. Модернизация — составляющая нашего опыта. Такая же реальность, как традиция. Перемены есть некая константа всех эпох. Любимое средство самовыражения жизни».
Говорил о любви к Чехову и Набокову (ну это-то по книгам поймешь однозначно!). Даже похвастался: когда в Стамбул приехал Дмитрий Владимирович, сын писателя, именно он, Памук, показывал Набокову-младшему следы «белого Константинополя».
Впрочем, от прессы Памук в Москве избавился вежливо и быстро. И поехал в Пушкинский музей на Волхонку: смотреть «наших» Гогена, Пикассо и Матисса.
А еще он мечтал увидеть в России блошиный рынок. Даже слышал что-то дома, в Стамбуле, про наше торжище на платформе Марк.
Но издатели, принимавшие Памука в Москве, решили, что этот развал горючих, заношенных до дыр обломков СССР — уж слишком грустен.
Даже для исследователя печали великих городов и бывших империй.